К годовщине программы "Смерть из жалости" в Третьем рейхе

Незадолго до этого к фюреру обратились супруги Кнауэры, которые просили разрешения «усыпить» их малолетнего сына, являвшегося инвалидом от рождения. С разрешения Гитлера в университетской клинике Лейпцига ребёнку вкололи смертельную дозу снотворного (люминала). Так началась программа эвтаназии, или «милосердного убийства» юных граждан Третьего рейха, которая приобрела вскоре немалый размах. На первом этапе уничтожались только неизлечимо больные дети до трёхлетнего возраста, затем верхний порог возраста был повышен до 17 лет. Показанием для эвтаназии была любая «серьёзная наследственная болезнь» (включая идиотию, синдром Дауна, микроцефалию, гидроцефалию, паралич и т.д.). Затем это распространили на детей, больных туберкулёзом – руководители операции считали, что нерационально тратить средства на лечение таких больных.

Для решения об усыплении ребёнка-инвалида согласие родителей не требовалось: было необходимо лишь заключение трёх медицинских экспертов из СС. Они не осматривали больного лично, а оценивали его медицинскую анкету, ставя на ней либо «красный плюс» (одобрение эвтаназии), либо «синий минус» (неодобрение). Затем детей с «плюсами» перевозили в специальные клиники, где подвергали умерщвлению, а их родители через три-четыре месяца получали официальный бланк с извещением о смерти ребёнка от обычного заболевания — инфаркта или пневмонии. За 2 года, до 1 сентября 1941 года, в больницах Германии умертвили 70 273 человека. Руководители операции подсчитали, что поскольку «неполноценные особи прожили бы минимум 10 лет, рейх сэкономил 885 миллионов 439 тысяч 800 рейхсмарок». Через 2 года операция официально была закрыта, но в действительности она продолжалась с ещё большим размахом.

С 1942 года эвтаназию распространили на взрослых пациентов, неспособных более 5 лет вылечиться от серьёзной болезни: это позволяло сэкономить на пособиях по инвалидности. Теперь усыпляли тех, кто страдал болезнью Альцгеймера или просто не мог работать на заводе ввиду проблем со здоровьем. А помимо смертельных инъекций для умерщвления стали использовать газовые камеры и т.н. «душегубки» (автомобили с крытым кузовом, у которых выхлопная труба была направлена внутрь). Медик-эсесовец заводил пациентов в «душевую», которая была на самом деле газовой камерой, и открывал баллоны с газом. Затем тела отвозили в крематорий. Урну с пеплом отдавали родственником, пояснив, что человек скончался от естественных причин (любопытно отметить, что за урну и её доставку взималась плата). Солдаты вермахта и СС, которые с фронта попадали в больницы с тяжёлыми увечьями или нервными болезнями, также направлялись для эвтаназии.

Обергруппенфюрер СС Филипп Боулер, которому фюрер ещё в сентябре 1939-го лично поручил программу «Т-4», говорил: «Нужно освобождать кровати для других воинов, чтобы они скорее выздоравливали и возвращались на фронт. Зачем зря выкидывать еду на остальных?». Под эвтаназию попала двоюродная сестра самого Гитлера Алоизия Файт, которая была отправлена в газовую камеру как душевнобольная. Она оказалась в сумасшедшем доме после попытки самоубийства.

На оккупированных территориях с пациентами психбольниц поступали ещё проще: так, осенью 1941-го были убиты 836 пациентов психиатрической больницы в Могилёве. Советский артист Михаил Светин (известный по фильму «Чародеи») рассказывал, что в раннем детстве болел туберкулёзом, и с 30 мая 1941 года проходил лечение в санатории под Алупкой. Его, как и некоторых других, успели эвакуировать, но через две недели все оставшиеся дети были расстреляны эсэсовцами, как и пытавшийся защитить их персонал.

Стоит отметить, что даже у некоторых нацистов реализация программы «Т-4» вызывала неприятие. Так, активистка нацистской партии Эльза фон Лёвис-оф-Менар в ноябре 1940 года писала в письме, содержание которого пыталась донести до Гитлера:
«Моя вера в победоносное преодоление всех трудностей и опасностей, которые стоят на пути Великой Германии, до сих пор была непоколебимой. Свято доверяя фюреру, я безоглядно продиралась через политические дебри. Но при том, что сейчас надвинулось на нас, у человека, как выразилась одна юная национал-социалистка, работающая в расово-политическом ведомстве, земля уходит из-под ног… Крестьяне на Альбе, обрабатывающие свои поля и видящие эти фургоны, тоже знают, куда они направляются, более того, у них перед глазами труба крематория, из которой день и ночь валит дым. Нам известно, что среди неизлечимых душевнобольных есть много высокоинтеллектуальных людей, часть из них только относительно нездорова, а часть страдает временными расстройствами психики и в промежутках между припадками обладает абсолютно ясным рассудком и даже повышенным интеллектом. Неужели мало того, что их перед этим стерилизовали?.. Дело должно быть доведено до уха фюрера, пока не стало слишком поздно, и должен же быть способ, чтобы голос немецкого народа достиг уха своего фюрера!». Под влиянием этого обращения учреждение, о котором шла речь, закрыли, но сама программа продолжалась.

Для скорейшего умерщвления пациентов психбольниц использовались не только инъекции и газ, но и голод, а также особое неправильное питание. Директор психбольницы города Кауфбойрен рассказал, что он держал пациентов на абсолютно безжировой диете (состоявшей из чёрного кофе или чая на завтрак и варёных овощей на обед и на ужин), что приводило их к смерти в течение 3 месяцев. Такую же диету рекомендовалось ввести во всех психбольницах Германии. По некоторым оценкам, всего в немецких клиниках подверглось эвтаназии до миллиона пациентов. Например, в лечебнице Мезеритц-Обравальде в 1944 году проходило лечение 3 950 человек, но до конца войны дожили лишь 136.
Даже после капитуляции Третьего рейха в мае 1945 года выполнение программы «милосердного убийства» по инерции продолжалось. Так, 29 мая 1945 года в Кауйбойрене был умерщвлён инъекцией четырёхлетний ребёнок с умственной отсталостью, а кое-где эвтаназия таких детей шла до 1 июля.

Некоторые из руководителей программы (Филипп Боулер) покончили с собой, другие были казнены по приговору суда. Доктор Пауль Ниче, задержанный красноармейцами и приговорённый к казни на гильотине в Дрездене в 1948 году, до последней минуты недоумевал: «За что меня убивают? Я же избавлял больных от страданий!».

Характерный эпизод из воспоминаний писательницы и матери Василия Аксёнова Евгении Гинзбург. Он, между прочим, показывает противоположность советской медицины и медицины Третьего рейха. В советском лагере, работая медиком, Гинзбург случайно встретилась с заключённым, бывшим немецким офицером. Он страдал от тяжёлой болезни.

«...Фихтенгольц весь выгнулся в жестоком приступе удушья. Голубые глаза вылезли из орбит. По лицу катился холодный пот.
– Ихь канн нихьт мер… Витте… Люфтэмболи… Махен зи люфтэмболи, ум готтесвиллен…
Я не сразу поняла, что такое «люфтэмболи». Поняв, содрогнулась. Я слышала, что такой способ убийства применяется в гитлеровской медицине. Введённый в вену наполненный воздухом шприц, говорят, вызывает воздушную эмболию и смерть. И он хочет, чтобы я сделала такое!
– Вы сошли с ума! Мы не фашисты! Мы не убиваем, а лечим больных!
Да, но его уже нельзя вылечить. Так пусть же сестра не длит его агонию, он не в силах больше страдать…»

Однако Гинзбург удалось спасти жизнь пациента. В благодарность он преподнёс ей небольшой подарок.

«Каким-то чудом у него сохранился маленький перочинный ножик, и он вырезал им из кусочков дерева удивительные вещицы, неуклюже-грациозные, полные мысли и таланта. Однажды он принёс мне двух маленьких ангелов, подобие тех, что в подножии Сикстинской мадонны.
– Это вам, – сказал он, преданно глядя на меня, – потому что вы сами ангел.
Мы были наедине. Тут-то у меня и сорвались страшные слова, которых, наверно, не надо было говорить.
– Я ангел? Что вы! Обыкновенный человек. И если бы вы меня встретили года три назад и в другой обстановке, вы бы сожгли меня живьём в газовой камере или удушили на виселице…
– Я? Вас? – Его красивое лицо пошло багровыми пятнами. – Но почему?
– Потому что я еврейка. А вы, кажется, фашистский офицер?
Он резко побледнел и упал на колени... До сих пор не знаю, служил ли он гитлеровцам и как именно служил. Но ясно, что было ему в чём каяться. Сражённый неожиданностью удара, он забыл свою обычную сдержанность и осторожность. Стоя передо мной на коленях, он рыдал во весь голос, как ребёнок, хватал мои руки, пытаясь целовать их, и без конца повторял одно и то же:
– Я верующий человек… Разве я хотел? Разве я хотел?..»