Куаркод как универсальное средство контроля за каждой отдельной овцой в упасаемом стаде

Конкретно — в форме известного ленинского тезиса о том, что без равенства в имуществе и доходах любое равноправие в стиле ВФР — «свобода, равенство, братство», в первую очередь равенство политических прав — оборачивается фикцией и «фиговым листком».

Потому что неизбежно возникает марксова механика классовой эксплуатации, и подчиняет себе, превращает в своё орудие все эти политические институты, включая и парламентаризм, и «буржуазную демократию», и бюрократический аппарат, и «далее везде».

Ни мне, ни вам, читатель, не запрещено обедать на золотом сервизе;
к сожалению, ни у вас, ни у меня нет и, вероятно, никогда не будет средства для удовлетворения этой изящной идеи;
потому я откровенно говорю, что нимало не дорожу своим правом иметь золотой сервиз
и готов продать это право за один рубль серебром или даже дешевле.
Точно таковы для народа все те права, о которых хлопочут либералыЧернышевский Н. Г. Борьба партий во Франции при Людовике XVIII и Карле X // Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений : В 15 т. М. : Государственное издательство художественной литературы, 1950. Т. 5 : Статьи 1858—1859 гг. С. 213–291.

И вот Ленин в «Государстве и революции» выдвигает и обосновывает правовую модель «диктатуры пролетариата» — такого специального «государства наоборот», которое подчинено не интересам имущих классов, а наоборот — интересам классов эксплуатируемых, и в основном занимается непрерывным имущественным уравниванием, не допуская предпосылок к формированию классового общества, искореняя их вплоть до полного коммунизма.

Но практически сразу после смерти Ленина обнаружилась ключевая уязвимость этой модели,
именно с точки зрения всей затеи борьбы за всеобщее равенство.

Оказалось, что это государство-перераспределитель, мощная бюрократическая машина с невиданными ранее возможностями по влиянию на жизнь каждого человека, предоставляет гигантскую, почти неограниченную власть тем, кто находится у ее руля
— и в результате все равно возникает классовое общество, где на вершине пирамиды оказывается то, что троцкист Джилас назвал «новый класс»
— уже не крупная буржуазия, основывающая своё господство на обладании капиталом, а крупная бюрократия, основывающая своё господство на обладании рычагами власти. И дальше оставалось только вопросом времени, когда же эта прослойка захочет избавиться от бирки «управление делами ЦК КПСС» на стульях и кроватях в своей госдаче — процесс, который уже в конце века мы знаем как «приватизация». Собственно, этой эпической воровайкой и кончился великий всепланетный поход к коммунизму, а как дысал, как дысал.

И что самое поразительное уже по состоянию на двадцатые годы XXI века, что никто так ничего и не понял.

Так называемые левые — сейчас больше в ходу слово «популисты» — по-прежнему вопиют о растущем имущественном неравенстве и требуют усилить централизованное перераспределение доходов, главным образом в форме стандартной государственной «социалки» и прогрессивной налоговой шкалы.

Так называемые правые отмахиваются от них огрызками идеологических войн опять же середины ХХ века — всякими Айн Рэнд и прочими мизесами-хайеками-попперами: мол, настоящий капитализм это свобода, творчество, конкуренция, в отличие от этой вашей казармы, где все строем ходят. И, главное, все же видят глазами, что и то и другое — явная брехня.

Централизованное перераспределение средствами государственного налогообложения и государственной социалки не столько устраняет неравенство, сколько усиливает и обогащает самих перераспределителей и их немногочисленную прикентовку, издевательски именуемую «элитами».

А капитализм это никакая не свобода творчества и конкуренции, а диктат финансовых и корпоративных монополистов, которые железной метлой выметают на обочину истории всю эту толпу дурачков, поверивших в сказки про «нашёл яблоко — продал за доллар — купил два — помыл — продал за два — купил четыре» и прочий «стивенджобс».

Путин в Мюнхенской речи назвал крушение СССР «великой геополитической катастрофой».
 А я на это скажу, что катастрофа-то действительно оказалась по прошествии лет великой и всемирной, но отнюдь не «геополитической», а скорее социальной.

Она состоит в том, что крушение коммунистического «полюса» вкупе с окончательным исчезновением «красной угрозы» позволило «первому миру» пустить под нож тот социальный слой, который весь двадцатый век вынужденно растили и откармливали в «развитых странах», называя его «средним классом», а если на марксистском языке — речь о мелкой буржуазии.

Раньше она была нужна как страховка от коммунистической революции — а теперь зачем?

Шлепайте в пролы, товарищи бывшие буржуа, там с голоду помереть не дадут, но и заработать, уж извините, без шансов, ибо равенство невозможностей.

А вместе — обнулить, обессмыслить и превратить в чистую декорацию те политические институты, которые только и могут быть работоспособны лишь до тех пор, пока они на этот самый «средний класс» опираются.

Я имею в виду демократию, многопартийность, выборы и парламентаризм.

Понятно же, что в новой реальности, где от вчерашнего «среднего класса» — прослойки независимых собственников и высокооплачиваемых профессионалов — остаются рожки да ножки, а есть только сверхбогатые и сидящее на игле вэлфера большинство — результаты выборов неизбежно становятся именно такими, как нужно «элитам».

И вот мы — мы! — с удивлением наблюдаем, как недавние выборы Байдена один в один повторили наш собственный 1996 год: «голосуй или проиграешь».

Самое плохое во всем этом — зияющая пустота на месте политического дискурса. Нет ни одной актуальной теории, которая бы корректно объясняла и «схватывала» происходящие процессы;
все в плену этой ветоши, идущей корнями даже не в XX, а в XIX и в XVIII век.

Скажем, борцы за половые свободы, будь то феминистки или ЛГБТ, дожёвывают повестку еще аж Великой Французской Революции, находя у себя признаки дискриминируемого меньшинства и требуя уравнения в правах.

Леваки по-прежнему рассказывают нам о неравенстве — устами теперь уже всяких Пикетти.
Мейнстримные институционалисты — в нашем колхозе это в первую очередь многочисленный выводок «экономистов» с тягой к поп-политологии, от Аузана до Сонина — объясняют на все лады, почему без свободы и демократии не будет экономического роста, поэтому давайте же наконец учредим у нас свободу и демократию, как в развитых, б…, странах.

А еще есть орда совсем замшелых — «традиционалистов», «националистов» и «консерваторов», которые в конечном счете про то, чтобы возродить ленинскую модель, только вместо «диктатуры пролетариата» организовав диктатуру «нации», «традиции» и/или еще какой-нибудь «консервы»; а лучше вообще царя-батюшки.

А  нас неизбежно ждет эра даже не сингулярности, а, как было модно говорить полвека назад, «конвергенции» — системы, объединяющей именно худшие черты и капиталистической, и коммунистической.

Диктат крупного капитала, срастающегося с госбюрократией до степени неразличимости, тотальная уравниловка и перераспределиловка для большинства, казарма в худших советских традициях — только теперь уже «цифровая», полное вырождение выборной демократии, цензура с лицом одновременно Суслова и Цукерберга, «стратегии» и «проекты», все больше напоминающие советские пятилетки, жестко классовое, почти кастовое общество с наследованием капиталов и мест во власти, и, last but not least — куаркод как универсальное средство контроля за каждой отдельной овцой в упасаемом стаде.

Но главное, теория нужна. Без теории нам смерть, как выражался один политический деятель, о себе, впрочем, всегда говоривший, что он не теоретик, а практик" (Алексей Чадаев)