Гостеприимная Арктика: туристы на Шпицбергене, треска и Гринпис

Перелет на Шпицберген предполагает пересадку в Осло, и это позволило мне провести почти целый день в Музее «Фрама», одном из главных полярных музеев мира. Там, среди костяных очков для защиты от снежной слепоты, изгрызенных собачьих постромок, лыж, саней, географических карт и дневников с последним, предсмертным, росчерком, есть иллюстрация из старой английской газеты. Перед закрывающими горизонт айсбергами торосится лед, на льду лежат кости, сверху — по полгода не сходящее с неба солнце, а ледяная гора отбрасывает тень в виде человеческого черепа. Прямо под черепом отражение складывается в надпись «Welcome».

Такой была Арктика в героическую эпоху — «страна отчаяния», «гроб природы», жестокий противник, счет жертв которого шел к концу XIX века на сотни. Так, в 1847 году исчезла экспедиция Франклина: 129 человек пропали, будто их никогда и не было. Отправившееся на поиски судно затерло льдами, команда бросила его после трех лет ледяного плена. Другие поисковые группы сумели выбраться, только когда им самим прислали помощь. Трагической судьбе экспедиции посвящен хоррор Дэна Симмонса «Террор», фантастическая эпопея, подробно описывающая гибель каждого члена команды и ту роль, которую в этих смертях сыграл Туунбак — напоминающий гигантского белого медведя эскимосский злой дух, преследовавший, по мнению Симмонса, экспедицию. В его образе сходятся вместе страхи инуитов и белых исследователей: Туунбак — хозяин безжизненной белой пустыни, олицетворение одиночества, безысходности и смерти. Поскольку сам я впервые заинтересовался арктическими исследованиями как раз из-за этой книги, я и думал о Туунбаке и не заходящем на ночь солнце, пока летел из Осло в Лонгйир.

В третьем часу ночи солнце ярко освещало облака, похожие на сопки с мягкими склонами. Кое-где торчали острые пики, и когда самолет пошел на посадку, оказалось, что вершины эти — настоящие горы, такие же ледяные, как окружающий их туман, и такие же белые, как облака, которые они прорезали. Из-за них открывший архипелаг Виллем Баренц и назвал новую землю Шпицбергеном — «Острыми горами». В 1596 году вокруг островов, которые поморы до того называли Грумантом, а викинги — Свальбардом, Баренц обнаружил массу китов и моржей, и на следующие двести лет Шпицберген стал китобойной базой. Когда промысел угас, архипелаг превратился в terra nullis — «ничью землю».

К началу прошлого века, когда на Шпицбергене уже добывали уголь, архипелаг стал базой полярной авиации. Расположенная возле 80 градусов северной широты оконечность острова, куда я как раз рассчитывал попасть, называется землей Андре в честь шведа, пытавшегося долететь до полюса на воздушном шаре. Шар упал на лед; палатку с останками нашли 33 года спустя, по арктическим меркам — скоро. Экипаж и шхуну капитана Русанова, составившего и передавшего с попутным теплоходом первые карты этой местности, не нашли до сих пор.

Гостеприимная Арктика

В 1913 году одна только Россия разыскивала в Арктике три исчезнувших экспедиции — Русанова, Брусилова и Седова, заодно помогая с поисками канадского судна «Карлук». Но пока люди с затонувшего «Карлука» пытались выжить (в полярной ночи погибла почти половина команды), их начальник, антрополог Вильялмур Стефанссон, предпринял грандиозное путешествие по льдам, доказывая свою теорию «гостеприимной Арктики». Стефанссон, которого и белые, и инуиты считали самоубийцей, утверждал, что Север — совсем не пустыня. За пять проведенных на льду лет его группа истребила невероятное количество животных (например — две трети всех оленей на отдаленной земле Бэнкса) и ни разу не испытывала голода. «Ледовитый океан является «безжизненным», если не считать того, что в каждой кубической миле его воды содержится столько же животной жизни, сколько в таком же объеме воды любого другого моря, — писал исследователь, — и те, кто сейчас молод, еще доживут до времени, когда будет осознана экономическая ценность даже самых отдаленных арктических островов». Путешествовавший без запаса продуктов самоубийца оказался визионером: сто лет спустя попасть в Арктику можно, взяв билет на забитый регулярный рейс, а крупнейшие государства мира пытаются поделить еще недавно никому не нужные земли.

Стефанссон опирался исключительно на собственный опыт. Туристы в моем самолете были подготовлены гораздо лучше — благодаря TripAdvisor. В сегодняшней столице Шпицбергена Лонгийире есть крафтовое пиво, тайские рестораны, спа, университет и гостиницы всех мастей. Их яркие красные, желтые и зеленые крыши окружают гнилые кровли угольных шахт. Местный уголь стал слишком дорог — на улицах Лонгйира больше почти не встретишь шахтеров. Новым сокровищем архипелага стала рыба: в Баренцевом море вылавливается по меньшей мере 70% всей потребляемой человечеством атлантической трески. Рыбные квоты распределяется почти поровну между Норвегией и Россией, и обе страны то и дело оказываются на грани очередного рыбного скандала — на архипелаге они вообще исторически не очень ладят.

Даже история открытия Шпицбергена чаще всего зависит от национальности рассказчика: норвежцы приписывают его викингам, россияне уверены, что поморы обнаружили острова гораздо раньше. В 1920 году, когда Норвегия выпустила «Шпицбергенский трактат» переводивший Свальбард в ее юрисдикцию, но сохранявший за всем подписавшими его странами право хозяйственной деятельности на островах, СССР не спешил к нему присоединиться, но неожиданно согласился со всеми пунктами договора пятнадцать лет спустя. Этот странный политической ход (Советский Союз мог бы претендовать и на весь архипелаг), объяснялся интригой, разыгранной дипломатами Александрой Коллонтай и Максимом Литвиновым: в ответ Норвегии пришлось официально признать молодой Советский Союз.

Три русских угольных рудника существуют на Шпицбергене до сих пор. Два из них, «Грумант» и «Пирамида», законсервированы, а про третий, «Баренцбург», мне прямо в аэропорту рассказали, что угольной пылью там вымазаны едва ли три шахтера, — старая шутка, намекающая на принадлежность остальных к военной разведке.

Остановился я в гостинице, когда-то бывшей общежитием настоящих шахтеров. Об этом напоминал и превращенный в курилку старый автобус у входа, на нем когда-то развозили по шахтам работников, и фотографии людей в забоях, и отбойные молотки на стенах. Даже обувь по старой шахтерской традиции здесь полагалось снимать прямо в сенях. Но на тапочках декорация заканчивалась — старый двор превратили в застекленный аттик с кафе, на ужин подавали оленину, на которую шахтеры зарабатывали бы месяц, а в комнатах нары сменили на удобные койки. От входа в гостиницу виден был черный фьорд и стоявший на рейде ярко-зеленый корабль — ледокол Arctic Sunrise. Ледокол отправлялся на север, и с утра от него отвалила красная шлюпка, чтобы забрать прилетевших ночью журналистов — и меня в том числе.

Arctic Sunrise спустя три года после «Приразломной»

— «Мелькарт-2», «Мелькарт-2», это Arctic Sunrise, судно Гринпис. Мы наблюдаем за тралением в этом районе. Вам известно, что в этом году крупные рыбопромышленные компании договорились не осваивать скрытые ранее подо льдом воды Баренцева моря? Мы наблюдаем за исполнением соглашения и за тем, как ведется лов.
Радио потрескивает в рубке, ответа нет.

— «Мелькарт-2», ответьте, пожалуйста, Arctic Sunrise, — повторяет Мария Фаворская, единственный представитель русского отделения Гринпис на корабле. Нынешней арктической кампанией руководит шведка Фрида Бенгтссон, но активисты по опыту знают, что говорить с капитанами лучше на их родном языке.

Радио не отвечает, и Мария, отпустив тангенту, обращается к капитану: «Предупредить их, что мы будем запускать дрон?» Капитан Майк Финкин, худощавый южноафриканец, думает быстро, отвечает четко: «Незачем, это их напугает. Начнется — что за дрон, почему дрон, я должен запросить начальство… Облетим их, и все». Фрида рассматривает круглый экран AIS, автоматической идентификационной системы, с помощью которой мы за сутки нашли «Мелькарт». На экране он выглядит просто желтой точкой.

«Когда AIS еще не существовало, разыскать корабли было гораздо сложнее», — вполголоса рассказывает капитан Финкин, сам тринадцать лет отходивший на коммерческом флоте. Советский китобойный флот впервые был обнаружен так: капитан оставил за штурвалом новичка, попросив держать прямо, а тот повел судно не по компасу, а по лунной дорожке. К утру сбившееся с курса судно вышло прямиком к китобоям. «В другой раз я нашел браконьеров, раскачивая над картой кристалл на нитке…» Мы, журналисты, недоуменно поднимаем головы от блокнотов, но Финкин продолжает как ни в чем не бывало: «Это было между Тасманией и ЮАР — огромная акватория, в которой мы искали один корабль. Искали четыре недели и гнались дня полтора — они обрезали сеть и пытались уйти. Мы догадывались, что они пойдут на Маврикий, известный браконьерский порт, и зашли туда вместе с ними. Улов на $2 000 000 был конфискован, хотя пока мы снимали лов, рыбаки швырялись в нас свинцовыми грузилами и даже разбили камеру. Отличный получился кадр!»

Рассказ прерывает радио: «Арктик Санрайз», это «Мелькарт». Слушаем вас». Нас уже узнали: в 2013 году Arctic Sunrise провел полгода под арестом в Мурманске, том же порту, к которому приписан «Мелькарт», и моряки наверняка не впервые видят яркую радугу на его зеленом борту. Фрида скороговоркой зачитывает текст соглашения, заключенного несколько месяцев назад при посредничестве Гринпис: большие игроки перестают закупать рыбу, выловленную в ранее покрытых льдом областях, а крупные производители, в том числе русские группы «Карат» и «Союз рыбопромышленников Севера», которым принадлежат большинство работающих на Шпицбергене российских судов, обязуются остановить лов в этих районах.

По мнению защитников природы, донное траление наносит непоправимый ущерб морскому дну: оттягивающие сеть грузы вспахивают его как бульдозеры. Рыбопромышленники видят проблему иначе — большая часть трески добывается именно донным тралением, и российские представители индустрии считают, что экологические лозунги используются для отъема у России природных богатств арктического шельфа. Тем не менее соглашение подписано — возможно, потому, что часть акций «Карата» принадлежит шведам, а возможно, оттого, что к нему присоединились по-настоящему важные для рынка компании. Незадолго до нас на Arctic Sunrise гостил глава экологического департамента также подписавшего документ «Макдоналдса», и сразу несколько человек на мостике одеты в шерстяные шапочки с отпоротым логотипом бургерной компании.

«Мы не против рыбной ловли, но призываем не разрушать дно на ранее нетронутых территориях. Здесь, на поверхности, все выглядит блекло, но на дне под вами не только ил, совсем не ил. Там может быть настоящий тропический лес!» — говорит Фрида. Я вижу этот лес своими глазами — под нами скользит дистанционно управляемая субмарина, обвешанное объективами и гребными винтами устройство, которое активист Гринпис Гэвин Ньюман собрал в собственном гараже. Ньюман, занимающийся подводными съемками для Би-би-си и National Geographic, сотрудничает с Гринпис уже тридцать лет.

«Нырять на сетях — довольно опасное дело, можно легко запутаться, и кто-то рассказал экологам, что в бристольском дайвинг-клубе есть достаточно безумный желающий — я. Но по-настоящему я загорелся, когда работал на антиядерных проектах в Англии и во Франции. Там мы ныряли к очистным сооружениям, закрепляли камеры на выводах трубопроводов. Поражал масштаб того, что они пытались скрыть: во Франции в трубы прокачивалось в 200 раз больше выбросов, чем позволяла лицензия, в Англии загрязненную воду сбрасывали в илистую реку — притом что ил отлично задерживает радиацию, и кое-где уровень заражения был выше, чем в Чернобыле. Для меня настоящим открытием стало именно это бесстыдство — с глаз долой, как говорится, из сердца вон. Мы позволяем увидеть то, что плохие парни пытаются скрыть, выставляем их на обозрение. Делать невидимое видимым — то, для чего нужен Гринпис. Дальнейшее — дело общества. Мы не можем указывать индустрии, что и как делать, но наш долг — дать людям возможность узнать правду о происходящем».

Двигая джойстик, Гэвин ведет субмарину сквозь заросли желтых водорослей, над жирными морскими звездами, между огромных губок. Под водой обнаруживается такое буйство красок, что кто-то из команды спрашивает, не показывает ли он записи с Сейшел. Но это не тропики — вот проплыл, прижимаясь ко дну, маленький полярный скат. Вильнув в сторону, камера вздымает ил, и когда облако мути рассеивается, мы видим глубокую мертвую борозду. Это — след трала, и такими же бороздами изрезано все вокруг.

Сквозь треск помех с «Мелькарта» долетает усталый и злой ответ: «Давайте без лекций! И сразу предупреждаю — близко к борту не подходить, иначе я не смогу гарантировать вашу безопасность». На нашем мостике становится тихо. Пикают приборы, трещит рация, щелкают затворы фотоаппаратов. Капитан готов спускать лодку, но мы ждем съемочную группу немецкого телеканала ZDF, потерявшуюся где-то на нижних палубах. Хотя море безмятежно, Arctic Sunrise переваливается с боку на бок — у ледоколов не бывает успокоителей качки, устройств вроде подводных крыльев. Из-за этого судно сильно качает даже на небольшой волне, зато оно может заходить в недоступные для других кораблей Гринпис широты — например, каждый год возить ученых к берегам Гренландии, чтобы наблюдать за катастрофическим таянием ее льдов. В Баренцевом море дела обстоят еще хуже: с 1999 по 2009 год оно потеряло половину ледового покрова — больше, чем любое другое море в мире, и сейчас, пока мы раскачиваемся совсем близко от траулера, вокруг нас, насколько хватает глаз, нет ни одной льдины.

— И ваш капитан несет персональную ответственность, не только компания-судовладелец, — доносится вдруг из динамиков.
— Чепуха, — морщится Финкин, — он вообще кто — капитан или юрист? Спускайте лодку.
Он подтягивает к себе микрофон внутренней связи: «Немцы, живо на палубу!»
Телевизионщики, стуча новенькими и совершенно ненужными здесь сапогами-снегоступами, вытаскивают камеру. Мы спускаемся к ним и натягиваем неуклюжие спасательные костюмы с большими логотипами Гринпис на спинах.

Дело Arctic Sunrise

18 сентября 2013 года американский активист Гринпис Дмитрий Литвинов, правнук дипломата Литвинова, решавшего почти век назад судьбу Шпицбергена, рассматривал с борта Arctic Sunrise русскую нефтяную платформу «Приразломная». Литвинов возглавлял кампанию против начала первого в мире бурения в зоне дрейфующих льдов, и в этот день активисты рассчитывали высадиться на платформу, чтобы парализовать ее работу. Акция была жестко пресечена российским властями — ответные меры включали не только обычные для таких ситуаций попытки облить людей ледяной водой из брандспойтов, но и стрельбу из калашниковых и палубной артиллерии, захват гринписовского ледокола спецназом, арест корабля и несколько месяцев тюремного заключения экипажа.

«Мне кажется очевидным, что сегодняшнее противостояние России и Запада началось с нашего задержания, — рассказывал мне в Москве фотограф Денис Синяков, арестованный вместе с активистами, — но сейчас я вижу одну цепь: арест Arctic Sunrise — Олимпиада — Крым — Донбасс. Россия атаковала корабль демонстративно, потому что штурмовать корабль в международных водах можно, только если есть подозрение, что на нем находятся заложники, или если корабль занимается запрещенной деятельностью в экономической зоне РФ. В России не могли не понимать, что это вызовет международный протест, и Россия была к нему готова. Но для Гринпис скандал стал удачей, даже несмотря на то что в российских СМИ организация оказалась врагом страны и, вероятно, потеряла часть волонтеров. Если бы не Гринпис — кто вообще знал бы про «Приразломную»?

В сегодняшнем рейсе на борту только одна участница тех событий — бразильянка Анна Паула, уже стоящая за штурвалом отправляющегося к «Мелькарту» катера. Распахнув открывающуюся прямо над волнами дверь на нижней палубе, мы погружаемся в лодку. Мы, экологи с надписями «Greenpeace» на жилетах, бортах и касках, отваливаем на крошечной оранжевой лодке от ставшего вдруг огромным ледокола и, вспенивая воду, несемся к еще более огромному траулеру. Я не помню, где именно видел эту сцену — в передовицах, рекламе или по телевизору, но я видел ее столько раз, что меня не оставляет ощущение дежавю.

Перекрикивая ветер, пока мы летим к траулеру «Мелькарт», активистка Гринпис Анна Паула рассказывает о сделавшем Arctic Sunrise знаменитым штурме: «Когда гигантский вертолет завис над палубой, я подумала, что попала в голливудский боевик. Страшно не было — я сидела как загипнотизированная». Я объясняю, что в России вряд ли кто разобрался в смысле той акции: СМИ писали, что нефть в Арктике добывают все, и никогда — о том, что только «Газпром» занят этим в области дрейфующих льдов, где практически невозможно устранение последствий разлива. Но Анна Паула уверена, что акция удалась: «Выступавшие за наше освобождение люди волей-неволей вынуждены были задуматься и о судьбе Арктики. Ради этого стоило посидеть в тюрьме. Когда люди начинают думать — это всегда успех».

К моему удивлению выясняется, что ни она, ни большинство задействованных в акции активистов не принимали участия в ее планировании, и что это — нормальная практика Гринпис.
— Разумеется, мы не думали, что нас могут обвинить в пиратстве, ведь платформа не корабль, а искусственный остров, который при всем желании нельзя взять на абордаж. И когда нам сообщают о новом задании, отказаться имеет право каждый активист. Но я спрашиваю только, холодно будет или жарко, — чтобы знать, что брать с собой. В тот раз никто не ожидал, что все так повернется, и конечно, никто не ожидал стрельбы. Но вертолет, атакующий наш корабль, — это было круто. Пожалуй это было самое крутое, что я вообще на этом корабле видела!

Когда Анна Паула смеется, я думаю, что самое крутое, что я видел в этой поездке, — это ее улыбка под каской, надетой поверх ушанки. Так же, кажется, думает и нацелившая на нее объективы команда ZDF. Немцы хотят, чтобы в кадре было идеально все — и развевающиеся на ветру волосы, и «Мелькарт», и идущий параллельным курсом Arctic Sunrise.
— Я возвращаюсь сюда снова и снова, потому что здесь, на Шпицбергене, — мое сердце, — говорит девушка.
— Лучше «здесь, со Шпицбергеном», — поправляет корреспондент, — иначе кажется, что у тебя тут любовник.
Анна Паула охотно поддерживает игру с журналистами и просит прислать рецепт каши из мурманского СИЗО: «Ради этой каши я готова была просыпаться каждый день в 6 утра», — и тут мы подходим к траулеру. Близко, на мой взгляд, — опасно близко, а потом еще ближе, так что видны становятся лица людей на борту. Хотя в нашем катере вдвое больше девушек, чем мужчин, с палубы «Мелькарта» кричат: «Здорово, пацаны!» — и приветственно машут руками.

Разинька или треска

С кормы уходят в воду туго натянутые фалы сетей. Тросы приходят в движение и медленно тянут наверх свой груз — на поверхности появляются оранжевые шары поплавков и мутное пятно. Вскоре на поверхность выходит сам трал — плотно стянутый клубок белых и красных мертвых рыбьих брюх. За сутки «Мелькарт» способен замораживать больше 40 тонн рыбы, а сейчас по оценке активистов в медленно ползущей мимо нас сети находится от двух до трех тонн трески. Трал вползает по стапелю на палубу, и чайки приходят в такое неистовство, что за их гомоном становится трудно слышать друг друга. Чуть в стороне ныряет в воздухе дрон. Мы разворачиваемся так, чтобы траулер и стоящий рядом Arctic Sunrise оказались от нас с одного борта. Кадр и впрямь идеальный: медленно покачивающиеся корабли будто исполняют друг вокруг друга сложные пируэты, рыжая бразильянка в ушанке стоит у штурвала, молодая немка с укором смотрит на сеть, а похожий на викинга златокудрый красавец на носу лодки разглядывает борт корабля: из черного отверстия чуть выше ватерлинии вырывается целый водопад крашенной кровью воды. Выбросы повторяются раз за разом — плавучая фабрика приступила к выпуску филе. Иногда вместе с кровью вылетают и рыбьи головы — чайки с криками начинают драку за них еще до того, как головы падают в море.
— Это назыается blushing — blood gushing, — поясняет викинг на носу нашей шлюпки, когда объектив поворачивается к нему, — а голов так мало, потому что сейчас не те времена, чтобы разбрасываться продуктами.

Я успеваю подумать, что, возможно, внешность играет роль при отборе активистов, настолько красивыми выглядят все на борту, но в этот момент «Мелькарт» начинает маневр. Он резко выворачивает в сторону и идет наперерез ледоколу, так что Arctic Sunrise вынужден стремительно разворачиваться практически вокруг своей оси — так подрезают друг друга на дороге обозленные водители. Мы отруливаем от фонтанирующего кровью корабля и разворачиваемся к тому, что с радугой.

Гринпис как креативное агентство

Вернувшись на мостик, я прошу у Марии трубку, чтобы спросить капитана, что вообще он думает о Гринпис? Радио отвечает вполне мирным голосом:
«Говорит капитан, меня зовут Игорь Константинович, компания «Мурманский млот», судно «Мелькарт-2». Лучше не мешать нам, ребята. Если вы у себя в огороде что-то копаете, а кто-то заходит и начинает рассказывать, как морковку сажать, — вы же тоже будете злиться. Катайтесь где-нибудь в миле, дышите воздухом. Здесь конкретно вы не по теме, это стандартный район рыболовства, все действия регламентированы. Нас пять раз за два месяца проверяла береговая охрана — никаких замечаний. А с этим Гринписом слишком много непонятного. Им платят, они работают. Почему я не видел их здесь в январе, когда тут волна восемь метров? Я не очень люблю людей, отрабатывающих гранты. И информация их зачастую неверна. Во-первых, какое Баренцево море, если мы в Норвежском? Во-вторых, соглашение это — частное, не касающееся всех судов. В-третьих, этот район за всю историю наблюдений не был закрыт льдами. Мы давно тут работаем и знаем, как это делать, в отличие, например, от вас: я не знаю, отвечает ли ваше судно нормативам по выбросам и прочему».

Я перевожу. Немного смущенная Фрида поясняет, что разница между Норвежским и Баренцевым морями чрезвычайно важна именно для русских моряков: по закону, выловленная в Баренцевом море рыба должна отправляться в Россию, а рыба, пойманная за его пределами, может быть перегружена прямо на месте, чтобы прямиком следовать в европейские порты. Для норвежцев разница несущественна. Что касается льда, фьорды тут почти всегда замерзают, и хотя в некоторые зимы льда совсем немного, это как раз и есть то, что пугает экологов. Обвинение в заказной работе вызывает на мостике дружный смех — все вспоминают, что когда в 1985 году французские спецслужбы взорвали первое судно Гринпис Rainbow Warrior, Франция тоже утверждала, что организация отрабатывает гранты русской разведки.

Я знаю, как выглядит выбор трала в шторм, когда залетающая на корму волна норовит смыть с собой рыбаков вместе с уловом — это адски тяжелая и очень опасная работа, и я понимаю злость капитана «Мелькарта». Позже, порывшись в архиве атласов ледовой обстановки, я убеждаюсь что Игорь Константинович и тут был прав: льда в точке наших съемок не было больше ста лет. Но Фрида настаивает: Арктика тает, и хотя именно здесь льда могло не быть и раньше, это не отменяет логику кампании — this far, but not further. И с этим ледовые атласы согласны тоже: с 1979 года толщина арктического льда уменьшилась в пять раз. При этом таяние ускоряется: чем меньше и тоньше ледяной покров, тем меньше его способность отражать солнечные лучи — так с каждой минутой все быстрее тает в стакане лед. Даже если потепление просто сохранит сегодняшний темп, Северный полюс может превратиться в открытое море уже к середине этого века.

На Arctic Sunrise недавно снимали посвященный глобальному потеплению клип: композитор Людовико Эйнауди исполнял специально написанную к случаю «Элегию для Арктики», дрейфуя на льдине в одном из шпицбергенских фьордов. Сейчас, болтая с голландским механиком Робином в его мастерской в трюме, я спрашиваю, не могла ли под весом рояля опрокинуться маленькая льдина. Робин смеется: пианист сидел на понтоне, собранном тут же, на его верстаке. Он показывает фотографии — белые пенопластовые ромбы понтона только отдаленно напоминают ледяное поле, пусть я и готов был поклясться, что видел льдину своими глазами.
— Дублей, — говорит Робин, — пришлось снять столько, что матрос, сидевший над палубой в «вороньем гнезде» совершенно окоченел, а спуститься не мог: надо было следить, чтобы к пианисту не подкрались медведи.

Робин был среди тех, кто забирал Arctic Sunrise из Мурманска после полугодового ареста. Когда он рассказывает о разбитой топорами радиорубке и лопнувших на морозе трубопроводах, из которых не слили вовремя воду, в голосе чувствуется неподдельная боль: как и все члены команды, он обожает свой старый ледокол. «Непонятно, — отвечает Робин, — кто именно там победил. Наше начальство хотело шума — чего-чего, а шума вышло достаточно. С другой стороны, очевидно, что Путин послал нам четкий сигнал, и в ближайшее время международный Гринпис вряд ли будет соваться в Россию. Это плохо — потому что значит, что всего, к чему шла Россия времен Горбачева, больше не будет. Но так случается и в других странах: как только к власти приходят консерваторы или правые, первым делом они начинают зажимать Гринпис. Я подозреваю, что наш интерес именно к российским траулерам объясняется отголосками старого конфликта, но Робина эта идея смешит. Норвежские траулеры рыбачат в другом квадрате, чтобы быть ближе к портам разгрузки, — опрашивать их Arctic Sunrise отправится через неделю.

В середине светлой ночи суда окутывает туман, такой плотный, что уже в пяти метрах нельзя разглядеть ничего, кроме парящих на одной скорости с нами чаек. Они висят в воздухе на расстоянии вытянутой руки, а потом опрокидываются набок и, расправив крылья, уходят в сторону. Оставив желтые точки траулеров глубоко внизу экрана, мы поворачиваем к берегу. Операторы садятся монтировать отснятый материал — Гринпис, который многие обвиняют в луддизме, выкладывал в интернет фотографии прямо с корабля, еще в те времена, когда их приходилось проявлять в расплескивающихся от качки кюветах. Сегодня Arctic Sunrise высылает видео в формате HD практически в прямой эфир.
— Это хорошо, — говорит Робин, — потому что мы обязаны документировать увиденное.

Я согласен, хотя мне и запретили снимать ружье, которое чистит перед выходом на берег англичанин Том, чья работа — защищать нас от белых медведей. Оружие не должно появляться в кадрах, посвященных работе Гринпис, даже на Шпицбергене, где только безумец выйдет за пределы Лонгйира без ствола. Но хотя я теперь знаю, как именно делается гринписовская картинка, это больше не кажется мне неправильным — в конце концов, они и сами не отрицают, что агитация — главная их работа.

В следующие сутки мы видим только все время одинаковое море под все время меняющимся небом. Разглядывать туман быстро надоедает, и я разговариваю с активистами, пока в перерывах между вахтами они пьют пиво (каждый оплачивает свои напитки, бросая деньги в общую коробку) или бренчат на гитарах в кают-кампании. Почти все связаны с Гринпис много лет, некоторые — всю жизнь, и почти все подолгу работали в организации, перед тем как попасть на Arctic Sunrise, — кажется, участие в экспедиции рассматривается как своеобразное поощрение. Протест, похоже, составляет всю суть их жизни, и они, безусловно, готовы пострадать за убеждения — проблемы с законом имела в прошлом не только близко узнавшая «Кресты» Анна Паула. Механика Робина судили в Голландии, оператору-швейцарцу пожизненно запрещен въезд в США, матрос с Явы был переведен на ледокол с другого корабля Гринпис, оттого что тот отправлялся в Южную Корею, где индонезиец успел повисеть, приковавшись к мосту. Скованные одним интересом, они образуют настоящую команду — такого ощущения доброжелательного единства я не видел ни на одном из кораблей, где мне случалось оказываться. Меня по-прежнему смущает строгая иерархическая структура и попахивающая фанатизмом уверенность в своей правоте, но сомневаться в том, что на Arctic Sunrise собрались исключительно симпатичные люди, не приходится, хотя мне по-прежнему трудно понять, кто они в большей степени — хиппи или пиарщики.

Лед и сало

На третий день вдалеке показался остров, в центре которого торчала освещенная солнцем гора. По мере приближения к земле проявлялись детали — заросшие лишайником холмы, темно-синяя вода под самым берегом и пятна снега у подножья горы. Том подвел меня к борту и указал на одно из них. Он протянул мне бинокль, и прошептал «медведь» так тихо, словно тот мог нас услышать. Пятно было слишком большим, чтобы быть медведем, и даже в окулярах оставалось снегом, — до тех пор пока медведь не поднял голову. Точнее, головы я не увидел, а увидел сперва, что пятно снега пришло в движение, а затем — что на белом фоне появились две черные точки — глаза и сразу следом еще одна, побольше, — нос. Так в точности появлялся в «Терроре» Туунбак. И чуть только я вспомнил об этом, все в бинокле встало на свои места: пятно приобрело очертания, за головой нарисовалась массивная шея, под ней — чудовищно большие плечи. Повертев головой, медведь успокоился: летом белые медведи стараются двигаться как можно меньше, чтобы не перегреться, — но вскоре приподнял ее снова и внимательно оглядел корабль и сгрудившихся на мостике людей с биноклями. Потом он зевнул и приподнялся на передних лапах, уже совсем не похожий на снег, огромный, с переливающимися под шкурой мышцами, и встал сразу весь — почти тонна мышц, мяса, костей, и лохмами свисающей шкуры. Лениво развернулся кругом и неторопливо побрел вдоль склона. Когда он мягко приподнимал лапы перешагивая через камни, видны были большие черные подушки его пяток. В конце концов он пропал за косогором, словно его и не было, и вокруг остались только скалы, в которые била легкая волна, освещенная солнцем гора и синяя вода, становившаяся отчаянно голубой там, где наш винт вбивал в нее воздух. Я вспомнил атлас с диаграммами тающего ледяного покрова и вдруг понял, что, когда льда не останется, медведей не станет тоже. Туунбак перестал мне казаться страшным — страшно было думать, о том, что таких огромных и красивых животных вскоре может не остаться вовсе.

Лед мы все же нашли — ближе к полудню Arctic Sunrise зашел в бухту, куда сползал с гор огромный ледник. Его рассекали глубокие трещины, в которых лед потел синими ручьями. Arctic Sunrise с тяжелым грохотом опустил якорь, и мы оказались на песчаной косе, покрытой бурым и зеленым лишайником. После нескольких дней облаков, тумана и черной зыби растительность казалось очень яркой и особенно живой. На косе было неожиданно много дерева: вынесенный на берег Гольфстримом плавник выталкивается на сушу дрейфующим льдом и остается там навсегда. Среди бревен валялся мусор — обломки пластика, обрывки сетей и железные буи. У самой кромки воды лежали моржи, закинув друг на друга костистые ласты. Еще несколько животных плескались рядом, из воды торчали усатые, все в жирных складках, коричневые морды. В десятке метров от них стояли каменные основания хижин древней китобойной колонии и окаменевшие глыбы — остатки печей, в которых когда-то вытапливали ворвань. Сами печи давно рассыпались, но там, где сало протекло из истлевших медных котлов и смешалось с песком, на земле остались сталагмиты застывшего китовьего жира. Мы прибыли в Смеренбург, старую китобойную колонию, заложенную в 1619 году. Начавшийся с россыпи палаток и костров, к середине XVII века Смеренбург стал настоящим большим поселением — палатки сменились деревянными домами, временные салотопки — котлами на каменных фундаментах. Несколько раз переходивший от датчан к голландцам и обратно городок в свои лучшие годы мог похвастать полутысячным населением, фортом, церковью, игровыми притонами и даже борделем, но уже через десять лет голландское поселение было разрушено датскими военными кораблями, а из оставшихся в 1635 году на зимовку семерых человек не выжил никто. Около 1660 года, когда китобои научились вытапливать ворвань прямо на кораблях, поселение было брошено навсегда. Трудно было поверить, что на этой земле вообще никто не живет уже несколько веков и что рано или поздно брошенные с появлением технологии фрекинга лонгйирские рудники будут выглядеть приблизительно так же: занесенные песком и снегом шрамы, встречающиеся даже в тех местах, где десятилетиями не бывает людей.

Телевизионщики установили штативы и активисты занялись тем, ради чего высадились на пляж — уборкой. Мы стащили в шлюпку десятки измятых буев, целые мешки пластиковых бутылок и массу рваных сетей. Я уже понимал, что работа в основном рассчитана на картинку: никто не пытался очистить весь остров, потому что, даже если бы мы работали круглосуточно, это заняло бы месяцы. В Гринписе принято думать, что проблемы с охраной природы возникают, когда общественность не знает реального положения дел — его-то мы и пытались задокументировать. На самом деле, многое, вероятно, зависит от того, где именно возникает проблема. Перед отъездом в Арктику я говорил с бывшим сотрудником русского Гринписа, разочарованным в подобных методах борьбы.
— Кое-где, когда общественность поднимает бучу, правительство вынуждено решать проблему, — объяснял он, — но в России властям плевать на общественное мнение — соответственно, и у СМИ нет резона привлекать внимание к экологическим проблемам. Этот подход не работает: хоть ты обпривлекайся, внимания общества — ноль. Поэтому русский Гринпис расходится на две группы: часть пытается привлечь внимание к проблеме, а часть предпочитает взять на себя ту ответственность, которая, по идее, должна лежать на властях, — люди самостоятельно ликвидируют разливы нефти, тушат пожары, сажают леса и убирают мусор.
Мой знакомый предпочел самостоятельно заняться сохранением леса в России, но сейчас команда Arctic Sunrise решала обе задачи сразу: начав уборку только после того, как приготовилась съемочная группа, они не останавливались, пока не убрали всю узкую косу между моржами и тем, что когда-то было Смеренбургом. И какими бы фанатичными или наивными ни казались мне эти люди, занимались они нужным делом: пляж был чист, картинка — готова. Я присел на бревно рядом с капитаном Финкином. Моржи уплыли, ледник пылал под пробившимся через тучи солнцем, и Арктика здесь и вправду казалась гостеприимной.

— Знаешь, — сказал капитан, — я ведь так высоко никогда раньше не был. Так странно — вон там, совсем рядом, — Северный полюс, верхушка земли, то место, куда в любой точке света указывает мой компас. Дух захватывает! Надо будет рассказать об этом на лекции — я же регулярно рассказываю людям, как правильно организовать протест. Как вовлечь новичков, как самоорганизоваться. Как протестовать все время и как важно делать это мирным путем. Я спросил, верит ли он, что протест кучки людей в красных спасжилетах может переубедить тех, кто считает иначе.

— Неделю назад, — сказал Финкин, — мы нашли на таком же пляже огромную рваную сеть. Это опасная штука: в ней может запутаться тюлень или медведь. Сеть была гигантская — мы тащили ее ледоколом и даже так едва смогли вырвать из песка. Менеджер из «Макдоналдса» тащил вместе со всеми и остался под большим впечатлением. Невозможно себе представить кого-нибудь в большей степени из «их» лагеря, но ведь и «они» же тоже способны думать. Нет никаких «их» или «нас» — мы не можем никого обвинять с позиций правоты. Речь не идет о том, чтобы остановить какой-нибудь там фастфуд, — население земли огромно, всем нам нужна еда. Речь о том, чтобы измениться всем вместе: или мы все выживем, или пойдем ко дну — и они, и мы, и корабль. Ты всех спрашиваешь про «Приразломную» — был ли в этой акции смысл? Я думаю, что некоторые кампании бывают стратегически менее продуманными, чем другие. Но бессмысленных кампаний не бывает вовсе, потому что главное — протестовать. На свете столько всего, что должно быть исправлено, — от загрязнения пластиком до вредных удобрений, от китобойного промысла до браконьерского лова, от уничтожения лесов до ядерных отходов. Я каждый день вижу возможности для протеста — на улице, в новостях, в интернете. Мясная индустрия, демократия, экономика, социальные проблемы — столько всего устроено неправильно! Не важно, против чего протестовать, — просто каждый должен быть постоянно вовлечен в протест. Когда год за годом стоишь на мостике и пялишься на горизонт, волей-неволей начинаешь задумываться о таких вещах.

По стекавшему в море леднику уже давно сползало темное облако, и пока мы болтали, оно расплылось вдоль берега, а потом и затянуло собой весь остров. Остались обрезанные тучами пирамиды черных скал, белые языки снега и разгулявшаяся волна, поочередно закидывавшая вверх нос и корму раскачивающегося во фьорде корабля. Широкая серебряная дорожка уже невидимого за облаками солнца уходила от него к полюсу — туда, где еще есть лед. В сумерках она напоминала лунную дорогу, выведшую капитана Майка Финкина прямиком к китобоям.

P. S. Траулер «Мелькарт-2» был задержан норвежской береговой охраной за нарушение правил лова в то время, когда статья готовилась к публикации.