Как работала контрразведка во время Великой отечественной

Вижу как сейчас: шоссе под Оршей - вторая неделя войны. Беженцы,
подводы с барахлишком, инвалидами и
стариками, обозы с ранеными. Воронки от бомб, трупы на обочинах. Гонят
скот, вывозят машины, станки, и бредут, бредут навьюченные даже дети,
тащатся из последних сил - только бы уйти от немца. Плач, рев,
растерянность, неразбериха, самые невероятные слухи, десанты и диверсанты. А
немецкие самолеты ходят по головам, что хотят, то и делают.
В задачи и обязанности нашего погранполка, державшего в тот момент
контрольно-пропускной и заградительный режимы на отходах от Орши, только
официально - по приказу - входило:
наведение и поддержание в тылах фронта должного порядка;
проверка документов, а в случае необходимости - при возникновении
подозрений - и личных вещей как у гражданских, так и у военнослужащих
независимо от занимаемых должностей и званий; проверка всего проходящего
гужевого и автотранспорта;
охрана важнейших объектов и обеспечение бесперебойной работы связи;
задержание и доставка на сборные пункты самовольно уходящих в тыл
красноармейцев, командиров; вылавливание и арест дезертиров;
регулирование движения на дорогах и эвакуации; предельная загрузка
всего транспорта, двигающегося на восток; очищение в случае необходимости
дорог от беженцев;
ну и, разумеется, в первую очередь - поимка и уничтожение немецких
шпионов и диверсантов, борьба с вражескими десантами.
Все это входило в наши задачи и обязанности официально, по приказу, а
чем мы только тогда не занимались - не перечислишь! - даже роды приходилось
принимать.
Так вот, под вечер останавливаем на шоссе для проверки "эмку". Рядом с
водителем - майор госбезопасности:
сиреневая коверкотовая гимнастерочка, на петлицах - по ромбу, два
ордена, потемнелый нагрудный знак "Почетный чекист". На заднем сиденье - его
жена, миловидная блондинка с мальчиком лет трех-четырех, и еще один,
спортивного вида, со значком ворошиловского стрелка и двумя кубарями -
сержант госбезопасности. Майор Фомин с женой и ребенком следует в город
Москву, в распоряжение НКВД СССР. Кроме личных вещей, в машине два
толстенных пакета, опечатанные гербовыми сургучными печатями
НКВД-Белоруссии, - совершенно секретные документы, что оговорено в
предписании. И шофер там указан и сержант - для охраны.
Все чин чином, все продумано и правдоподобно. Документы безупречные; на
удостоверении у майора хорошо нам уже знакомая подпись - черной тушью -
Наркома внутренних дел Белоруссии, а на удостоверении к нагрудному знаку,
выданному еще в 1930 году, личная роспись Менжинского. И у жены,
вольнонаемной сотрудницы органов НКВД, и у военного шофера, и у сержанта -
тоже абсолютно безупречные документы. Номер у "эмки" минский, паспорт и
путевой лист подлинные, соответствующие; на висящем в машине
маузере-раскладке серебряная пластинка с гравировкой: "Тов. Фомину
(инициалы) от ОГПУ СССР".
Ни единой задоринки - ни в бумагах, ни в экипировке, ни в поведении.
Имелись даже сходные признаки в словесных портретах ребенка и родителей -
белявый, с голубыми глазами, как и мама, и скуластый, с широким прямым лбом,
как отец. Все чин чином плюс отличное знание оперативной обстановки. Майор
промежду прочим негромко, доверительно сказал:
- Вы от Бориса Ивановича? От Кондрашина?..
Капитан Кондрашин Борис Иванович третьи сутки исполнял обязанности
командира нашего погранполка - даже это они знали.
И все-таки мы их взяли.
Рассказывая Фомченко и Лужнову действительный случай, я для пользы дела
по воспитательным соображениям кое-что приукрасил.
Взяли мы в основном трупы, а блондинку, тоже начавшую стрелять, тяжело
ранили.
Как оказалось, мальчик был сынишка советского командира, подобранный
немцами где-то у границы в первые сутки войны. Его натаскивали несколько
дней, приучали называть "майора" папой, а блондинку - мамой, и приучили. Но
так как он иногда сбивался и говорил ей "тетя" (или ему "дядя", уже не
помню), ребенка заставляли молчать, когда его держали за руку. С этой же
целью - чтобы в нужные минуты он не говорил - ему засовывали в рот леденцы.
При проверке документов, сжимая маленькую ладошку, "мама" - она
оказалась радисткой - от напряжения, видно, сделала ему больно, и он
поморщился.
Кстати, потом, обхватив ее, окровавленную, полуживую, обеими руками, он
вцепился намертво и дико кричал;
в этой страшной для него передряге она наверняка казалась ему самым
близким человеком.
Был я тогда молодым и сопливым, хотя два года уже прослужил на границе.
И заметил, что она сдавливает мальчику ладошку и он морщится и что рот у
него занят леденцами, не я, а лейтенант Хрусталев, мой начальник заставы,
проверявший документы.
Он и подал нам условный знак, а сам, взяв у бойца-пограничника
винтовку, не говоря ни слова, с силой ткнул штыком несколько раз в
засургученные пакеты - звук был металлический (там оказались рации в
специальных дюралевых футлярах).
- Что вы делаете?! - возмущенно закричал майор.
Это был сигнал, потому что мгновенно все четверо выхватили пистолеты.
Я страховал с левой стороны машины, стоял у задней дверцы и по расчету
"держал" в первую очередь "сержанта" и шофера. Как только они обнажили свои
пушки, я без промедления вогнал "сержанту" две пули между глаз, а третью
всадил в висок шоферу.
"Майора" заколол Хрусталев, он же обезвредил и блондинку, успевшую,
однако, смертельно ранить бойца-пограничника.
Толковый мужик был Хрусталев, находчивый, умелый и решительный. Он не
только что у майора, он и у комиссара госбезопасности или генерала в случае
необходимости проверил бы штыком и любые секретные пакеты, и какой угодно
багаж.