4
3
«Свет в окне»
В глубине соснового бора, там, где тропы почти заросли папоротником, стоял маленький домик. Его стены, сложенные из потемневшего от времени бруса, обнимали мох и лишайник; крыша просела под грузом десятилетий, но окно всегда светилось всю ночь - ровно, мягко, как свеча в ладонях.
В этом доме жил старик, никто не знал его имени. Седые волосы, тонкие, словно паутинка, падали на плечи; глаза - светло‑серые, почти прозрачные - смотрели так, будто видели что‑то за пределами стен и леса. Он редко говорил много, но когда говорил, слова ложились в душу, как тёплые камни у костра.
Однажды к его двери подошла девочка. Лет семи, в длинном ситцевом платье и с веткой рябины в руке.
- Вы тут один живёте? - спросила она без стеснения.
- Один, - ответил старик, не отрываясь от резьбы по дереву. - Но не одиноко.
Девочка нахмурилась, не поняв, и присела на крыльцо.
- А почему у вас всегда свет горит?
- Чтобы те, кому нужно, знали: здесь можно войти.
Старик показал на чайник с отваром из листьев смородины и шиповника, поставил на стол мёд в старой банке и достал из кармана маленькую чайную чашечку из прозрачного белого фарфора.
Говорили мало: она рассказывала про школу и кошку, про то что слизни поели капусту, он слушал, изредка кивая. Когда за окном полетели вечерние жуки, девочка вдруг спросила:
- Вы, наверное, грустите часто. Вы же старый.
Старик улыбнулся.
- Грусть - это как дождь, - сказал он. - Если её отгонять, земля сохнет. А если принять, вырастает что‑то новое. Больно - когда не понимаешь. А когда понимаешь, боль становится мудростью.
Девочка задумалась, потом кивнула, словно приняла важное решение, и допила чай.
Перед уходом она обернулась:
- Я ещё приду.
- Приходи, - ответил он. - Свет будет.
С тех пор она приходила каждый день. Приносила то цветок, то камень, то записку со стихами, которые сама сочинила. Старик слушал, иногда дополнял, иногда молчал - но всегда смотрел так, что ей казалось: он видит её насквозь и всё равно принимает.
Однажды в конце лета, когда листья стали падать, как золотые монеты, девочка спросила:
- А вы когда‑нибудь жалели о чём‑то?
- Жалел, - тихо сказал он. - О словах, которые не сказал вовремя. О людях, которых не удержал. О том, что не смог спасти или защитить.
- И как вы с этим живёте?
- С этим и живу. Потому что печаль - не враг. Она - как тень от света. Если есть свет, будет и тень. Но это не значит, что свет плохой.
Девочка долго молчала, потом взяла его руку - огромную и сухую, с сетью зелёных вен, - и сказала:
- Теперь у вас есть я.
- Теперь у меня есть ты, - повторил он.
Так они и сидели: старик и девочка, два человека, между которыми не было ни страха, ни суеты, только тихое понимание. Свет из окна падал на их тени, сплетая их воедино, а за стеной шелестел лес, как будто шептал: «Вот так и бывает - мудрость и печаль, рука об руку, как два аспекта одной жизни».
И свет не гас.
В глубине соснового бора, там, где тропы почти заросли папоротником, стоял маленький домик. Его стены, сложенные из потемневшего от времени бруса, обнимали мох и лишайник; крыша просела под грузом десятилетий, но окно всегда светилось всю ночь - ровно, мягко, как свеча в ладонях.
В этом доме жил старик, никто не знал его имени. Седые волосы, тонкие, словно паутинка, падали на плечи; глаза - светло‑серые, почти прозрачные - смотрели так, будто видели что‑то за пределами стен и леса. Он редко говорил много, но когда говорил, слова ложились в душу, как тёплые камни у костра.
Однажды к его двери подошла девочка. Лет семи, в длинном ситцевом платье и с веткой рябины в руке.
- Вы тут один живёте? - спросила она без стеснения.
- Один, - ответил старик, не отрываясь от резьбы по дереву. - Но не одиноко.
Девочка нахмурилась, не поняв, и присела на крыльцо.
- А почему у вас всегда свет горит?
- Чтобы те, кому нужно, знали: здесь можно войти.
Старик показал на чайник с отваром из листьев смородины и шиповника, поставил на стол мёд в старой банке и достал из кармана маленькую чайную чашечку из прозрачного белого фарфора.
Говорили мало: она рассказывала про школу и кошку, про то что слизни поели капусту, он слушал, изредка кивая. Когда за окном полетели вечерние жуки, девочка вдруг спросила:
- Вы, наверное, грустите часто. Вы же старый.
Старик улыбнулся.
- Грусть - это как дождь, - сказал он. - Если её отгонять, земля сохнет. А если принять, вырастает что‑то новое. Больно - когда не понимаешь. А когда понимаешь, боль становится мудростью.
Девочка задумалась, потом кивнула, словно приняла важное решение, и допила чай.
Перед уходом она обернулась:
- Я ещё приду.
- Приходи, - ответил он. - Свет будет.
С тех пор она приходила каждый день. Приносила то цветок, то камень, то записку со стихами, которые сама сочинила. Старик слушал, иногда дополнял, иногда молчал - но всегда смотрел так, что ей казалось: он видит её насквозь и всё равно принимает.
Однажды в конце лета, когда листья стали падать, как золотые монеты, девочка спросила:
- А вы когда‑нибудь жалели о чём‑то?
- Жалел, - тихо сказал он. - О словах, которые не сказал вовремя. О людях, которых не удержал. О том, что не смог спасти или защитить.
- И как вы с этим живёте?
- С этим и живу. Потому что печаль - не враг. Она - как тень от света. Если есть свет, будет и тень. Но это не значит, что свет плохой.
Девочка долго молчала, потом взяла его руку - огромную и сухую, с сетью зелёных вен, - и сказала:
- Теперь у вас есть я.
- Теперь у меня есть ты, - повторил он.
Так они и сидели: старик и девочка, два человека, между которыми не было ни страха, ни суеты, только тихое понимание. Свет из окна падал на их тени, сплетая их воедино, а за стеной шелестел лес, как будто шептал: «Вот так и бывает - мудрость и печаль, рука об руку, как два аспекта одной жизни».
И свет не гас.
