Жизнь Блока была непростой, он пережил революцию и страдал от голода, но смог справиться со всеми невзгодами, сохранив честь и достоинство.
Но в 1921 году в дом Блока пришла настоящая трагедия: после продолжительной болезни поэт уже не смог подняться с постели. Он сгорел за несколько месяцев.
Причины его смерти стали предметом горячих дискуссий, и до сих пор остаются загадкой. В эпикризе были указаны истощение, цингу и голод. В то время в Петрограде это было распространенным явлением - нищие поэты, страдающие от недоедания, боролись за выживание, а проблемы со здоровьем, вызванные голодом, считались обычным явлением - зубы выпадали, случались голодные обмороки.
У Блока был врач - доктор Пекелис и он настоятельно рекомендовал поэту незамедлительное лечение сердечной болезни, но Блок не придавал этому большого значения. Поэт постоянно терял силы и страдал от мучительной боли. Владислав Ходасевич писал:
Не странно ли: Блок умирал несколько месяцев, на глазах у всех, его лечили врачи, — и никто не называл и не умел назвать его болезнь. Началось с боли в ноге. Потом говорили о слабости сердца. Перед смертью он сильно страдал. Но от чего же он всё-таки умер? Неизвестно. Он умер как-то "вообще", оттого что был болен весь, оттого что не мог больше жить. Он умер от смерти.
В эти моменты рядом всегда находилась его преданная жена, Любовь Дмитриевна (в девичестве Менделеева), которая стоически наблюдала, как её когда-то тихий и немного меланхоличный супруг яростно разбивает посуду, крушит мебель и бросает в огонь собственные рукописи. Бессилие перед болезнью приводило Блока в отчаяние.
Смерть поэта вызвала горячие обсуждения в литературных кругах России. Официально о ней говорили мало, а пресса старательно умалчивала подробности, но всё интеллигентное общество тихонько обсуждало происходящее и не могло оставаться равнодушными к смерти одного из величайших поэтов.
По слухам, в последние дни перед смертью Блок вёл себя очень странно, но это никого не удивляло - его быстро ухудшающееся состояние на протяжении нескольких месяцев могло сломать рассудок даже самому стойкому человеку.
Источник:
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века
Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
С раскосыми и жадными очами!
Для вас – века, для нас – единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!
Века, века ваш старый горн ковал
И заглушал грома? лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
И Лиссабона, и Мессины!
Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!
Вот – срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет – не будет и следа
От ваших Пестумов, быть может!
О старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Россия – Сфинкс! Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжет, и губит!
Мы любим всё – и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё – и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...
Мы помним всё – парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады...
Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
Привыкли мы, хватая под уздцы
Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжелые крестцы
И усмирять рабынь строптивых...
Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно – старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем – братья!
А если нет – нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века – вас будет проклинать
Больное позднее потомство!
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но сами мы – отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами.
Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..
В последний раз – опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
30 января 1918
Не Пиатровский и не Малофеева, куда уж там (((
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
Ну а если вообще говорить, то топикстартер утаил в цитате важную деталь:
Однако поэт умер в полном сознании, что опровергает слухи о его помешательстве. Перед смертью, после получения отрицательного ответа на запрос о выезде на лечение за границу (от 12 июля), Блок сознательно уничтожил свои записи, отказывался от приёма пищи и лекарств. Как свидетельствует В. Ф. Ходасевич: «Блок умирал несколько месяцев… Он умер как-то вообще“, оттого, что был болен весь, оттого, что не мог больше жить. Он умер от смерти».