17 апреля 1905 года Император Всероссийский Николай II подписал указ «Об укреплении начал веротерпимости», согласно коему всем российским подданным предоставлялось право на всей территории Российской Империи исповедовать любое вероучение.
С этого знаменательного момента в Холмской, Люблинской и Седлецкой губерниях (Царстве Польском) начали происходить весьма негативные последствия не до конца продуманного и проработанного решения.
Митрополит Евлогий в 1905 году занимавший сан епископа в Холмской епархии Люблинской губернии Российской империи, близко знакомый с проблемами сего региона вспоминал в мемуаре "Путь моей жизни" следующее:
Гроза медленно надвигалась и на нас. Она разразилась над Холмщиной весной (1905г.). Указ о свободе совести! Он был издан 17 апреля, в первый день Пасхи. Прекрасная идея в условиях народной жизни нашего края привела к отчаянной борьбе католичества с православием. Ни Варшавского архиепископа, ни меня не предуведомили об указе, и он застал нас врасплох. Потом выяснилось, что польско–католические круги заблаговременно о нем узнали и к наступлению обдуманно подготовились. Едва новый закон был опубликован — все деревни были засыпаны листовками, брошюрами с призывом переходить в католичество. Агитацию подкрепляли ложными слухами, низкой клеветой: Царь уже перешел в католичество… — переходите и вы! Иоанн Кронштадтский тоже принял католичество — следуйте его примеру! и т. д.
Народ растерялся… На Пасхе я был засыпан письмами от сельского духовенства, по ним я мог судить, насколько опасность серьезна. На местах было не только смущение, а настоящая паника. «У нас бури, волнения, слезы, крики… разъясните, помогите!..» — вот вопли, обращенные ко мне. Меня осведомляли, что католики объясняют военные наши неудачи карой Божией на Царя за притеснение поляков; японцев называют «орудием Божиего гнева»; говорят, что Римский Папа послал им благословение…
В народной массе создалось впечатление безысходной обреченности. Признаюсь, администрация и мы, представители Православной Церкви, растерялись. Ко мне стали приезжать священники — просят поддержки, плачут, волнуются: «Если так будет продолжаться, все уйдут в католичество…»
До нас дошли сведения, что «упорствующие» (их было около 100000) хлынули в костелы, увлекая за собой смешанные по вероисповеданиям семьи. А польские помещики повели наступление со всей жестокостью материального давления на зависимое от них православное население. Батракам было объявлено, что лишь перешедшие в католичество могут оставаться на службе, другие получат расчет. Были угрозы, были и посулы: графиня Замойская обещала корову каждой семье, принявшей католичество…
На мой архиерейский двор стали стекаться толпы народа со слезными жалобами, с мольбой о помощи: «Мы пропали… Что нам делать?» — «Держитесь, будьте стойки!» — говорил я. А они уныло: «А как нам стойким быть?..» И верно — как от них было требовать стойкости? Положение батраков сложилось безвыходное. Жалованье они получали ничтожное (некоторые не получали его вовсе), помещик давал им кров («чворок», т. е. угол, четвертую часть избы), свинью, корову, огород и известное количество зерна и муки из урожая. Куда при таких условиях деваться? Многие, очень многие, раздавленные безысходностью, приняли в те дни католичество; правда, не все — «за совесть», некоторые лишь официально, а в душе оставались верными православию и по ночам ходили к нашим священникам. Но внешняя удача католиков была бесспорная. Ксендзы торжествовали, объявили 1 рубль награды всякому, кто обратит одну православную душу в католичество.
Положение в Холмщине создалось настолько грозное, что медлить было нельзя и я решил ехать в самую гущу народных волнений — туда, где, по моим сведениям, было полное смятение: слезы, драки, поджоги, даже убийства…
Я запросил Варшавского архиепископа Иеронима, но он меня пускать не хотел. «Вас там убьют…» — писал он. Насилу я его уговорил.
Я отправился в Замостье — в самый центр католической пропаганды. Одновременно со мною выехал туда и Люблинский католический епископ.
Прежние полицейские законы были строгие — католическому епископу доступ на территорию русских областей был запрещен. Теперь плотину прорвало. Он ехал в карете, разукрашенной белыми розами, с эскортом польских молодых людей (жолнеров) в щегольских кунтушах; его везли не по дороге, а прямо полями, дабы колеса его экипажа освятили всходы. Такова была картина победного торжества католиков…
Меня в деревнях ожидала картина иная. Подъедешь к церкви — встречаешь бледные, испуганные лица, рыдающего священника, слышишь вопли: «Владыка, защити нас!.. Мы сироты… мы погибаем!..» Я кричу, разубеждаю, но поднять дух народа одному не под силу. Я объехал ряд сел в течение одного дня и к ночи достиг села, где предполагалась закладка храма. Церковь пришла там в такую ветхость, что едва держалась на подпорках. Больной, в астме, священник встретил меня. На другой день я заехал в Радочницкий монастырь. Сестры, осведомленные о том, что в уезде происходит, меня утешали. Признаюсь, в утешении я нуждался: уж очень тяжелы были впечатления предыдущего дня… Из монастыря я направился в Замостье. Приближался я к городу в смятении духа: мне самому казалось, что все пропало…
Католический епископ и я въехали одновременно с двух концов. Его встречали католические «братчики», впряглись в карету и провезли на себе до самого костела. На пути с двух сторон восторженная толпа… В первых рядах нарядные польские дамы и девочки в белых платьях с цветами в руках, помещики в национальных костюмах…
Меня ожидала скромная встреча: негустая толпа горожан, казаки… Поднесли мне хлеб–соль. Плачут… Надо было собрать всю силу духа, чтобы сказать ободряющее слово, не поддаться общему настроению. Я вошел в скромную нашу церковь, оттуда меня провели в дом священника. К трапезе собрались наши «батюшки», и мы долго рассуждали о событиях. Всенощную служили в церкви Замостского Православного Братства (имени святителя Николая). Меня не покидала тревога… «Устоит ли моя Холмщина? Выдержит ли натиск?» — думал я вечером и молился. Заснуть я долго не мог. Кошмарная была ночь…
Утром я проснулся от шума. Смотрю в окно — к храму со всех сторон идет народ, движутся крестные ходы с причтом, собираются группами девушки… Слышится пение пасхальных песнопений… И народ все прибывает и прибывает… В 10 часов за мной пришли иподиаконы — вести меня со «славой» в храм. Сквозь густую толпу на дворе едва можно было пробиться. «Слава Богу!.. — обрадовался я. — Есть еще в народе мужество, не угасла любовь к православию, препобедил он насмешки и угрозы…» Увидав меня в мантии, толпа встрепенулась, поднялась духом. Для того, по–видимому, и пришли со всех приходов, чтобы сплотиться вокруг своего архипастыря. Бабы плачут… Но это уже не безутешная скорбь — в ней проблеск радости и надежды…
Я служил с большим подъемом. После обедни повел народ на военное поле. Образовался один общий крестный ход: лес хоругвей, множество икон… я с посохом — впереди. Тысячеголосая толпа грянула: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…»
На поле был устроен помост. Стали служить молебен святителю Николаю. И вдруг — видим: тем же путем, каким и мы шли, приближается католический крестный ход, только толпа меньше нашей и заворачивает он направо, а мы расположились налево. Я говорю протоиерею Трачу:
– Скажите проповедь, чтобы запомнилась до конца жизни…
О.Трач произнес замечательную проповедь. Откуда только такие проникновенные слова у него нашлись! Всю муку сердца вложил он в свое «слово». Все рыдали, и он сам плакал… Смотрю, от толпы католиков отделилось несколько человек, бегут к нам послушать проповедь. После о.Трача я хотел сказать «слово».
Не успел начать — вижу в толпе какое–то смятение: молодая баба рвется, кричит — и с рыданиями кидается ко мне: «Спаси меня!.. Спаси меня!..» Оказалось, что ее муж, католик, принуждал ее принять католичество, жестоко избил, а когда и эта мера ее не сломила, запер в свиной хлев, где она просидела с вечера до обедни. Накануне я проезжал через ее село: узнав, что я направился в Замостье, она пешком устремилась в город. Я взял ее за руку и сказал народу: «Вот жертва католического насилия! Вот вера, к которой вас зовут… Фанатизм и преследование за веру — извращение веры. Христос не был фанатиком». Мы стояли на помосте рядом — рыдающая, растерзанная, избитая женщина и я в архиерейском облачении… Эта сцена сильно повлияла на толпу. Когда мы вернулись в церковь и я сказал народу: «Мы не пропали! Вы видите, сила веры у нас есть…» — все воспрянули духом. В моей душе было чувство радости и торжества.
Я поручил попечению местных властей жертву католического фанатизма и взял обещание: если попытка истязания повторится, несчастную женщину отвезут в Радочницкий монастырь. Католический фанатизм отравлял взаимоотношения православного и католического населения. Подобные случаи, как в Замостье, увы, в Холмщине встречались. Но бывали проявления и еще более дикие… До чего мог доходить католический фанатизм, свидетельствует хотя бы следующий пример.
В посаде Тарнограде Белгорайского уезда (на юго–западной границе Холмщины) умирал 85–летний старец, протоиерей Адам Черлючанкевич, помнивший еще Холмскую унию и воссоединившийся с Православною Церковью в 1875 году. В самые последние дни, когда он, уже обессиленный болезнью, терял не только волю, но и ясность сознания, местный ксендз, с которым о.Адам был хорошо знаком, попросил позволения навестить болящего. Родные, конечно, согласились. Тогда этот удивительный служитель костела захватил с собою Святые Дары, вошел в комнату больного, запер изнутри двери и окна и решил причастить его по католическому обряду, чтобы потом сказать: «Вот наиболее уважаемый православный священник, перешедший некогда из унии в православие, все время томился в своей совести и в последний час покаялся и снял свой грех». Бедный умирающий старец, как мог, протестовал против этого гнусного насилия, отворачивался к стенке, стонал, слабеющим голосом звал на помощь, пока наконец эти стоны и вопли не услыхал его сын, бросился к дверям, но они оказались запертыми; тогда он разбил окно и через него вбежал в комнату; однако ксендз быстро исчез, не успев совершить своего злого дела. Из груди старца вырвался вздох облегчения…
Ровно 118 лет тому назад в истории России 1905 года произошли события связанные с подъемом польского национализма, католического и униатского фанатизма и ополячивания русского населения.
Спустя 13 лет Польша провозгласила независимость (ноябрь 1918 год), затем в ходе вооруженного конфликта (1919 - 1921 гг) присоединила к территории Польской республики (Вторая Речь Посполитая) захваченные украинские, белорусские, литовские, чехословацкие и германские земли.
Спасибо за чтение. Всем мира и добра.
Источник:
