Путь паломника — а вы бы прошли 117 км?

Зачем я пошла свой Камино? У меня до сих пор нет ответа на этот вопрос. Наверное, узнаю потом, через несколько лет, как это обычно бывает: вдруг ни с того ни с сего события прошлого выстраиваются в безупречную логическую цепочку.

Пеший поход в Сантьяго не имеет для меня отношения к религии, но я поехала в Клин, чтобы получить благословение у знакомого священника. А на прошлой неделе покупала экипировку. Консультант в магазине спросил, сколько километров я планирую пройти и по какой дороге. Говорю, что иду сто семнадцать километров по Испании.

— Я знаю! Путь монаха! — он помогает собрать все, что может пригодиться в пути. На мой тридцать девятый мне выдают огромные трекинговые ботинки сорок первого размера. Ужасаюсь, пытаюсь протестовать. Парни не сдаются. Я издохну в них от жары. Консультанты выдают толстые носки, чтобы не издохла. Смиряюсь с неизбежным, натягиваю носок.

— Вы носочек-то неправильно надеваете, — сижу идиоткой, таращусь на консультанта. Интеллектуально терзаюсь — как еще можно носок надеть, когда у него одно отверстие?

— Вы на правую ногу левый носок надеваете.

Носок оказался сложносочиненный. Напялила носки, ботинки сорок первого размера, стою перед зеркалом — интеллигентная блондинка в черепаховой оправе, платье в цветочек и в огромных ботинках.

— Парни, — говорю, — у меня ж весь нос пустой….

— Если он будет не пустой, пальцы на склонах намнете, сойдут ногти.

В шесть у меня самолет в Барселону, из Барселоны я лечу в Виго. Из Виго еду в Туй. Утром следующего дня начинается мой Камино — паломнический путь пилигрима, известно куда, неизвестно зачем.

В самолете, летящем в Виго, молодой отец носит на руках вдоль прохода дочь. Ей года полтора, редкие светлые кудряшки, серые глаза. Она устала, хлопает осоловевшими глазами, обнимая отца за шею. Он носит ее по проходу уже час. Прячет крохотные пятки в свои ладони. Я тоже большую часть жизни прожила с ощущением, что, пока жив папа, со мной ничего не может случиться.

Просыпаюсь в три. В Москве уже четыре. Спать не хочется. Я в гостинице в Туе. На улице совсем темно. Вылезаю из постели.

Старый дом. Стены из камней пропитаны влагой. Несусь в ванную — холодно и сыро. Полотенца влажные, мое белье тоже. Мечты о жизни в старом доме из больших камней мне больше не кажутся правильными. Ветровка лежала в рюкзаке, поэтому сухая. Повезло. Смотрю погоду — плюс восемь. Отличная температура для влажной холодной одежды.

Первую желтую стрелку я нашла еще вчера. Ищу, вторую, третью. Желтые стрелки и раковины гребешка на столбах, на стенах, на асфальте, на деревьях. Нас ведут знаки, заботливо оставленные кем-то неизвестным.

Заросший темной щетиной испанец кричит мне: «Камино!» — и машет рукой в направлении стрелки.

Асфальт кончился, выхожу из города в лес, и все, что я люблю, он показывает мне с первых шагов: журчит ручей, воркует вяхирь, поют птицы, пахнет влагой и свежей травой. Не хватает только лягушачьего хора. В самом конце подъема включается воплями небольшая лягушачья капелла, сидящая в болотце у дороги.

Если вы пойдете свой Камино, и он предложит вам на выбор две дороги, одна из которых будет Alternativa, знайте, что она заведет вас в буераки, и вы будете идти по лесу и грунтовке, хлюпая ботинками по ручьям. Там будет красиво, спокойно и тенисто. Именно на Альтернативу я и свернула.

Путь лежит через эвкалиптовый лес. Странно видеть эвкалипты вперемежку с соснами. Под ногами эвкалиптовая кора, вдоль тропинки она лежит слоями. Огромные нагие деревья, сбросившие кору. Схожу с дороги и прижимаюсь к одному из них щекой. Мы становимся старше и сбрасываем с себя наносное. Мы открыты и беззащитны, но не слабы и не беспомощны, и взамен того, что мы отбросили, мир дает нам силу быть собой. И к этой открытости прижимаются щеками идущие свой путь.

На последних километрах перед Порриньо началось то, чего я меньше всего ожидала — заболели оба тазобедренных сустава. Я промучилась пару километров, пока не вспомнила, что в рюкзаке есть обезболивающее. Запила таблетку последней водой. Не помогло. Иду вдоль маленькой речки и впервые не вижу стрелки. Через речку переброшен мост, оставаться на этом берегу или переходить на другой? Перехожу.

Я сделала глупость. Прошла около километра, пока спортивная пара рассказала, что мне не нужно в Порриньо — альберге в полукилометре, но на том берегу, с которого я ушла. Хорошая наука — не уходи с прямого пути, пока не увидишь знак.

Еще одна глупость — выйти из гостиницы голодной, планируя поесть по дороге. Мне не хотелось останавливаться, и на радость в лесу попалась девушка, торговавшая водой и крохотными круассанами. Я купила у нее круассан, он был умопомрачительно вкусным. Но на подходе к альберге я вспомнила, что сегодня воскресенье, магазины и кафе будут закрыты, я остаюсь голодной. Падаю на скамейку возле альберге. Недалеко от меня сидит семейная пара. Женщина, удивительно похожая на мою московскую подругу, молча подходит с пакетом кешью и насыпает мне полную горсть орехов. Мы обмениваемся короткими фразами. Они идут из Валенсы. Португальцы. Муж называет ее Рахиль.

Альберге — это казарма для пилигримов человек на 30-40. В десять вечера отбой, до восьми утра все должны уйти. Ночь стоит шесть евро. Постельное белье и одеяло не предусмотрены. Ложусь на кровать. Почитать бы что-нибудь, но я не взяла с собой книг. Открываю верхний клапан рюкзака, мне в руки падает дорожный молитвенник, подаренный верующей подругой. Я дала обещание, что возьму его в дорогу и, врать не буду, запихивала его в рюкзак с раздражением. Обнаруживаю раздел «Молитвы на сон грядущий», читаю и проваливаюсь в такую сонливость, что меня хватает только на то, чтобы заткнуть уши и засунуть молитвенник под подушку.

Ночью шумела река. Шумела так, что я слышала ее даже через беруши. Проснулась ближе к семи. Альберге спит, в окно светит огромная волчья луна. Еще не светает. Встала, взяла рюкзак, спустилась на первый этаж собираться.

Путь от Порриньо до Редонделы размечен хуже. Местами я останавливаюсь в недоумении. Вспоминаю науку предыдущего дня — если не знаешь, что делать, не меняй направления. Тактика срабатывает. За весь день я ни разу не промахнулась. Иду в гору, читая молитвы. Они помогают не думать об усталости и боли в суставах. Сверху спускается красная машинка. Бородатый дед кричит: «Anima, for you!» — и сует мне в ладонь сложенный вдвое листок. Я разворачиваю листок, на нем желтая стрелка с рожицей и пожелание хорошего пути.

Я иду одна через лес, ощущая абсолютную безопасность. Останавливаюсь на перекрестке. Впереди три хороших дороги и одна плохая. Ищу стрелку, сзади резкий свист. Мужчина с крупным черным псом, гуляющим без поводка, машет мне рукой в направлении грунтовки: «Буэн камино!»

Долго и тяжело спускаюсь по крутой петляющей дороге. Камино отзывается на каждую мимолетную мысль. Я подумала, что не вижу сегодня велосипедистов, через пару минут меня нагоняет стая парней на спортивных велосипедах: «Buen Camino!»

Я захотела есть — через пару сотен метров пекарня, покупаю в ней пиццу. Это самая дрянная пицца, которую я пробовала в своей жизни. Держу ее во рту и всерьез размышляю, начинать жевать или сразу выплюнуть? Но когда я еще поем? Второй кусок уже лучше, начиная с третьего, я лопаю ее, как самую чудесную пиццу всех времен и народов. Еда вкусная не потому, что вкусная, а потому что она есть. Это открытие.

Обошла полгорода, прежде чем нашла кафе с Wi-Fi. Лезу в Facebook*.

— Как ты? — вопрос от дочери.

— Потеряла любимые очки.

— Умерла бабушка.

Я знала, что кто-то умрет, когда меня не будет в России. Рвусь на части — возвращаться или идти дальше. Пишу дочери, чтобы хоронили без меня. Она тоже считает, что мне не стоит возвращаться.

Бесцельно слоняюсь по Редонделе. В ресторане на пальцах объясняю, что хочу рыбу. Галисиец на очень плохом английском, говорит, что мне нужен еще и салат. Я машу головой: «No salad». Он настойчиво повторяет, что мне нужен салат. Хорошо, пусть будет салат. Он говорит, что еще мне нужно вино. Почему бы и нет? Белое. Он машет головой — не белое, красное. Я не хочу красное. Он настаивает. Хорошо, пусть будет красное.

Я ем нежную белую рыбу с жареной картошкой. Большими глотками запиваю ее холодным красным вином. Хрущу листьями салата, залитого какой-то приятной кислятиной. Галисиец был прав. Мне все это было нужно. Не сопротивляйся тому, что тебе назойливо предлагает мир. Есть шанс, что понравится.

Следующим утром выхожу потемну с небольшой группой таких же ранних. Смотрю на часы. Интересно, сколько времени уйдет у меня на двадцать один километр? Иду в гору, читаю молитвы, чтобы отвлечься от боли, не прошу ни о чем.

В альберге, куда я зашла в поисках завтрака, висит на стене карта мира. В названия городов воткнуты булавки с разноцветными головками, к булавкам привязаны листочки бумаги с именами и датами визитов паломников. В «Moscow» воткнута единственная булавка. Моя будет второй.

Крутой подъем в лесу переносится проще, чем вчерашний пологий по асфальту. Почти на самой верхушке первой горы подпрыгивают, кричат, тыча налево пальцами, португальцы, мои вчерашние соночлежники. Дохожу до них — слева видно кусочек залива. Синее небо, синее море, белые лодки, рыжие крыши домов. Сюда стоило лезть хотя бы для того, чтобы увидеть бухту.

Возле каменного забора два столбика, между которыми, как нотный стан, натянуты веревки, к ним вплотную друг к другу привязаны раковины — символы паломнического пути. Их принесли сюда прошедшие путь до нас. Мне жалко расставаться с моей раковиной. Я оставляю радостно суетящихся португальцев и прохожу вперед несколько шагов. Прямо — желтая стрелка. Налево — указатель «Anton, 3 km». Имя сына. Становится радостно. Спасибо, Камино, за напоминание о сыне. Меня догоняют две женщины, я кричу им, что на дорожном указателе имя моего сына.

«Откуда ты?» — привычный вопрос Камино. Они из Финляндии. Мы машем друг другу, прощаясь. Финки бодро чешут вниз по дороге. Слава Богу, один подъем закончился. Остался еще один.

Из припаркованного автомобиля выходит красивая молодая женщина и что-то кричит на испанском. Я пропустила поворот налево. Мир мой, когда я закончу Камино, позаботься обо мне так же. Пусть они все кричат и машут руками, чтобы сказать мне, что я иду не туда.

Я снова лезу наверх. Булыжники сменяются чем-то похожим на старую мостовую из огромных камней. По пути попадаются столбики с информацией о том, что это старая римская дорога. Иду и молюсь о прощении грехов моего рода. Большинство грехов мне неизвестны, но какое это имеет значение? Я вижу бабушку рядом с дедом, перестаю есть себя поедом, что иду Камино вместо того, чтобы ехать на похороны. Я прошу прапрадеда Сергея и прадеда Федора, которых никогда не знала, охранить меня на пути.

Дед Федор, гренадер, полный георгиевский кавалер. Почему, узнав о моем рождении, ты сказал, что теперь можно умирать, и умер ровно через три недели? Дедушка Сергей, для чего ты ходил пешком к Серафиму Саровскому? Как ты умер, и где твоя могила?

Выхожу в семь. Минут через двадцать начинает светать. Идти легко — прохладно и нет подъемов. Над рекой восход в малиновых тонах и кованые фонари на старом мосту. На одном дыхании пролетаю город, вхожу в лес, привычно читаю молитвы.

Я прошла чуть меньше половины пути. К двум часам буду на месте. Но в час меня вырубает. Я просто не могу больше идти, хотя шла легко всю дорогу. На столбе указатель — девятьсот метров до альберге. Иду, останавливаясь через каждые десять молитв. Кто бы знал, что путь можно измерять в молитвах.

Меня встречает огромная молодая галисийка в клетчатой рубашке. Нет, я не хочу кофе, я хочу кровать. Чтобы получить кровать, нужно влезть по крутой наружной лестнице на второй этаж. Сажусь на камень прямо у забора. Болит все, что может и не может болеть в человеческом теле, даже кожа на голове. Ничего, я уже научилась с этим жить. Сначала нужно просто встать и привыкнуть к боли, потом сделать несколько шагов и еще постоять. Сколько нужно молитв, чтобы залезть на второй этаж? Трех-четырех должно хватить.

Галисийка смеется и гладит меня по плечу. Провожает меня наверх, показывает комнаты. В одной из них есть единственная на весь альберге одноэтажная кровать. Мечта идиота! Я буду спать на ней!

А еще здесь есть Wi-Fi. Но на фиг Wi-Fi. В саду под вишнями стоят белые шезлонги! Ложусь. Что-то тяжелое валится на ноги. Паломники приходят сюда, чтобы чесать Лисси. Разве может быть иначе? Она ложится мне на живот и громко урчит. Мы нежимся на солнце под раскрывающимися розовыми бутонами. Потом Лисси уходит ловить дрозда. Дрозд не ловится. Лисси откладывает дрозда на потом и занимается жуком. Я могу быть свободна. Поднимаюсь наверх, чтобы написать дочери.

Внизу начинается вечерняя жизнь. Спускаюсь ужинать. Тело странно реагирует на нагрузку — каждый день к вечеру начинает знобить, и кажется, что поднимается температура.

Нужно ли мне вино? Да, мне точно нужно вино. Дружелюбная галисийка наливает мне огромный бокал портвейна и заботливо гладит по плечу.

Мясо. В керамической плошке. Горячее. Картошка на белой тарелке. Смакую каждый кусок и глоток. Вторая из сестер-галисиек, не такая огромная, приносит мне что-то сахарное на чайном блюдце. Это подарок. Что-то среднее между нашим хворостом и оладушками. Их делает мама только для членов семьи, они не продают их гостям. Мама приходит спросить, довольна ли я. Я не просто довольна, я счастлива, несмотря на все новости, озноб, боль. Мне напоминают, что завтра для меня сделают завтрак. Мадам может не беспокоиться.

Мадам ни о чем не беспокоится уже четвертый день. Привычка мадам планировать будущее и контролировать события жизни разбилась о железобетонную невозможность распланировать события хотя бы одного дня. В чужой незнакомой Галисии вместо карты пришлось довериться сначала желтым стрелкам и раковинам, а потом всему происходящему вокруг. Мадам первый раз в жизни столкнулась с необходимостью отпустить вожжи, дать свободу событиям развиваться так, как они посчитают нужным. И они развиваются.

Тот, кто придумал беруши из вспененного материала, заслуживает славы. Мужской храп становится убаюкивающим воркованием, вопли галисийцев, хлопанье дверей, шум воды в унитазе покидают тебя моментально.

Я научилась важным вещам — затыкать уши вспененной пирамидкой, сушить белье на уличных веревках, надевать выстиранную в холодной воде рубашку, как только она высохнет на ветру. Я не пользуюсь косметикой, мажу ноги вазелином, прежде чем надеть трекинговые носки. И все это гораздо более важные вещи, чем талант подбирать топ-менеджеров и умение бюджетировать фонд оплаты труда.

У меня сегодня рекорд ранних подъемов. А до Калдас-де-Рей, куда я вчера не дошла, было рукой подать. На сто восьмидесятой молитве сворачиваю в первый попавшийся бар. Туда же заходят Рахиль с мужем. Упс… Я думала, что отстала, а оказалось, ускакала вперед.

В кафе вваливаются молодые испанцы-паломники, просят бармена поставить штампы в креденсиали. Каждый штамп — отметка в пути. Мужчина в несвежей ветровке вынимает из кармана рюкзака несколько креденсиалей, полностью заполненных штампами. Вначале все замолкают, а потом заваливают его вопросами. Он идет по французскому пути сороковой день. Его путь — семьсот сорок один километр. Это его шестой Камино, и он пойдет еще.

Какой Камино у меня? Первый.

— Ты счастливая.

— Я пойду еще.

— Это правильно.

Он рассказывает, что шел со своей собакой, но с собакой не во все альберге пускают, хотя с лошадьми принимают везде. Я рассказываю, что видела в Facebook* фотографию перегрино с котом. Смеемся.

Собака француза умерла в дороге. Ему было совсем плохо, но через день к нему привязался молодой бигль и сопровождал его, подпрыгивал и бегал. Ему стало легче.

Я смеюсь вместе со всеми и думаю: «Чему ты учишь меня, мой Камино? Тому, что не стоит насиловать себя и нужно остановиться, если нет сил продолжать путь? Может быть, наши силы иногда оставляют нас именно для того, чтобы мы не пропустили что-то важное и прекрасное?» Я не особенно задерживалась в кафе до сегодняшнего дня. В этом сижу почти час. Я отдохнула. Я встретила дорогих португальцев. В топку коучинг, целеполагание и целедостижение из последних сил.

Следующий альберге прямо в монастыре. Но мне говорят, что мест нет. А я хочу ночевать в монастыре. Окно ресепшен закрыто. Два русских парня переговариваются между собой:

— Видишь, без очереди влезла, — молчу, забавно делать вид, что не знаешь языка.

Второй парень начинает объяснять мне на английском, что они пришли раньше и имеют право.

— No problem, — радостно пропускаю их вперед.

Госпитальеро открывает окно. В альберге только одно место. Парни возмущаются. Место мое.

Buen camino. Last day.

Я встала поздно, собиралась не торопясь и поздно вышла. Урок усвоен — я не спешу. Это дает удивительную ни с чем не сравнимую наполненность. Я понимаю, что слово «счастье» больше не несет для меня смысловой нагрузки, но «радость» понятна более, чем когда-либо.

Я иду. Совсем не хочу молиться. Я уже попросила обо всем важном для меня. Слева открываются автоматические ворота, выпуская выезжающую машину. За воротами аккуратный уютный дом.

О! Я знаю, зачем пришла. Я не прошу о счастье, я прошу о безмятежной радости вдвоем в добром уютном доме. О безмятежной старости. И пусть будут пять кур и один петух, чтобы есть на завтраки свежие яйца с рыжим желтком. И Бог с ним, с холестерином. Если вселенная создала кур, то уж точно не для того, чтобы мы передохли от холестерина.

Из двадцати четырех километров сегодняшнего пути километров пятнадцать — непрерывный подъем. Идти тяжело, дорога под солнцем по открытым пространствам.

«Сеньора! Сеньора!» — кричит немолодая женщина. Я иду не туда. Мне нужно вернуться к развилке. Сколько лишних километров я прошла бы, если бы она меня не окликнула. У пути есть удивительное свойство, он принуждает к осознанности. Как только погружаешься в раздумья, выпадаешь из действительности, теряешь стрелки.

Очень хочется пить. Я прохожу еще километра полтора, забираюсь на очередной подъем. Машина с прицепом, в котором продают еду. Галисиец уже свернул торговлю. Я прошу воды. Один евро. У меня только двадцать. Он ищет сдачу, сдачи нет. Он улыбается и отдает мне бутылку. «Не надо денег, Buen camino, madame».

Ковыляю. Самым важным для меня становится успеть дойти и получить свою компостелу — отпущение всех моих немудреных грехов. Православной. По католическому обряду.

В гору, в гору, в гору, в гору. Если я иду по пути, значит, не может быть такого, чтобы я не дошла. Ахилл болит. Один километр семьсот метров. Двадцать пять минут пути. Шесть вечера. Я уже знаю, что дойду. Если я опоздаю и не получу сегодня компостелу, то просто плюну на утренний рейс и гостиницу в Барселоне.

Пошла бы я свой Камино, если бы знала, каким будет последний километр? Однозначно нет. Господи, спасибо тебе, что ты отправляешь нас по нашим путям, не рассказывая о том, что нас ждет. Если бы мы знали, что впереди, малодушно не выходили бы из дому.

Я вижу над крышами купол собора и не знаю, как к нему пройти. Стрелки кончились. Трогаю за плечо стоящего передо мной пожилого потрепанного сеньора. Он берет меня за руку и ведет. Выходим на соборную площадь. Обнимает меня за плечи, глядя в глаза, говорит что-то, разворачивается и уходит.

Богородице, Дево, радуйся…. Отче наш, иже еси на небеси… Семьсот девяносто шестая молитва. Я дошла. Двадцать две минуты седьмого. Я хотела идти долго и шла больше одиннадцати часов. Как буквально ты слышишь мои желания!

В коридоре толпа. Стоять невозможно — болят подошвы ступней. Снимаю ботинки и остаюсь босиком. Сажусь прямо на пол. Рядом со мной падают на пол несколько крепких молодых мужиков. Понимаю по их щетине, что они тоже прошли около ста километров. Очередь медленно ползет вперед. Пропускаю двух очень пожилых немок. Они пришли намного позже меня и, увидев очередь, поняли, что не смогут выстоять. Очередь не возмущается.

Отдаю свой креденсиаль служащей и заполняю табличку. Я единственная русская из тех, кто шел рядом эти шесть дней. Французы, немцы, норвежка, англичанка, португальцы, поляки, бразильцы, один паломник из США, итальянцы. Пожилые финны. Две женщины, кричавшие мне, что я иду не туда. Молодой парень, провожавший до нужного поворота. Если бы не было Камино, я не знала бы, как много людей готовы поддерживать случайного встречного.

Я получила компостелу. Из всего текста, обрамленного сложным орнаментом, понимаю только свое имя. Ужасно, если она помнется. Как я смогу довезти ее в рюкзаке до Москвы? Мне протягивают плотный тубус. Я окончательно счастлива, прижимаю к груди тубус и выхожу на улицу. В горле ком.

На ступеньках храма я встречаю свою Рахиль. Они с мужем идут на мессу. Иду с ними. Слева от входа памятник ногам паломника — две босые ступни на постаменте. Тот, кто его создал, понимал, о чем речь.

Идти я еще как-то могу, стоять — уже совсем никак, сажусь на каменное основание колонны собора. Месса на испанском. Все, что я понимаю —«Camino», на которое отзываюсь всякий раз, как оно звучит под куполом. Я слушаю проповедь, слушаю орган, начинает петь женщина. Я рыдаю навзрыд, закрыв лицо ладонями, забившись поближе к колонне. В нескольких метрах от меня, сидя на полу, плачет красивый молодой мужчина в стоптанных трекингах. Судя по бороде, он прошел намного больше, чем я. Мы плачем долго.

Видимо, священник говорит, чтобы люди поздравили друг друга. В храме начинается гомон и движение. Люди жмут друг другу руки. Меня обнимают, гладят по рукам и плечам. Сегодня Страстная пятница.

***

Я пыталась найти ответ, зачем я пошла в Сантьяго, но так и не нашла его. Все ответы дал священник одной из Испанских церквей.

«Если вы беспокоитесь за свою жизнь — идите!

Если вы хотите изменить мир — идите!

Если вы не можете достичь цели — идите!

Если вы не поняли своей ценности — идите!

Если вы совсем одиноки — идите!

Если вы так хотите БЫТЬ, но не получается — идите!

Если вы не верите в самого себя — идите!

Если вы не нашли ответы на все «почему» — идите!

Если ваша духовная жизнь дремлет, но вы готовы оживить ее и найти новое в своей жизни — идите по Camino de Santiago…»

(Перевод Марины Белокуровой)

Buen Camino всем вам, идущим свой Путь!

Автор: Светлана Комарова

* Запрещены в РФ