9097
4
Что значит быть врачом на войне, можно ли задушить свой страх, и почему полевые хирурги стараются не делать ампутаций? Об этом мы побеседовали с Героем Российской Федерации подполковником медицинской службы в запасе Владимиром Беловым.
Три месяца войны
В Чечню я попросился сам. И сделал это не из каких-то возвышенных чувств. Просто я знал, что на войне всегда не хватает врачей, хирургов. Я на тот момент был квалифицированным врачом, военно-полевым хирургом, и знал, что там надо быть. В Грозный я прибыл 7 января 1995 года со сводным полком тульскойвоздушно-десантной дивизии.
Первое, что я почувствовал, оказавшись в Грозном, — страх. Впервые в жизни я ощутил ледышку за грудиной.
Но несмотря на этот страх нужно было делать свою работу. Наверное, я его переборол. Доминанта работы стояла выше, чем эта ледышка. К страху привыкнуть невозможно, но надо было делом заниматься. Да, мне было страшно, но вот перед тобой лежат эти раненые мальчишки, в крови все. Тут либо садись в угол и дрожи, либо бойся, но делай.
Только мы вошли в город, как нас закрыли. Суток пять окружение продолжалось. К 12 января пришли морские пехотинцы и повышибали бандитов. Медпункт мы оборудовали в самом центре города, в парке имени Ленина. Поначалу я с коллегами оперировал раненых в перевязочных машинах. Но после одного из обстрелов мы перенесли медпункт в здание ресторана «Терек», в подвал. Там же у нас была и операционная.
Раненых было очень много. И убитых. Не назову точное число, но, когда наш полк вошел в Грозный, он насчитывал полторы тысячи человек личного состава. К моменту взятия Аргуна в марте 1995-го полк потерял пятьдесят процентов состава убитыми и ранеными.
Десантники стояли насмерть, а мы оперировали. Наша задача в тот момент была одна — сохранить бойцам жизнь. Мы надеялись на более широкие возможности госпиталей и делали все, чтобы раненые до них дожили.
Я старался не делать ампутаций, чтобы человеку в госпитале поставили аппарат Елизарова и срастили конечность. Мы с коллегами пытались делать минимум хирургического вмешательства по максимуму, а необратимые операции, такие как ампутация конечностей или удаление пораженных органов, — по минимуму.
Где-то я делал дренирование, где-то искусственное сшивание сосудов. Иногда соединял сосуды куском трубки от капельницы, зная, что в госпитале эти сосуды сошьют как надо. Пальцы разбитые тоже старался уберечь, раздробленные кости шинировал обрезками резинового шланга и отправлял людей на эвакуацию.
Главное в той обстановке было вычистить раны и удалить размозженные ткани. Был случай, когда к нам попал солдат с огнестрельным ранением черепа, а нейрохирургического инструментария не было. Раневой канал в кости пришлось расширять стоматологическим элеватором. Я удалил из раны фрагменты разбитого мозгового вещества и отправил живого.
После Грозного мы ушли под Аргун. В марте. Как раз тогда в полк пришло пополнение и нам на замену прибыли военврачи. Но командир полка заявил, что до взятия Аргуна нас домой не отпустит. Так и сказал: «Я с вами воевал, Грозный брал, и могу на вас положиться. А новых я в деле еще не знаю».
Первое, что я почувствовал, оказавшись в Грозном, — страх. Впервые в жизни я ощутил ледышку за грудиной.
Но несмотря на этот страх нужно было делать свою работу. Наверное, я его переборол. Доминанта работы стояла выше, чем эта ледышка. К страху привыкнуть невозможно, но надо было делом заниматься. Да, мне было страшно, но вот перед тобой лежат эти раненые мальчишки, в крови все. Тут либо садись в угол и дрожи, либо бойся, но делай.
Только мы вошли в город, как нас закрыли. Суток пять окружение продолжалось. К 12 января пришли морские пехотинцы и повышибали бандитов. Медпункт мы оборудовали в самом центре города, в парке имени Ленина. Поначалу я с коллегами оперировал раненых в перевязочных машинах. Но после одного из обстрелов мы перенесли медпункт в здание ресторана «Терек», в подвал. Там же у нас была и операционная.
Раненых было очень много. И убитых. Не назову точное число, но, когда наш полк вошел в Грозный, он насчитывал полторы тысячи человек личного состава. К моменту взятия Аргуна в марте 1995-го полк потерял пятьдесят процентов состава убитыми и ранеными.
Десантники стояли насмерть, а мы оперировали. Наша задача в тот момент была одна — сохранить бойцам жизнь. Мы надеялись на более широкие возможности госпиталей и делали все, чтобы раненые до них дожили.
Я старался не делать ампутаций, чтобы человеку в госпитале поставили аппарат Елизарова и срастили конечность. Мы с коллегами пытались делать минимум хирургического вмешательства по максимуму, а необратимые операции, такие как ампутация конечностей или удаление пораженных органов, — по минимуму.
Где-то я делал дренирование, где-то искусственное сшивание сосудов. Иногда соединял сосуды куском трубки от капельницы, зная, что в госпитале эти сосуды сошьют как надо. Пальцы разбитые тоже старался уберечь, раздробленные кости шинировал обрезками резинового шланга и отправлял людей на эвакуацию.
Главное в той обстановке было вычистить раны и удалить размозженные ткани. Был случай, когда к нам попал солдат с огнестрельным ранением черепа, а нейрохирургического инструментария не было. Раневой канал в кости пришлось расширять стоматологическим элеватором. Я удалил из раны фрагменты разбитого мозгового вещества и отправил живого.
После Грозного мы ушли под Аргун. В марте. Как раз тогда в полк пришло пополнение и нам на замену прибыли военврачи. Но командир полка заявил, что до взятия Аргуна нас домой не отпустит. Так и сказал: «Я с вами воевал, Грозный брал, и могу на вас положиться. А новых я в деле еще не знаю».
Под Аргуном пришлось взяться за автомат. Во время одного из боев к нам в тыл вышел отряд боевиков и мы вместе с ранеными держали оборону. Спасибо разведроте, которая через пятнадцать минут подскочила и перебила их всех. Если честно, то про это совсем не хочется вспоминать. Одно скажу — той четверти часа мне хватило на всю жизнь.
Несмотря на ту жуткую ситуацию, у нас было все, что необходимо для оказания медицинской помощи. Все, что необходимо. Продовольствия хватало на то, чтобы и местным детям иногда что-то отдать. Даже в период окружения в Грозном, при подготовке раненых к эвакуации, мы каждого из них одевали в новое нижнее белье — рубашку и кальсоны, и клали в новый теплый спальный мешок.
Когда мне другие участники той войны говорили, что у них не было чего-то — например, продовольствия или медикаментов, то я отвечал, что у них была хреновая тыловая служба. А тыл ВДВ был прекрасный.
Я никого не хвалю, но у нас было все.
Истории спасенных
Потом я виделся с двумя военными, которым оказывал медицинскую помощь. Через много лет, когда я работал в другом месте, ко мне пришел мужчина с деформированным, обожженным лицом. Мы повздорили, он начал повышать на меня голос, и я сказал: «Молодой человек, не надо на меня кричать. Я контуженный, могу и послать куда подальше». А он мне в ответ: «и чего? Я сам контуженный». В общем слово за слово, я спросил, где он был контужен и оказалось, что в 1995 году он прошел через наш медпункт. Павел Меньшиков его зовут.
Еще один человек, которого я позже не раз встречал — военврач юргинской мотострелковой бригады Евгений Леоненко. Как-то ночью их отправили на позиции кому-то помощь оказывать. Но они попали в засаду, и боевики сожгли их бронетранспортер. Из всей врачебной команды он остался жив. Удивительно, как он, с множественными осколочными ранениями, термическими ожогами и контузией, смог вылезти из горящего БТРа. Даже он не смог этого объяснить.
Ему повезло, что рядом с их машиной оказался открытый канализационный люк, и Леоненко в него упал. А канализация в городе уже долгое время не работала. Он полз трое суток, терял сознание, потом снова полз. Когда он вылез наверх за нашими позициями, его чуть не застрелили. Он представлял из себя страшное зрелище — едва живой, израненный и весь, с ног до головы, покрытый нечистотами.
Он был в тяжелейшем состоянии, и у нас в расположении мог не выжить, Все, что мы могли в тех условиях сделать, это отмыть его и обработать раны и ожоги. Командир принял решение эвакуировать его ночью. А это очень опасно. Тем не менее, сформировали колонну из трех БМД. У первой орудие было повернуто влево, а у замыкающей — вправо. В среднюю положили раненого. И вот бронемашины одновременно включили фары, начали лупить со всех стволов по сторонам и на полном газу рванули вперед. Так и удалось выскочить из Грозного.
Месяц Леоненко был без сознания. За это время его жене пришла «похоронка», что мол ваш муж пропал без вести. О своем спасении он смог ей рассказать, только когда пришел в себя. К этому времени его перевели в питерскую военно-медицинскую академию, в клинику военно-полевой хирургии.
Еще мне запомнился один мальчишка, морской пехотинец. Кореец по национальности. Он мне сказал, что является чемпионом России по тхэквондо. Он получил огнестрельное ранение бедра. Часть кости просто разнесло, но я не стал ему ногу ампутировать, опять же — по минимуму прооперировал и подготовил к эвакуации в госпиталь. Он все спрашивал, сможет ли заниматься спортом, и я его успокаивал, дескать, конечно сможешь, в госпитале тебя на ноги поставят. Правда, его я с тех пор больше не встречал. Вот не знаю, сохранили ему конечность или нет?
Несмотря на ту жуткую ситуацию, у нас было все, что необходимо для оказания медицинской помощи. Все, что необходимо. Продовольствия хватало на то, чтобы и местным детям иногда что-то отдать. Даже в период окружения в Грозном, при подготовке раненых к эвакуации, мы каждого из них одевали в новое нижнее белье — рубашку и кальсоны, и клали в новый теплый спальный мешок.
Когда мне другие участники той войны говорили, что у них не было чего-то — например, продовольствия или медикаментов, то я отвечал, что у них была хреновая тыловая служба. А тыл ВДВ был прекрасный.
Я никого не хвалю, но у нас было все.
Истории спасенных
Потом я виделся с двумя военными, которым оказывал медицинскую помощь. Через много лет, когда я работал в другом месте, ко мне пришел мужчина с деформированным, обожженным лицом. Мы повздорили, он начал повышать на меня голос, и я сказал: «Молодой человек, не надо на меня кричать. Я контуженный, могу и послать куда подальше». А он мне в ответ: «и чего? Я сам контуженный». В общем слово за слово, я спросил, где он был контужен и оказалось, что в 1995 году он прошел через наш медпункт. Павел Меньшиков его зовут.
Еще один человек, которого я позже не раз встречал — военврач юргинской мотострелковой бригады Евгений Леоненко. Как-то ночью их отправили на позиции кому-то помощь оказывать. Но они попали в засаду, и боевики сожгли их бронетранспортер. Из всей врачебной команды он остался жив. Удивительно, как он, с множественными осколочными ранениями, термическими ожогами и контузией, смог вылезти из горящего БТРа. Даже он не смог этого объяснить.
Ему повезло, что рядом с их машиной оказался открытый канализационный люк, и Леоненко в него упал. А канализация в городе уже долгое время не работала. Он полз трое суток, терял сознание, потом снова полз. Когда он вылез наверх за нашими позициями, его чуть не застрелили. Он представлял из себя страшное зрелище — едва живой, израненный и весь, с ног до головы, покрытый нечистотами.
Он был в тяжелейшем состоянии, и у нас в расположении мог не выжить, Все, что мы могли в тех условиях сделать, это отмыть его и обработать раны и ожоги. Командир принял решение эвакуировать его ночью. А это очень опасно. Тем не менее, сформировали колонну из трех БМД. У первой орудие было повернуто влево, а у замыкающей — вправо. В среднюю положили раненого. И вот бронемашины одновременно включили фары, начали лупить со всех стволов по сторонам и на полном газу рванули вперед. Так и удалось выскочить из Грозного.
Месяц Леоненко был без сознания. За это время его жене пришла «похоронка», что мол ваш муж пропал без вести. О своем спасении он смог ей рассказать, только когда пришел в себя. К этому времени его перевели в питерскую военно-медицинскую академию, в клинику военно-полевой хирургии.
Еще мне запомнился один мальчишка, морской пехотинец. Кореец по национальности. Он мне сказал, что является чемпионом России по тхэквондо. Он получил огнестрельное ранение бедра. Часть кости просто разнесло, но я не стал ему ногу ампутировать, опять же — по минимуму прооперировал и подготовил к эвакуации в госпиталь. Он все спрашивал, сможет ли заниматься спортом, и я его успокаивал, дескать, конечно сможешь, в госпитале тебя на ноги поставят. Правда, его я с тех пор больше не встречал. Вот не знаю, сохранили ему конечность или нет?
Звезда вместо креста
После возвращения в Москву мне дали месяц отпуска. За это время на меня ушли представления на два ордена мужества — за Грозный и за Аргун.
По возвращении в часть, в 27 бригаду, я зашел к кадровикам, мол, где награды мои? А они говорят: «тебявообще-то к Герою представили». Я сначала подумал, что они надо мной прикалываются. Ну какой из меня герой?
В конце июля, во второй половине дня, мне сообщают, что командир бригады меня срочно к себе требует. Полковник Генералов Сергей Евгеньевич. Орет, говорят, как бешеный: «где Белов?», а за ним этого обычно не водилось. Ну, думаю, все. ЧП в бригаде произошло, а я не в курсе. Захожу к нему в кабинет, и тут Генералов вскакивает, подбегает ко мне и начинает ломать ребра в объятиях, а мужик он был очень крепкий. Утвердили, говорит, твое представление на Героя, готовь парадный китель!
А за наградой я поехал нескоро. Указ был подписан в июле 1995-го, но золотую звезду мне вручили только 23 февраля 1996 года. Я к тому времени начал думать, что все это, наверное, шутка. А потом мы поехали в Кремль. Было очень волнительно.
К Ельцину можно относиться по-разному, но в тот момент он был для меня не человеком, а скорее символом. Все-таки глава государства вручает высшую награду страны.
По возвращении в часть, в 27 бригаду, я зашел к кадровикам, мол, где награды мои? А они говорят: «тебявообще-то к Герою представили». Я сначала подумал, что они надо мной прикалываются. Ну какой из меня герой?
В конце июля, во второй половине дня, мне сообщают, что командир бригады меня срочно к себе требует. Полковник Генералов Сергей Евгеньевич. Орет, говорят, как бешеный: «где Белов?», а за ним этого обычно не водилось. Ну, думаю, все. ЧП в бригаде произошло, а я не в курсе. Захожу к нему в кабинет, и тут Генералов вскакивает, подбегает ко мне и начинает ломать ребра в объятиях, а мужик он был очень крепкий. Утвердили, говорит, твое представление на Героя, готовь парадный китель!
А за наградой я поехал нескоро. Указ был подписан в июле 1995-го, но золотую звезду мне вручили только 23 февраля 1996 года. Я к тому времени начал думать, что все это, наверное, шутка. А потом мы поехали в Кремль. Было очень волнительно.
К Ельцину можно относиться по-разному, но в тот момент он был для меня не человеком, а скорее символом. Все-таки глава государства вручает высшую награду страны.
Быть военным врачом
Через несколько лет я ушел на пенсию. Сейчас занимаюсь воспитательной работой во втором московском медицинском университете имени Н.И.Пирогова. Так получилось, что за свою жизнь я познакомился со многими очень интересными людьми — ветеранами Великой Отечественной, военнослужащими, героями. Я приглашаю их в университет, чтобы студенты могли увидеть их своими глазами, спросить их о чем-то.
Накануне Дня Победы у нас побывал Герой Советского Союза Сергей Никитич Решетов. Он получил золотую звезду 21 марта 1945 года за форсирование реки Дунай. Участвовал в освобождении Вены, будучи командиром роты. На войне это самое выбиваемое руководящее звено — командир взвода и командир роты.
Можете не верить, но после встречи студенты не отпускали его еще полтора часа, спрашивали о чем-то. Некоторые ребята и девушки подходили посмотреть и, извините, просто «потрогать» ветерана — им было трудно осознать, что рядом стоит живая легенда.
Я и сам провожу занятия со студентами. Сейчас в гражданских медвузах ликвидированы военные кафедры, хотя кто-то из наших выпускников пойдет служить — если не в вооруженные силы, то в пограничные или внутренние войска. Мы беседуем на разные темы, но я всегда стараюсь донести до них, что такое — быть военным врачом и, особенно, военным врачом в боевой обстановке.
Накануне Дня Победы у нас побывал Герой Советского Союза Сергей Никитич Решетов. Он получил золотую звезду 21 марта 1945 года за форсирование реки Дунай. Участвовал в освобождении Вены, будучи командиром роты. На войне это самое выбиваемое руководящее звено — командир взвода и командир роты.
Можете не верить, но после встречи студенты не отпускали его еще полтора часа, спрашивали о чем-то. Некоторые ребята и девушки подходили посмотреть и, извините, просто «потрогать» ветерана — им было трудно осознать, что рядом стоит живая легенда.
Я и сам провожу занятия со студентами. Сейчас в гражданских медвузах ликвидированы военные кафедры, хотя кто-то из наших выпускников пойдет служить — если не в вооруженные силы, то в пограничные или внутренние войска. Мы беседуем на разные темы, но я всегда стараюсь донести до них, что такое — быть военным врачом и, особенно, военным врачом в боевой обстановке.
ИЛИЗАРОВА, блин, про одного врача пишете, второго путаете
А так плюс