33907
6
Сейчас, когда в России цифры на табло у обменных пунктов меняются с примечательной быстротой, многим хочется помечтать о прекрасных далеких странах, в которых не бывает ни девальвации, ни инфляции. Скорее всего, многим может показаться, что к числу этих стран относится Северная Корея. Однако этих мечтателей о преимуществах социалистической экономики придется огорчить: последние 25 лет истории КНДР были временем весьма заметной инфляции, которая дважды, в 2002 и 2009 годах, переходила в гиперинфляцию.
За период между 1992 и 2009 годами, то есть за время, прошедшее между предпоследней и последней денежной реформой, северокорейская вона снизилась в цене примерно в 100 раз. В ноябре 2009 года в обращение была введена новая, деноминированная вона, которая тут же оказалась в режиме свободного падения и за период 2010–2014 годов снизилась по стоимости примерно в 200 раз, причем в основном это ее падение произошло сразу после денежной реформы, в течение 2010 года.
За период между 1992 и 2009 годами, то есть за время, прошедшее между предпоследней и последней денежной реформой, северокорейская вона снизилась в цене примерно в 100 раз. В ноябре 2009 года в обращение была введена новая, деноминированная вона, которая тут же оказалась в режиме свободного падения и за период 2010–2014 годов снизилась по стоимости примерно в 200 раз, причем в основном это ее падение произошло сразу после денежной реформы, в течение 2010 года.
Когда речь идет о северокорейской инфляции, возникает вопрос о том, как ее измерять. Учитывая, что северокорейское правительство перестало публиковать сколь-либо осмысленную экономическую статистику еще в начале 60-х, ни о каких индексах розничных цен и прочих дефляторах речи быть не может. Однако есть несколько показателей, которые отслеживаются достаточно легко и довольно многое говорят о темпах инфляции.
Первый такой показатель – это курс доллара. Надо сказать, что власти КНДР, при всей свирепости политического режима, традиционно относились к валютным операциям и валютчикам достаточно снисходительно. В отличие от СССР, где валюта была крайне опасной субстанцией, в Северной Корее на мелкие валютные сделки власти смотрели сквозь пальцы даже в 80-е, а с началом стихийного роста рыночной экономики обмен валюты был вообще де-факто легализован. Так что валютчиков уже с начала 90-х можно было найти на любом крупном рынке, а курс доллара и прочих валют к воне отслеживался без особых проблем.
Вторым – и на практике основным – показателем является цена риса. В Северной Корее, как в стране бедной, весьма высок коэффициент Энгеля, то есть доля расходов на питание в семейном бюджете – он составляет примерно 70–75%. Правда, цена на рис подвержена сезонным колебаниям и во многом зависит от масштабов той иностранной помощи, которая поступает в страну, – а на протяжении почти всего рассматриваемого периода КНДР была активным получателем такой помощи. Наконец, надо помнить, что утверждения о том, что «несчастные северные корейцы питаются одним рисом» в действительности являются довольно забавными: рис в Северной Корее даже сейчас, когда ситуация в стране заметно улучшилась, остается повседневной пищей лишь для привилегированного меньшинства, – простые люди едят вареную кукурузу.
Первый такой показатель – это курс доллара. Надо сказать, что власти КНДР, при всей свирепости политического режима, традиционно относились к валютным операциям и валютчикам достаточно снисходительно. В отличие от СССР, где валюта была крайне опасной субстанцией, в Северной Корее на мелкие валютные сделки власти смотрели сквозь пальцы даже в 80-е, а с началом стихийного роста рыночной экономики обмен валюты был вообще де-факто легализован. Так что валютчиков уже с начала 90-х можно было найти на любом крупном рынке, а курс доллара и прочих валют к воне отслеживался без особых проблем.
Вторым – и на практике основным – показателем является цена риса. В Северной Корее, как в стране бедной, весьма высок коэффициент Энгеля, то есть доля расходов на питание в семейном бюджете – он составляет примерно 70–75%. Правда, цена на рис подвержена сезонным колебаниям и во многом зависит от масштабов той иностранной помощи, которая поступает в страну, – а на протяжении почти всего рассматриваемого периода КНДР была активным получателем такой помощи. Наконец, надо помнить, что утверждения о том, что «несчастные северные корейцы питаются одним рисом» в действительности являются довольно забавными: рис в Северной Корее даже сейчас, когда ситуация в стране заметно улучшилась, остается повседневной пищей лишь для привилегированного меньшинства, – простые люди едят вареную кукурузу.
До начала 90-х годов Северная Корея являла собой едва ли не идеальный образец распределительной экономики, в основе которой лежала тотальная карточная система. С 1957 года была запрещена свободная торговля зерновыми, а примерно к 1970 году по карточкам распределялись уже практически все продукты питания и товары первой необходимости. Формально эти товары продавались, но цены на них при этом были совершенно символическими.
Как легко предположить, эта система вела к скрытой инфляции. Особенно если учесть, что цены и нормы выдачи оставались неизменными, а зарплаты медленно, но росли: за период 1960–1990 годов средняя зарплата по стране почти удвоилась. В результате наличные деньги устремились на немногочисленные и тщательно контролируемые рынки, взвинтив там цены до небес: в середине 80-х курица на пхеньянском рынке стоила почти половину, а одно яблоко – примерно 7-8% средней месячной зарплаты. Однако, поскольку карточки отоваривались, а рынок оставался маргинальным, инфляция оставалась под контролем.
Однако карточная система рухнула в начале 90-х: в условиях кризиса государство продолжало выдавать населению карточки, но вот отоваривать их больше не могло. В результате начался стремительный рост рынков и всяческой рыночной деятельности, и примерно к 1995 году именно с рынков стало снабжаться почти все население КНДР.
В 1992 году в стране провели денежную реформу, в ходе которой, как и полагается, были конфискованы «излишние» денежные накопления населения (впрочем, нормы обмена были достаточно щадящие), так что этот год можно считать отправной точкой в расчетах инфляции – тем более, что именно тогда резко ускорилась дезинтеграция старой централизованной госэкономики. Тогда килограмм риса стоил на рынке 25 вон, то есть примерно треть среднемесячной зарплаты, а за вечнозеленый доллар давали 100 вон. К 2000 году цена риса составила 46 вон за килограмм, а курс доллара – 210 вон.
Однако дальше ситуация вышла из-под контроля, причем причиной тому стали изменения в государственной политике. В июле 2002 года КНДР предприняла попытку реформ. В частности, было объявлено, что резко повышаются и розничные цены, и зарплаты, и государственные выплаты.
Цена за рис в официальной торговле выросла с 7 чон (0,07 вон) до 44 вон, то есть примерно в 550 раз. Выросли и иные цены – например, плата за проезд в общественном транспорте увеличилась с 0,10 воны до 2 вон. Была введена и квартплата, отсутствовавшая с 1972 года. Одновременно выросли и зарплаты: средняя зарплата увеличилась примерно со 100 до 2000 вон в месяц.
При этом изначально подразумевалось, что рис и прочие продукты отныне будут в магазинах продаваться не по карточкам, а свободно. При определении стоимости риса власти, видимо, ориентировались на его рыночную цену, а вот уровень повышения зарплат определили произвольно. Скорее всего, северокорейские экономисты искренне считали, что цены стабилизируются на новом уровне, так что теперь рисом будут завалены не только рынки, но и государственные магазины.
Однако этого не произошло: увеличение зарплат привело к резкому увеличению наличной денежной массы, и в результате цены рванулись вверх. К концу 2003 года за килограмм риса давали 250 вон, а за доллар – 1000 вон. Иначе говоря, за полтора года, прошедшие после реформы 2002 года, цены на рис выросли в шесть раз, а курс доллара – в пять раз. После этого темпы роста заметно снизились, но полностью остановить инфляцию так и не удалось: к 2009 году килограмм риса стоил примерно 2000 вон, а доллар – 3500 вон (рис в долларовом выражении к концу 90-х заметно подорожал). Попытки перевести государственную торговлю на свободные цены кончились ничем, и в итоге рынки, права которых в ходе реформы 2002 года были несколько расширены, вернули себе доминирующие позиции.
Как легко предположить, эта система вела к скрытой инфляции. Особенно если учесть, что цены и нормы выдачи оставались неизменными, а зарплаты медленно, но росли: за период 1960–1990 годов средняя зарплата по стране почти удвоилась. В результате наличные деньги устремились на немногочисленные и тщательно контролируемые рынки, взвинтив там цены до небес: в середине 80-х курица на пхеньянском рынке стоила почти половину, а одно яблоко – примерно 7-8% средней месячной зарплаты. Однако, поскольку карточки отоваривались, а рынок оставался маргинальным, инфляция оставалась под контролем.
Однако карточная система рухнула в начале 90-х: в условиях кризиса государство продолжало выдавать населению карточки, но вот отоваривать их больше не могло. В результате начался стремительный рост рынков и всяческой рыночной деятельности, и примерно к 1995 году именно с рынков стало снабжаться почти все население КНДР.
В 1992 году в стране провели денежную реформу, в ходе которой, как и полагается, были конфискованы «излишние» денежные накопления населения (впрочем, нормы обмена были достаточно щадящие), так что этот год можно считать отправной точкой в расчетах инфляции – тем более, что именно тогда резко ускорилась дезинтеграция старой централизованной госэкономики. Тогда килограмм риса стоил на рынке 25 вон, то есть примерно треть среднемесячной зарплаты, а за вечнозеленый доллар давали 100 вон. К 2000 году цена риса составила 46 вон за килограмм, а курс доллара – 210 вон.
Однако дальше ситуация вышла из-под контроля, причем причиной тому стали изменения в государственной политике. В июле 2002 года КНДР предприняла попытку реформ. В частности, было объявлено, что резко повышаются и розничные цены, и зарплаты, и государственные выплаты.
Цена за рис в официальной торговле выросла с 7 чон (0,07 вон) до 44 вон, то есть примерно в 550 раз. Выросли и иные цены – например, плата за проезд в общественном транспорте увеличилась с 0,10 воны до 2 вон. Была введена и квартплата, отсутствовавшая с 1972 года. Одновременно выросли и зарплаты: средняя зарплата увеличилась примерно со 100 до 2000 вон в месяц.
При этом изначально подразумевалось, что рис и прочие продукты отныне будут в магазинах продаваться не по карточкам, а свободно. При определении стоимости риса власти, видимо, ориентировались на его рыночную цену, а вот уровень повышения зарплат определили произвольно. Скорее всего, северокорейские экономисты искренне считали, что цены стабилизируются на новом уровне, так что теперь рисом будут завалены не только рынки, но и государственные магазины.
Однако этого не произошло: увеличение зарплат привело к резкому увеличению наличной денежной массы, и в результате цены рванулись вверх. К концу 2003 года за килограмм риса давали 250 вон, а за доллар – 1000 вон. Иначе говоря, за полтора года, прошедшие после реформы 2002 года, цены на рис выросли в шесть раз, а курс доллара – в пять раз. После этого темпы роста заметно снизились, но полностью остановить инфляцию так и не удалось: к 2009 году килограмм риса стоил примерно 2000 вон, а доллар – 3500 вон (рис в долларовом выражении к концу 90-х заметно подорожал). Попытки перевести государственную торговлю на свободные цены кончились ничем, и в итоге рынки, права которых в ходе реформы 2002 года были несколько расширены, вернули себе доминирующие позиции.
×
Именно в этих условиях северокорейское правительство пошло на организацию новой денежной реформы, которая, возможно, заслуживает звания самой курьезной денежной реформы в мировой истории финансов. Реформа эта была проведена 30 ноября 2009 года.
На первый взгляд, реформа 2009 года была традиционной конфискационной денежной реформой, которая, как и другие реформы такого типа в странах социалистического лагеря, в целом следовала модели денежной реформы 1947 года в СССР. В 11 часов утра население известили о том, что старые денежные знаки в течение недели следует обменять на новые банкноты. Нормы обмена были установлены крайне жесткие – не более 100 тысяч вон на семью. Чтобы понять, что это означает, надо иметь в виду, что к тому времени доход семьи среднего, по северокорейским меркам, достатка составлял примерно 50-100 тысяч вон в месяц. Впрочем, вскоре условия реформы были несколько смягчены: было разрешено менять по 50 тысяч вон на человека дополнительно.
Реформа сопровождалась и деноминацией, то есть пресловутым «вычеркиванием нулей». Одна новая вона соответствовала 100 старым вонам. Соответственно, произошло изменение цен (хотя, как мы увидим дальше, не зарплат) – за килограмм риса отныне полагалось платить не более 22 вон, то есть примерно одну сотую от предреформенной цены, составлявшей 2000 вон. Предполагалось, что пропорционально снизятся и все иные цены и платежи.
Правда, не обошлось и без северокорейской специфики: ни во время самой реформы, ни в ходе нескольких месяцев паники, которые за ней воспоследовали, северокорейская официальная печать и прочие открытые СМИ ни разу не упомянули о реформе. Информация о происходящем поступала к населению исключительно по закрытым каналам – через объявления, которые вывешивались на дверях банковских учреждений, через передачи проводных радиоточек, через закрытые письма, поступающие в адрес низовых чиновников. Официальная же пресса не упомянула реформу ни одним словом. Объяснить такое причудливое поведение стремлением сохранить секретность довольно затруднительно: ведь иностранные посольства были как раз поставлены в известность о происходящем по каналам северокорейского МИДа.
Однако самой удивительной чертой реформы стало решение о том, что зарплаты рабочим и служащим будут выплачиваться в старом размере, но новыми банкнотами – что было равносильно стократному увеличению всех зарплат в государственном секторе. Человек, получавший до реформы, скажем, 2500 вон в месяц (достаточно, чтобы купить килограмм риса), по новой системе должен был получать те же 2500 вон, хотя цена на рис и прочие товары снизилась в сто раз из-за деноминации.
Когда первые сведения об этом причудливом решении просочились за пределы Северной Кореи, большинство наблюдателей решило, что имеет место какое-то недоразумение. Однако к середине декабря, когда на предприятиях стали платить зарплату, всем стало ясно: стократное увеличение зарплат действительно произошло.
Понять логику этого решения можно, только если учесть, что Великий Руководитель Ким Чен Ир (от которого наверняка исходила инициатива по данному пункту) имел весьма слабые представления о том, как, собственно, функционирует экономика. Главная цель всей денежной реформы заключалась в подрыве частной экономики, которая к тому времени стала играть в КНДР едва ли не ведущую роль. Подразумевалось, что реформа уничтожит капиталы дельцов теневого рынка. По-видимому, Великий Руководитель решил заодно вознаградить работников государственного сектора (то есть практически всех совершеннолетних северокорейцев), увеличив их зарплаты сразу на 10 тысяч процентов.
Результатом реформы стал почти полный паралич экономики. Точнее, поначалу трудовые массы, представления которых о макроэкономике не слишком отличались от представлений Великого Руководителя, были рады тому, что скоробогачи-спекулянты получили по заслугам, а трудовой человек на свою зарплату может купить очень много риса. Однако радости хватило от силы на пару недель: с появлениям на рынке наличных денег из новых зарплат цены стали стремительно расти. Власти попытались использовать административные меры, и наряды полиции приступили к охоте за теми рыночными торговками, которые нарушали официальные прейскуранты.
На первый взгляд, реформа 2009 года была традиционной конфискационной денежной реформой, которая, как и другие реформы такого типа в странах социалистического лагеря, в целом следовала модели денежной реформы 1947 года в СССР. В 11 часов утра население известили о том, что старые денежные знаки в течение недели следует обменять на новые банкноты. Нормы обмена были установлены крайне жесткие – не более 100 тысяч вон на семью. Чтобы понять, что это означает, надо иметь в виду, что к тому времени доход семьи среднего, по северокорейским меркам, достатка составлял примерно 50-100 тысяч вон в месяц. Впрочем, вскоре условия реформы были несколько смягчены: было разрешено менять по 50 тысяч вон на человека дополнительно.
Реформа сопровождалась и деноминацией, то есть пресловутым «вычеркиванием нулей». Одна новая вона соответствовала 100 старым вонам. Соответственно, произошло изменение цен (хотя, как мы увидим дальше, не зарплат) – за килограмм риса отныне полагалось платить не более 22 вон, то есть примерно одну сотую от предреформенной цены, составлявшей 2000 вон. Предполагалось, что пропорционально снизятся и все иные цены и платежи.
Правда, не обошлось и без северокорейской специфики: ни во время самой реформы, ни в ходе нескольких месяцев паники, которые за ней воспоследовали, северокорейская официальная печать и прочие открытые СМИ ни разу не упомянули о реформе. Информация о происходящем поступала к населению исключительно по закрытым каналам – через объявления, которые вывешивались на дверях банковских учреждений, через передачи проводных радиоточек, через закрытые письма, поступающие в адрес низовых чиновников. Официальная же пресса не упомянула реформу ни одним словом. Объяснить такое причудливое поведение стремлением сохранить секретность довольно затруднительно: ведь иностранные посольства были как раз поставлены в известность о происходящем по каналам северокорейского МИДа.
Однако самой удивительной чертой реформы стало решение о том, что зарплаты рабочим и служащим будут выплачиваться в старом размере, но новыми банкнотами – что было равносильно стократному увеличению всех зарплат в государственном секторе. Человек, получавший до реформы, скажем, 2500 вон в месяц (достаточно, чтобы купить килограмм риса), по новой системе должен был получать те же 2500 вон, хотя цена на рис и прочие товары снизилась в сто раз из-за деноминации.
Когда первые сведения об этом причудливом решении просочились за пределы Северной Кореи, большинство наблюдателей решило, что имеет место какое-то недоразумение. Однако к середине декабря, когда на предприятиях стали платить зарплату, всем стало ясно: стократное увеличение зарплат действительно произошло.
Понять логику этого решения можно, только если учесть, что Великий Руководитель Ким Чен Ир (от которого наверняка исходила инициатива по данному пункту) имел весьма слабые представления о том, как, собственно, функционирует экономика. Главная цель всей денежной реформы заключалась в подрыве частной экономики, которая к тому времени стала играть в КНДР едва ли не ведущую роль. Подразумевалось, что реформа уничтожит капиталы дельцов теневого рынка. По-видимому, Великий Руководитель решил заодно вознаградить работников государственного сектора (то есть практически всех совершеннолетних северокорейцев), увеличив их зарплаты сразу на 10 тысяч процентов.
Результатом реформы стал почти полный паралич экономики. Точнее, поначалу трудовые массы, представления которых о макроэкономике не слишком отличались от представлений Великого Руководителя, были рады тому, что скоробогачи-спекулянты получили по заслугам, а трудовой человек на свою зарплату может купить очень много риса. Однако радости хватило от силы на пару недель: с появлениям на рынке наличных денег из новых зарплат цены стали стремительно расти. Власти попытались использовать административные меры, и наряды полиции приступили к охоте за теми рыночными торговками, которые нарушали официальные прейскуранты.
Торговать себе в убыток не захотел никто, и рынки фактически прекратили функционировать, а потом были закрыты официально. Вскоре запретили и торговлю за валюту. В результате ситуация только ухудшилась, и на протяжении некоторого времени даже представители элит (как старых, номенклатурных, так и новых, рыночно-предпринимательских) имели немалые проблемы с приобретением самых базовых товаров. Недовольство стали выражать весьма громко, в том числе и среди представителей политической элиты.
Поняв, что ситуация выходит из-под контроля, правительство отступило. Рынки и валютные магазины были открыты вновь, а в мае 2010 года местные органы власти получили инструкцию не вмешиваться в рыночное ценообразование и вообще деятельность частного сектора (инструкция эта действует до сих пор и во многом определяет экономическую политику Высшего Руководителя Маршала Ким Чен Ына).
Поняв, что ситуация выходит из-под контроля, правительство отступило. Рынки и валютные магазины были открыты вновь, а в мае 2010 года местные органы власти получили инструкцию не вмешиваться в рыночное ценообразование и вообще деятельность частного сектора (инструкция эта действует до сих пор и во многом определяет экономическую политику Высшего Руководителя Маршала Ким Чен Ына).
Период гиперинфляции в целом завершился к 2012 году, хотя и впоследствии цены продолжали расти, так что сейчас килограмм риса на пхеньянском рынке стоит 4500 вон, а за доллар дают 8000 вон: как видно, продолжается тенденция подорожания риса в долларовом выражении, которая наметилась еще в 2000 году.
Источник:
реклама
Было 1.55 грамма золота, стало 0.89
В десять раз бакс упал в 1972/73, когда отменили золотой стандарт.