Судья ради экспертизы закрыл меня в психушке на месяц. Равнодушие врачей, угрозы убийством и клопы

На условиях анонимности уралец рассказал о своих мытарствах в психушке.

Меня судят по 282-й статье уголовного кодекса за «разжигание межнациональной розни». Осенью я вел трансляцию в Перископе, сохранил ее, и сотрудники центра «Э» посчитали, что ее название разжигает ненависть к людям другой национальности. Уже позже на допросе у следователя я узнал, что, оказывается, сотрудники ФСБ следили за мной в течение года и искали, к чему придраться.

Сначала против меня возбудили уголовное дело, потом домой приехали омоновцы с обыском. Забрали все документы, электронику, банковские карты, три сотовых телефона и повезли меня в ближайший город на допрос — а я живу в деревне. Поначалу следователь допрашивал без адвоката, потом пришел государственный юрист, но он только хлопал глазами и ничем не помогал.

Мне назначили амбулаторную психологическую экспертизу — это просто разговор с психиатром и тесты. Я ее прошел, был признан вменяемым. Потом следователь попросил суд провести стационарную психиатрическую экспертизу, чтобы «уточнить степень выраженности эмоционально-волевых нарушений». Когда я приехал в суд, чтобы обжаловать эту экспертизу, меня срочно вызвали к следователю — мол, чтобы уточнить несколько вопросов. Я согласился, за мной приехали. Но вместо допроса следователь просто отдал конвоирам бумагу о психиатрической экспертизе, и те повезли меня в психушку. Я пытался объяснить сотрудникам, что решение суда вступает в силу только через десять дней, но они разводили руками — приказ есть приказ. Обещали, что в больнице надо будет полежать три дня. На самом деле я застрял там на месяц.

В больнице меня попросили подписать документ о согласии на экспертизу. Я не согласился. Но их это не смутило. Якобы суд уже все решил. Меня заставили раздеться и отдать все личные вещи. Осмотрели. Выдали поношенную сине-зеленую форму. Брюки и рубашку. На ярлычке было написано, что костюму уже три года, он был заношен до дыр. Телефон сразу же забрали. Мол, чтобы я никого не фотографировал. Я только успел отправить маме СМС, что меня закрывают. Позвонил адвокату, но тот попросил перезвонить, когда выйду. Попытался договориться с заведующей, чтобы телефон все-таки оставили, но она не стала меня слушать. Вместо этого спрашивала, почему у меня нет девушки, и когда я ответил, что у меня недостаточно денег и я опасаюсь заразиться ВИЧ из-за эпидемии, заведующая записала в дневнике наблюдения: «Пропагандирует превосходство. Считает всех женщин больными СПИДом».

Больница была похожа на старенькую четырехэтажную школу. Стены покрашены краской, повсюду кафель. Я жил в шестиместной палате вместе с другими «подэкспертными» — нас так называли. Рядом был душ и туалет. Больше всего мне не нравилось, что в палате не было двери, а ночью из коридора шел свет.

Хоть окна были и пластиковые, из них дуло. Я дважды заболел. Примерно через неделю у меня поднялась температура до 38 градусов, и началась ангина. Болели в палате практически все. Мы просили заведующую утеплить или заклеить окно, но она ничего не делала. Примерно через две недели я смог занять койку рядом с батареей и греть об нее ноги.

Соседи по палате называли меня фашистом и Гитлером, когда узнали мою статью. Постоянно разговаривали между собой по ночам и мешали спать. Угрожали убить. Я люблю порядок и тщательно застилаю за собой постель. Соседи мне сказали, что если я продолжу так же аккуратно следить за порядком, то всех заставят так делать и они мне «башку разобьют». Так что я был рад, когда из-за болезни меня на несколько дней положили в отдельную палату.

Так быстро я заболел не только из-за сквозняков и холода — кстати, одеяла там совсем не греют. Но и из-за ужасного питания. Есть там невозможно. Все без соли и без сахара, очень невкусное. Котлета на обед то ли рыбная, то ли мясная, непонятно. Утром давали полкружки кофейного напитка, мерзкую кашу и кусок хлеба. Если бы не передачки, я бы отощал. Слава богу, мама привозила мне фрукты, йогурты и колбасу. Передачки можно было есть только после ужина и в столовой — хранить у себя пищу запрещено.

В матрасе жили клопы. Я не чувствовал их ночами, но находил на себе. Держать свои вещи в палате нельзя, мне разрешили взять только тапочки. Даже полотенце выдают казенное. Бриться дозволено только по четвергам и воскресеньям. Подъем в психушке был в семь утра, отбой в 11. В свободное от приемов пищи и встреч с медиками время ты можешь читать книги (я взял «Войну и мир»), смотреть телевизор в отдельной комнате и играть в настольный теннис, если есть мячики. И все. Так целый месяц. А еще есть тихий час днем — тогда нельзя вообще подниматься — только читаешь лежа или спишь.

Каждый день я разговаривал с психологами и психиатрами. Они задавали мне вопросы, просили заполнять тесты. Часто спрашивали про материалы дела. Мне кажется, что они при этом делали записи для следователя. Много раз спрашивали, почему я не признаю себя виновным. Одна из врачей прочитала мою карту и сказала, что мои дела плохи и что я — загнанная мышь.

Связаться со мной никто не мог. Мама звонила 26 раз в день на стационарный номер больницы, но никто не брал трубку. С санитарами лучше было не общаться. Я от скуки хотел взять брошюрку на стенде про конституцию, они на меня заорали: «Положи на место».