Удивительная история создания одного портрета

История произошла еще в советском Тбилиси весной 1970 года, и будет рассказана от лица моего еще молодого отца, который стал прямым свидетелем всех этих событий. И так…

Весна выдалась в Тбилиси холодной, ветреной. Поёживаясь, я открыл дверь квартиры и окунулся в уютную домашнюю атмосферу. Быстро снял верхнюю одежду и зашёл в спальню, служившую в нашей семье одновременно и художественной мастерской. Была середина дня, и обычно в это время отец сидел за мольбертом, пристроенным у широкой двери на балкон. Мольберт был на месте, стул отца тоже, хотя и пустой. Меня поразило другое: где-то в метре за стулом отца сидел незнакомый мне человек в костюме. Я автоматически поздоровался. Мужчина поднял на меня отсутствующий взгляд и коротко кивнул. Я прикрыл дверь и в недоумении направился на кухню.
Мать с отцом сидели за столом, обедали.
— Пап, — начал я с порога, — что это за человек у нас там в спальне?
— Из органов, — кратко и не совсем понятно ответил отец.
— О как! И что он здесь делает?
— Мы получили заказ на работу.
— И что за заказ? — спросил я.
— Да вот, в Кремле решили, что необходимо воссоздать максимально реалистичный образ Ленина. Что все имеющиеся фотографии и картины ему не совсем соответствуют. Из сотен фотографий выбрали одну. Вот её нарисовать нам и заказали.
— Подожди, — удивился я. — А почему нам? В Москве что, нет художников?
— Есть. Но начальник, который недавно ушёл, уж не знаю его звания, сказал, что в Москве четверо художников писали этот портрет. Всё было забраковано. Больно комиссия строгая. А Тбилиси считается вторым культурным центром, вот и привезли фотографию сюда. Здесь тоже двое работали. Опять забраковали. Тут один сотрудник министерства культуры вдруг вспомнил, что есть какой-то актёр, который хорошо ретуширует портреты. Вот нам и принесли заказ.
— А кто рисовал? Ведь ты и мама всех знаете.
— Скрывают. Обременены этикой.
— А сколько хотят заплатить? — меркантильно спросил я.
Отец с укоризной посмотрел на меня.
— Сын, такие портреты не оцениваются деньгами. Они оцениваются качеством выполнения. Пора бы уж знать. И потом. Они особенно и не спрашивали согласия. Просто сказали, что есть ответственный государственный заказ, который поручено выполнить нам. И так быстро всё организовали — меня на две недели освободили от всех репетиций и спектаклей, а маму с работы. Ладно, мой руки и садись обедать.
Но мне стало интересно, что же это за портрет собираются рисовать родители. С какой фотографии.
Я вернулся в спальню. Мужчина так же неподвижно и безучастно продолжал сидеть на своём месте. Я обратился к нему.
— Можно я посмотрю?
Он окинул меня холодным взглядом, замер на несколько секунд, как бы раздумывая, а потом коротко кивнул.
Я подошёл к мольберту. На нём уже стоял большой лист фотобумаги, прикреплённый к некоей твердой основе. К левому верхнему его углу металлической прищепкой была прикреплена фотография: горизонтальная, стандартного размера — видимо, 9 на 12. По времени — около 1920 года. Вся в нечётких разводах, выцветшая, грязного бледно-жёлтого цвета. На ней был Ленин, сидящий за столом, положивший на него руки с локтями и слегка подавшийся вперёд. Размер его лица не превышал полутора сантиметров. Я взял с мольберта лупу 7-кратного увеличения и приблизил её к лицу вождя. Черты лица были местами чёткими, местами смазанными, хотя и видными. Перевёл взгляд на лист фотобумаги. Он был практически чист. Угадывались лишь смутные очертания увеличенного облика.
Стоит сказать, что по тем временам это был единственно возможный способ увеличения изображения — сфотографировать снимок, а потом с пленки через увеличитель перенести это изображение на фотобумагу. И это всё. Теперь представьте, что лицо размером в полтора сантиметра с бледного носителя увеличивается в сотни раз! Что будет видно? Надо сказать, что закреплённая фотобумага была размером сантиметров 80-90 по вертикали на 70-80 по горизонтали. При этом лицо должно было занимать большую часть, а остальное — лишь костюм по грудь.
Несколько дней я старался в нашу "мастерскую" не заглядывать — не очень приятно и понятно смотреть, как на чистом листе вдруг начинают появляться ещё ничем не обусловленные телесные пятна. Иногда приоткрывал дверь, здороваясь с отцом. И всегда у него за спиной видел молчаливую и неподвижную фигуру.
Прошла неделя. Я, наконец, зашёл в спальню и обомлел. На меня смотрел Ленин! Тяжёлым взглядом исподлобья. Конечно, не всё ещё было прорисовано, но работа впечатляла.
Надо сказать, что обычных ретушёрских портретов отец в день мог выполнить 4-5. Здесь же была совсем другая работа. Основательная, скрупулёзная, где каждый мелкий штрих долго выверялся по "первоисточнику". Процентов на семьдесят работу выполнял отец. Ближе к вечеру с "уточнениями" и доводками подсоединялась мама.
Я спросил у отца:
— Пап, а тебе очень комфортно, что сзади сидит человек?
— Ой, поначалу было даже страшно, — признался отец. — Но он сидит так тихо, даже не шелохнувшись, что где-то на третий день я вообще перестал его замечать. Представляешь, каждый вечер за ним приезжает машина, и он увозит с собой эту карточку. Он не оставляет её ни на минуту. Видимо, получил приказ ни на мгновение не выпускать её из виду. Приезжает с карточкой в девять, уезжает, когда начинает смеркаться, — ведь при искусственном свете с портретом не особо поработаешь. И сидит так весь день. Вообще не двигаясь. Почти не говорит, а отвечает односложно. Мама ему несколько раз предлагала перекусить, что-либо выпить. Он наотрез отказывался. Будто мы ему что подмешаем, усыпим его и что-либо нехорошее совершим с карточкой. Я лишь заметил, что когда я иду обедать, он достает из кармана какой-то бутерброд и им подкрепляется. Делает это тоже тихо, чтобы мы не заметили. Кстати, за неделю он только два раза отлучился на минуту в туалет. При этом с собой уносил и карточку. Это надо же быть таким служакой!
Работа близилась к завершению. Я чаще стал подходить к портрету и, по обыкновению, делать замечания, к которым отец, как ни странно, всегда прислушивался. Когда портрет был практически готов, я заметил отцу, что левый ленинский ус уж чересчур ярко-седой. Отец долго сверял нарисованное с фотографией.
— Нет, — сказал он. — Всё точно. Пусть так останется. Я ни на йоту не должен отходить от оригинала.
Однажды, вернувшись домой и по обыкновению открыв дверь в спальню, я не увидел ни портрета, ни молчаливого и всегда незаметного человека. Родители были на кухне.
— Что, сдали работу? — спросил я.
— Ой, как же мы устали, — отозвалась мама. — Приезжал их начальник, завернул портрет в бумагу и уехал.
— И ничего не сказал?
— А что он в этом понимает? Сказал "спасибо". Вручил нам 400 рублей, дал расписаться и укатил. Эпопея, вроде, закончилась.
Я подумал: 400 рублей для такой работы — много или мало? С одной стороны, средняя зарплата в то время составляла 100-150 рублей. Если с этой точки смотреть на оцененный труд — то немало. С другой стороны, работали без передыху два художника. Писали не кого-нибудь, а вождя всего пролетариата. С этой стороны — маловато.
Прошёл месяц. На звонок к телефону подошёл отец. Человек на проводе, убедившись, что говорит с кем надо, сказал: "Ваша работа принята правительственной комиссией. Получено разрешение на тиражирование". И повесил трубку. Уж чего-чего, а такого сообщения мы не ожидали. Мы не были обойдены вниманием. Сухо, но сообщение было точно доставлено адресату.
А через пару месяцев мы и так бы поняли, что работа родителей была одобрена: знакомый портрет разных форматов и оттенков заполонил все магазины города. Его продавали везде, где разрешалось реализовывать печатную продукцию. Тиражи, без преувеличения, были многомиллионными.
Такова история создания этого портрета. У кого ни спрашиваю, все уверены, что это отличная "живая" фотография. Да, фотография присутствовала, но видели бы они её! А если говорю, что это нарисовали мои родители, скептически кивают и чаще всего не верят…

Теперь пришло время представить моих родителей, ведь не всякому художнику дадут исполнить такой заказ.
Отец — Минеев Михаил Петрович, по первой профессии — заслуженный артист республики, один из ведущих актёров русского театра. По второй — художник. В своё время он учился в Академии художеств (где и познакомился с мамой) и, хотя потом перевёлся в театральную студию, своё первое "увлечение" не оставлял никогда. Он не только писал картины, но и считался прекрасным оформителем выставок и новогодних ёлок, долгие годы сотрудничал с различными газетами, для которых рисовал заставки, помещал в них юмористические рисунки и шаржи на известных людей. Но главным его умением всегда была ретушь. Если помните, в 50-е—60-е годы прошлого столетия были очень популярны портреты, выполняемые ретушёрами. Они были практически во всех домах и обычно посвящались ушедшим из жизни родственникам, погибшим на войне солдатам. Заказы на эти портреты собирали агенты (обычно фотографы-кустари), которые для этого ездили по всем городкам и сёлам. Они переснимали старые, зачастую в ужасном состоянии фотографии на фотобумагу и приносили их ретушёрам. Отцу, как правило, доставались самые сложновыполнимые работы, самые дорогие.
Мама — Самарина Надежда Тимофеевна — заслуженный деятель культуры, главный художник производственного цеха министерства культуры. С отличием окончив Академию, она сразу стала известным художником, во время войны выполняла государственные заказы (расписывала отправляемые на фронт так называемые "сталинские вагоны"), оформляла театральные постановки, работала на киностудии "Грузия-фильм" (рисовала мульт­фильмы), сотрудничала с Худфондом (где они с отцом расписывали знамёна с портретами руководителей страны).


Теперь, если у кого-то есть интерес узнать о способе ретуши тех времен без всякой нынешней компьютеризации и представить себе работу ретушёра, стоит немного подробнее рассказать о самой технике ретуши.
Это направление живописи было известно давно. Им пользовались практически все художники эпохи Возрождения. Причём техника с тех пор практически не изменилась.
Рисунки выполняются ретушной краской. Обычно это сангина (фр. sanguine от лат. sanguis) — издревле известный материал для рисования, изготовляемый преимущественно в виде палочек. Современные ретушёры чаще используют бруски сангины, истирая их в мелкий порошок, с которым в дальнейшем и работают. Сангина, как известно, имеет цветово спектр от светло-коричневого до почти красного.
Ретушёры часто используют и чёрный цвет. Аналогичным способом получают порошок от так называемого итальянского карандаша (чёрного мела). На самом деле это бруски из глинистого сланца или прессованной сажи. Очень часто оба материала смешивают, получается мягкий, тёмно-коричневый насыщенный цвет. Иногда таким цветом работал и мой отец.
Работа ретушёра обычно делится на две части. Первая — это так называемая "чистка". С портрета ланцетом и карандашом убираются точки грязи (белые, черные). Лишь потом используются абразивные материалы — это уже художественная ретушь, доступная лишь немногим.
Работают обычно тампонами, а для тонкого разнесения — растушёвками. Последние изготавливают из скрученной бумаги (замши, лайки) в виде заострённых цилиндрических палочек.
Не могу похвастаться знанием метода работы других ретушёров, но у моего отца он был особый. Тампоны он вообще не использовал. Его основным "инструментом" были подушечки пальцев (в основном среднего и безымянного). Когда один стирался, в ход пускался второй палец. А первый шёл на заживление. Меня всегда удивляло, что подушечками отец умудрялся делать и тонкие линии. Как это получалось, не знаю. Конечно, применялись и растушёвки, но обычно ими пользовалась мама, которой доставалась окончательная доводка всего портрета.

Игорь Минеев-Самарин