2409
4
Каждый день 94-летний мастер-часовщик едет в свою крохотную мастерскую во Владикавказе. Кажется, его дело давно должно перестать быть востребованным. Но сюда приходят люди со всего города
«Отцу на работу идти, а возле дома очередь»
Его крохотная мастерская расположилась внутри неприметного старого универмага у набережной Терека. Справа одежда, слева детские игрушки, где-то в глубине стучит сапожник. Обычное место в советском духе, но люди приезжают сюда со всех концов Владикавказа. Для многих 94-летний Магомет Царикаев — последняя надежда спасти любимую вещь. Магомет умеет все: починит старый будильник, исправит дужку от очков. 60 лет назад он, фронтовик, фотограф, мастер на все руки, стал часовщиком именно поэтому: больше сломанные вещи нести было некому.
— Родом я из селения Чикола. У родителей было десять детей: семь мальчиков и три девочки. Днем мама работала в колхозе, а мне как самому старшему приходилось ухаживать за детьми — нянчил, кормил, укладывал в обед спать. Отец был мастером-универсалом. Работал по дереву, стеклу, металлу. В доме своя мастерская. Он был нарасхват. В Чиколу пропускали водоканал — он там; комсомольская машинно-транспортная станция строилась — сразу его привлекли. Мог быть хоть за сварщика, хоть за токаря. Ему на работу идти, а у нас возле дома очередь. Старики, старухи с поломанными плитами, утюгами, часами, сковородками, швейными машинками — соседи, родственники. И на работу опоздать нельзя, и этих людей обидеть.
Как пошел в школу, решил ему помогать. Отец на работу уйдет, а я вместо него с поломками вожусь. Пытаюсь понять, как можно починить. Бывало, несколько раз разберу и соберу. Отец помощь одобрял, но не хотел, чтобы я по его стопам пошел. Считал свою работу тяжелой. Но против того, что в крови, не пойдешь.
Как пошел в школу, решил ему помогать. Отец на работу уйдет, а я вместо него с поломками вожусь. Пытаюсь понять, как можно починить. Бывало, несколько раз разберу и соберу. Отец помощь одобрял, но не хотел, чтобы я по его стопам пошел. Считал свою работу тяжелой. Но против того, что в крови, не пойдешь.
Первые часы, дореволюционные машинки и кнут из конопли
— Первые отремонтированные часы запомнил на всю жизнь. Дома был будильник. Красный, с колокольчиком наверху. Он стоял на полочке для керосиновой лампы и упал. Таких будильников во всей Чиколе было две-три штуки. Я тогда учился во втором классе. Прибегал со школы и возился с ним. Это я сейчас понимаю, что соскочил маятник с места. А тогда полтора месяца потратил. Всему учился методом тыка.
Вскоре уже приноровился ремонтировать даже швейные машинки: ножные, ручные, дореволюционные. Потом появились велосипеды. Мне зимой купили велосипед, а к лету я уже раз десять собрал и разобрал его. Зимой делал сам себе санки. Что только не мастерил — поливалку для огорода, тачку с тормозом, чтобы кататься с горы, кнуты делал из конопли. Махнешь — и такой хлесткий звук. Это сейчас конопля запрещена, а раньше у всех в огороде росла. Ей и тапочки подшивали.
В третьем классе в руки попал сломанный фотоаппарат. «Турист», с кассетами. Мне его продал местный фотограф и даже не думал, что ребенок сможет починить такую технику. А зря! Я фотоаппарат отремонтировал. Увлекся фотографией. Где-то даже сохранились детские снимки.
Ровесники завидовали. То, что не мог сделать своими руками, мне покупали родители. Отец работал за зарплату. Первый в классе портфель появился у меня. Было немного неудобно перед одноклассниками. Даже специально пачкал его, чтобы портфель вида не имел и не вызывал зависти. Я был очень застенчивым. С девочками не то что разговаривать стеснялся, даже идти рядом.
Учеба давалась легко, но по-русски не говорил, да и на иронском диалекте дигорцу понимать было тяжеловато. А потом случилось так, что заболел малярией, и меня отвезли лечиться в Орджоникидзе (Владикавказ. — Ред.). Здесь же пошел в русскоязычную школу. Поселился у знакомой медсестры. Та полюбила меня за сообразительность. У сына Екатерины Николаевны был железный конструктор. Мальчик на год был младше и совсем не понимал, как в него играть. А я мог придумать такие варианты сборки, что они все дивились.
Так руками все время что-то и делал — вплоть до армии.
Вскоре уже приноровился ремонтировать даже швейные машинки: ножные, ручные, дореволюционные. Потом появились велосипеды. Мне зимой купили велосипед, а к лету я уже раз десять собрал и разобрал его. Зимой делал сам себе санки. Что только не мастерил — поливалку для огорода, тачку с тормозом, чтобы кататься с горы, кнуты делал из конопли. Махнешь — и такой хлесткий звук. Это сейчас конопля запрещена, а раньше у всех в огороде росла. Ей и тапочки подшивали.
В третьем классе в руки попал сломанный фотоаппарат. «Турист», с кассетами. Мне его продал местный фотограф и даже не думал, что ребенок сможет починить такую технику. А зря! Я фотоаппарат отремонтировал. Увлекся фотографией. Где-то даже сохранились детские снимки.
Ровесники завидовали. То, что не мог сделать своими руками, мне покупали родители. Отец работал за зарплату. Первый в классе портфель появился у меня. Было немного неудобно перед одноклассниками. Даже специально пачкал его, чтобы портфель вида не имел и не вызывал зависти. Я был очень застенчивым. С девочками не то что разговаривать стеснялся, даже идти рядом.
Учеба давалась легко, но по-русски не говорил, да и на иронском диалекте дигорцу понимать было тяжеловато. А потом случилось так, что заболел малярией, и меня отвезли лечиться в Орджоникидзе (Владикавказ. — Ред.). Здесь же пошел в русскоязычную школу. Поселился у знакомой медсестры. Та полюбила меня за сообразительность. У сына Екатерины Николаевны был железный конструктор. Мальчик на год был младше и совсем не понимал, как в него играть. А я мог придумать такие варианты сборки, что они все дивились.
Так руками все время что-то и делал — вплоть до армии.
На фронт с напильником и плоскогубцами
— На фронт ушел с двумя друзьями. Отца не забрали как мастера-универсала, дали бронь на всю войну. Как сейчас помню, вышел рыжий русский офицер-лейтенант на порог военкомата и кричит: «Первое пехотное училище. Трое добровольцев есть?» Я тут же сообщил двум друзьям, и мы прибежали. Нас сразу направили из Чиркаты во Владикавказ. Здесь пробыли месяца два. Немцы уже были в Майкопе. И училище эвакуировалось в Грузию.
Нагрузили нас учебными макетами и пособиями, и мы пошли по Военно-грузинской дороге. Четыре дня пешком до Кахетии. Там нас поселили в бараках табачной фабрики. А в октябре 1942 года училище расформировали, а курсантов отправили на передовую. Так я попал в 77-й отдельный истребительно-противотанковый батальон, в роту автоматчиков. Первый бой принял у села Заманкул. Мы всегда впереди, сзади автоматчикам делать нечего.
Однажды автомат спас мне жизнь. Это было в лесу у Эльхотово. Сидел в окопе, а на другом склоне фашисты. Немец нацелился в меня… Пуля попала прямо в патронник автомата. Пару сантиметров выше или ниже — и я погиб бы. Затвор тогда перестал работать. Я спрятался, чтобы немец не стал добивать.
В вещмешке у меня всегда были напильник, брусок и плоскогубцы. Так что автомат отремонтировал сам. И тот служил мне исправно. А пулю, она от удара о патронник превратилась в железный блин, сохранил на память.
Подробнее в источнике
Нагрузили нас учебными макетами и пособиями, и мы пошли по Военно-грузинской дороге. Четыре дня пешком до Кахетии. Там нас поселили в бараках табачной фабрики. А в октябре 1942 года училище расформировали, а курсантов отправили на передовую. Так я попал в 77-й отдельный истребительно-противотанковый батальон, в роту автоматчиков. Первый бой принял у села Заманкул. Мы всегда впереди, сзади автоматчикам делать нечего.
Однажды автомат спас мне жизнь. Это было в лесу у Эльхотово. Сидел в окопе, а на другом склоне фашисты. Немец нацелился в меня… Пуля попала прямо в патронник автомата. Пару сантиметров выше или ниже — и я погиб бы. Затвор тогда перестал работать. Я спрятался, чтобы немец не стал добивать.
В вещмешке у меня всегда были напильник, брусок и плоскогубцы. Так что автомат отремонтировал сам. И тот служил мне исправно. А пулю, она от удара о патронник превратилась в железный блин, сохранил на память.
Подробнее в источнике
Источник:
реклама
