14425
1
Донские степи, душное лето сорок второго. Силы Степного и Воронежского фронтов откатывают к Сталинграду.
Уставший отступать.
Донские степи, душное лето сорок второго. Силы Степного и Воронежского фронтов откатывают к Сталинграду. Сплошное
отступление. Бегство. Отец — командир саперного взвода, вместе со своей частью идет в хвосте войск. Минируют отход.
Мимо проходят отставшие, самые обессиленные. Того мужичка, как рассказывал, он тогда запомнил.
Сидит у завалинки загнанный дядька, курит. Взгляд — под ноги. Пилотки нет, ремня — тоже. Рядом Максим. Второго
номера — тоже нет. Покурил, встал, подцепил пулемет, покатил дальше. Вещмешок на белой спине, до земли клонит. Отец
говорил, что еще тогда подумал, что не дойти солдатику. Старый уже — за сорок. Сломался, говорит, человек. Сразу
видно
Отступили и саперы. Отойти не успели, слышат — бой в станице. Части арьергарда встали. Приказ — назад. Немцы станицу
сдают без боя. Входят. На центральной площади лежит пехотный батальон. Как шли фрицы строем, так и легли — в ряд.
Человек полтораста. Что-то небывалое. Тогда, в 42-м, еще не было оружия массового поражения. Многие еще подают
признаки жизни. Тут же добили.
Вычислили ситуацию по сектору обстрела. Нашли через пару минут. Лежит тот самый — сломавшийся. Немцы его штыками в
фаршмак порубили. Максимка ствол в небо задрал, парит. Брезентовая лента — пустая. Всего-то один короб у мужичка и
был. А больше и не понадобилось — не успел бы.
Победители шли себе, охреневшие, как на параде — маршевой колонной по пять, или по шесть, как у них там по уставу
положено. Дозор протарахтел на мотоциклетке — станица свободна! Типа, швайны драпают. Но не все.
Один устал бежать. Решил Мужик постоять до последней за Русь, за Матушку. Лег в палисадничек меж сирени, приложился в
рамку прицела на дорогу, повел стволом направо-налево. Хорошо. Теперь — ждать.
Да и ждал, наверное, не долго. Идут красавцы. Ну он и дал — с тридцати-то метров! Налево-направо, по строю.
Пулеметная пуля в упор человек пять навылет прошьет и не поперхнется. Потом опять взад-вперед, по тем, кто с колена,
да залег озираючись. Потом по земле, по родимой, чтобы не ложились на нее без спросу. Вот так и водил из стороны в
сторону, пока все двести семьдесят патрончиков в них не выплюхал.
Не знаю, это какое-то озарение, наверное, но я просто видел тогда, как он умер. Как в кино. Более того, наверняка
знал, что тот Мужик тогда чувствовал и ощущал.
Наверное потом, отстрелявшись, не вскочил и не побежал. Он перевернулся на спину и смотрел в небо. И когда убивали
его, не заметил. И боли не чувствовал. Он ушел в ослепительную высь над степью. Душа ушла, а тело осталось. И как там
фрицы над ним глумились, он и не знает.
Мужик свое — отстоял. На посошок. Не знаю, как по канонам, по мне это — Святость.(c)
отступление. Бегство. Отец — командир саперного взвода, вместе со своей частью идет в хвосте войск. Минируют отход.
Мимо проходят отставшие, самые обессиленные. Того мужичка, как рассказывал, он тогда запомнил.
Сидит у завалинки загнанный дядька, курит. Взгляд — под ноги. Пилотки нет, ремня — тоже. Рядом Максим. Второго
номера — тоже нет. Покурил, встал, подцепил пулемет, покатил дальше. Вещмешок на белой спине, до земли клонит. Отец
говорил, что еще тогда подумал, что не дойти солдатику. Старый уже — за сорок. Сломался, говорит, человек. Сразу
видно
Отступили и саперы. Отойти не успели, слышат — бой в станице. Части арьергарда встали. Приказ — назад. Немцы станицу
сдают без боя. Входят. На центральной площади лежит пехотный батальон. Как шли фрицы строем, так и легли — в ряд.
Человек полтораста. Что-то небывалое. Тогда, в 42-м, еще не было оружия массового поражения. Многие еще подают
признаки жизни. Тут же добили.
Вычислили ситуацию по сектору обстрела. Нашли через пару минут. Лежит тот самый — сломавшийся. Немцы его штыками в
фаршмак порубили. Максимка ствол в небо задрал, парит. Брезентовая лента — пустая. Всего-то один короб у мужичка и
был. А больше и не понадобилось — не успел бы.
Победители шли себе, охреневшие, как на параде — маршевой колонной по пять, или по шесть, как у них там по уставу
положено. Дозор протарахтел на мотоциклетке — станица свободна! Типа, швайны драпают. Но не все.
Один устал бежать. Решил Мужик постоять до последней за Русь, за Матушку. Лег в палисадничек меж сирени, приложился в
рамку прицела на дорогу, повел стволом направо-налево. Хорошо. Теперь — ждать.
Да и ждал, наверное, не долго. Идут красавцы. Ну он и дал — с тридцати-то метров! Налево-направо, по строю.
Пулеметная пуля в упор человек пять навылет прошьет и не поперхнется. Потом опять взад-вперед, по тем, кто с колена,
да залег озираючись. Потом по земле, по родимой, чтобы не ложились на нее без спросу. Вот так и водил из стороны в
сторону, пока все двести семьдесят патрончиков в них не выплюхал.
Не знаю, это какое-то озарение, наверное, но я просто видел тогда, как он умер. Как в кино. Более того, наверняка
знал, что тот Мужик тогда чувствовал и ощущал.
Наверное потом, отстрелявшись, не вскочил и не побежал. Он перевернулся на спину и смотрел в небо. И когда убивали
его, не заметил. И боли не чувствовал. Он ушел в ослепительную высь над степью. Душа ушла, а тело осталось. И как там
фрицы над ним глумились, он и не знает.
Мужик свое — отстоял. На посошок. Не знаю, как по канонам, по мне это — Святость.(c)
Насмешил.
Конечно мог выстрелить,мог и убить парочку гадов. Но на то они и армия что-б умирать,не для того что-б беззащитных граждан гонять,а что-б защищать свою страну,даже ценой своей жизни. Но отличие этого солдата в том что он вышел в одиночку против колонны военных,хотя и мог умереть. Даже больше,он приготовился умереть. И что больше,он выполнил свою задачу и выполнил без единого выстрела,а это показывает героизм. Знаешь что,сосни-ка [мат],как и ваша армия 8 лет назад.