Римма Маркова. 90 лет."Я всегда говорю, что думаю"

Автор:

03 марта 2015 16:21

376

Римма Маркова: «Моя мама — абсолютно сельская женщина. Она работала с семи лет, так заведено было. Мама была очень работящей и до 89 лет себя сама обслуживала. Папа мой из наибеднейшего крестьянства, там уйма детей в семье была, в основном мужики. Рассказчиком он был великолепным, однажды эти его рассказы услышал режиссер Саратовского драмтеатра - и с ходу пригласил его в труппу. Ему сразу же роли дали, а мы поселились в маленькой комнатенке за театром».

Римма Маркова. 90 лет."Я всегда говорю, что думаю"

Римма Маркова: «Я до сих пор удивляюсь своим родителям, которые нас с Ленькой (Леонид Марков, знаменитейший актер Театра им. Моссовета, снявшийся в фильмах Гараж, Змеелов и др., — родной брат актрисы. — Прим. ред.) отправили из Махачкалы в Москву. Как же, поступать в студию при Театре Ленинского комсомола поехали, худрук Иван Берсенев обещал папе взять нас под свое крыло. Мы, когда в Москву с отцом на актерскую биржу приезжали, зашли в Ленком и показались Берсеневу. Он и сказал, чтобы мы через полгода приезжали.
А мы же дети совсем были — мне 19 лет, Леньке — 17. На сцену-то мы первый раз вышли маленькими совсем. Один из спектаклей даже специально на нас ставили. Дети улиц он, кажется, назывался. Причем я играла мальчика, а Ленька — мою сестру. Он так пронзительно играл сцену смерти, что зрительницы в обморок падали. Около театра в дни нашего спектакля даже скорая дежурила. Конфеты нам дарили, цветы. Тогда, наверное, мы и поняли, как это здорово — быть актерами. И когда пришло время, отправились в Москву.

Римма Маркова: «Мой брат Леонид Марков был младше меня на два года, и я всегда чувствовала за него большую ответственность. Он был застенчивым парнем, а я пробивная. Не случайно первые большие роли в театре между нами распределили так: я, девятилетняя, была мальчишкой-беспризорником, а Лёня играл сестрёнку. Помню, в 31 году голод был страшный. Папа подвесил к потолку кастрюльку с похлёбкой и внизу зажёг керосиновую лампу, чтобы, пока они в театре играют, сварилось всё это варево. А Лёнька полез с ложечкой туда, капнул нечаянно на лампу, она и закоптилась. Как мы не угорели, до сих пор не знаю. Когда папа спросил, кто это сделал, я взяла всю вину на себя, чтобы брату не досталось. И так опекала его до самой его смерти. Он ведь был совершенно не приспособлен к этой жизни».

Отец Лене дал костюм свой единственный, он на брате, как на собаке худой, висел. Мне мама платье какое-то сшила, туфли лакированные разношенные отдала. И чемодан с грушами. Наши наивные родители решили, что в Москве это дефицит жуткий. Мол, продадите и будете на эти деньги шиковать. Приехали мы, а нам и остановиться негде. Но я же всегда была деятельной, черт возьми. Вещи — в камеру хранения, а сами — на Центральный рынок груши продавать. Как же у нас их воровали! Подходили, внаглую брали, а мы с Ленькой стеснялись наглецов одернуть и делали вид, что ничего не замечаем. В общем, продали килограмма два, остальное съели. Я потом эти груши всю жизнь терпеть не могла.

Пришли мы в театр, а там народу — толпа. Все нарядные, парень какой-то красивый с гитарой, девочки на каблучках. И мы с Ленькой рядом с ними. На первые два тура нас не вызывали. На третий наконец позвали. А перед этим кто-то из ребят выкрикнул, что группа уже укомплектована — восемнадцать москвичей и двое каких-то деревенских. Мы с Леней приуныли. Но уж коли приехали, заходим в зал. Никогда не забуду — только я переступила порог, как мне дурно стало, я шага сделать не могла. И Иван Николаевич, поняв это, взял белый листок и принялся им обмахиваться, как будто ему душно стало. Я на этот листок и двинулась, пока в их стол не уперлась. Начала читать Русских женщин и через минуту слова забыла. Берсенев начал меня ободрять, мол, ничего страшного. Вы танцевать умеете? — спрашивает. Я отрицательно головой качаю. Ну и ладно. А поете? Я снова головой качаю. В общем, поняла я, что провалилась. Выхожу и сажусь Леню ждать. Чего он там читал и как это было, он мне так никогда и не рассказал. А нас неожиданно вызывают на последний тур — этюды. Мне надо было показать верблюда, а Лене — орангутанга.
Вижу, стоит мой Леня с опущенными руками, бледный весь. Никто же не знает, каким он был стеснительным! Он и хамом был от стеснения! И вдруг он прыгает на стол, за которым сидели Берсенев, Гиацинтова, Бирман, и начинает их хватать, волосы им перебирать. А потом так же стремительно спрыгнул и выбежал из аудитории. Я так за него рада была! Сама кое-как верблюда показала. Переночевали мы еще одну ночь на вокзале. На следующий день вывесили списки принятых. Мы приехали в театр немытые, грязные. Сами можете догадаться, какие на вокзале туалеты были, мы зубы ледяной водой чистили, их аж ломило от боли.
Народ возле списков стоит, кто-то рыдает, кто-то кричит. Я подхожу, читаю и… вижу наши фамилии. Леня! Нас приняли! Брат не поверил, пошел сам убедиться. Причем подошел к спискам так, словно ему и дела до них нет. Словно случайно бросил взгляд и видит — есть! От радости мы пешком обошли все Садовое кольцо — как вышли на улице Чехова, так на нее и вернулись. И всю дорогу, как сейчас помню, твердили: Мы покорим Москву!»

Римма Маркова: «Моей первой серьезной работой была роль в спектакле «Вторая любовь», ну такое действо про навоз-колхоз. У меня была сцена, где моя героиня Фрося читала письмо, которое она написала своему возлюбленному. Нас за этот спектакль выдвинули на Сталинскую премию. Но тут Вторую любовь поставили во МХАТе, и премию, разумеется, дали им. Хотя спектакль получился намного слабее. Но я благодаря своей Фросе такую известность получила! Лет потом тридцать со сцены то письмо читала. Народ ради этой сцены по нескольку раз ходил в театр. Помню, был какой-то шикарный прием. И я вижу, как люди расступаются, расступаются и наконец появляется Майя Плисецкая. Подошла ко мне, взяла за уши, в одну щеку поцеловала, в другую: «За Фросю» — и ушла. А как-то подошел легендарный Алексей Дикий. Сунул руку в карман, отломил шоколадку, дал мне. А потом ладонь растопырил, поднял ее и говорит: Пять. С плюсом».

имма Маркова: «Главной нашей кинозвездой я считаю Любовь Петровну Орлову. Она не была гениальной актрисой и божественной красотой тоже не отличалась. Но… Вот Дина Дурбин тоже не была красавицей, но ее так умело снимали, что все влюблялись. И Александров для Любови Петровны так выстраивал кадр, что она казалась идеалом. Мне посчастливилось встретиться с ней на съемках ее последней картины «Скворец и Лира». Я играла немецкую фрау, всю в кринолинах-перчатках, а Орлова — мою домработницу.
Часть фильма снимали в Германии. И так получилось, что из женщин в группе нас было двое — я и Любовь Петровна. И она приглашала меня выпить кофе. Помню, я так мучилась в первый раз! Я же курю, но при Орловой дымить не смела. Сижу, кофе пью, а сама все думаю, когда же смогу сигарету взять. И тут неожиданно Любовь Петровна достает пачку импортных сигарет, спокойно закуривает и кивает мне: «Римма, курите».
Как-то она спросила меня: «Вы иностранные языки учите?» А какие иностранные языки, если в школе учила немецкий, в институте — французский, а потом сама пыталась заниматься английским. В результате так ничего и не выучила. «А вы, Римма Васильевна, вначале один язык выучите, а потом и за другие возьметесь, будет уже проще», — дала совет Орлова».

Римма Маркова: «Лучшей моей подругой всегда была Нонна Мордюкова. У нас у обеих характер не сахар, мы не раз ругались. Звонит как-то: «Римма, нас на три дня в санаторий ЦК КПСС приглашают. Будет показ «Бриллиантовой руки», мы один раз выступим, а два дня просто отдыхать будем». Понятно, что это ее позвали, меня она за компанию взяла. Ну ладно, поехали. Оказалось, что это санаторий для домработниц членов ЦК.
Наступает вечер, показывают фильм, следом — наше выступление. Надо было, конечно, мне первой выходить, разогреть перед Нонной зал. Но как-то так получилось, что Мордюкова первая вышла на сцену. Обычно Нонна говорит хорошо, зал сразу же подпадает под ее обаяние. А тут никак не получается наладить контакт. Она говорит-говорит, а мысль закончить не может. И то и дело произносит: «Во-от». Я уже чувствую, она из-за этого свирепеть начинает. Наконец, она устала бороться и поворачивается в мою сторону: «А сейчас выступит моя лучшая подруга…» И не может от волнения вспомнить мое имя. И я тихо ей подсказываю: «Вася меня зовут». Она аж зашлась от хохота, на весь зал закатилась. И публика начала ржать. Нонна снова победила…
А еще она пишет хорошо. Пошла я как-то в очередной раз получать паек (нам раньше в высотке на Котельнической набережной продукты давали — сгущенку, крупу). И мне передали номер журнала, в котором были напечатаны рассказы Мордюковой. Наверное, она постеснялась передать мне его лично. Открываю журнал, а там надпись: «Мадам! Если вы соизволите прочесть мое сочинение, буду вам благодарна. Н. Мордюкова». А мы накануне в очередной раз поссорились.
И знаете, как мы помирились? Сдохнуть можно. В моем доме на первом этаже есть аптека, куда ходит Нонна. В один из дней раздается звонок в дверь. Открываю — на пороге стоит Мордюкова. Как была в шубе, влетела в в квартиру и принялась расхаживать: «Мать твою, чего это я хожу в аптеку и делаю вид, будто здесь никто не живет!» Я начала ржать, чуть не умерла от смеха. Расстались, разумеется, снова подругами Как мы при этом умудрялись дружить? А она человек интересный. И очень талантливый. Конечно, у нее характер, у меня характер, мы ссорились. Но разговаривать могли часами. Когда собирались, ржали до упаду. Надо же видеть, как Мордюкова рассказывает».

Римма Маркова: «Я всегда говорю, что думаю. Мне и звание народной артистки РФ дали только десять лет назад. Когда начали оформлять документы, одна подруга с удовольствием, как мне показалось, предупредила меня: «Зря все это, старухам званий больше не дают». Ну я и успокоилась. А там у меня как раз внук родился, я вся в хлопотах. Вдруг телефонный звонок: «Римма, поздравляем!» Я благодарю, говорю, что так рада, ведь всю жизнь мечтала именно о мальчике. «О каком мальчике? — удивляются в трубке - Ты что, не знаешь, тебе «народную» дали?»

Римма Маркова: «В фильме у меня маленький эпизод, я не считаю, что это роль. И, тем не менее, меня номинировали на фестивале "Золотой Орёл" как "Лучшую актрису второго плана". На церемонию не хотела идти, да дочь с внуком уговорили. "Ночного Дозора" я сама ещё не видела. Я-то думала, что играю ясновидящую-мошенницу. А получилось, что я там настоящая ведьма. Сценарий мне целиком прочесть не дали. Сказали, что Хабенскому надо уезжать на съемки во Францию и времени нет. Вручили странички с моим текстом и стали снимать. Моя героиня ведь и летает по кухне, помните? Как я только Богу душу не отдала, когда меня привязали к какой-то штуке и стали раскручивать. Но не жалею, потому что любое напоминание обо мне - это хорошо: кто-нибудь ещё вспомнит и пригласит сниматься, а это деньги. Снимали меня дня три, и команда подобралась симпатичная, режиссёр - умняга. А потом я в одной газете прочла, что Маркова сыграла колдунью, в другой — что от этой роли отказались Зинаида Шарко и Лия Ахеджакова. Странно все как-то получилось.
Странно-то, может, и странно, но популярность после Ночного дозора к Марковой, и до этого обожаемой зрителем, пришла невероятная. Я лично стал свидетелем, идя с актрисой по ночной Москве, как подвыпившая молодежь на чисто русском языке выражала Римме Васильевне свои восторги».