Четыре секунды длиною в жизнь. Подвиг Юрия Лелюкова

Он писал это письмо несколько лет. Наверное, он начал его писать еще в тот самый день, когда в последний раз шел от заставы к автобусной остановке. В последний, потому что только что уволился из армии. Старший лейтенант запаса. По собственному желанию. Шел, клянясь, что не оглянется. И тем не менее оглядывался. И чуть ли не волоча за собой полупустой чемодан с бесполезной теперь уже офицерской формой. Груза, тяжелее этого, казалось, ему нести еще не приходилось. Он стыдился признаться себе, но уже в ту минуту готов был усесться прямо на обочине, разложить на колене планшет, взять ручку, бумагу и написать: «Товарищ генерал! Простите дурака за глупость, но я без армии не могу...»

Впрочем, это будет потом. По крайней мере много позже того дня, когда он отправил в родные Иваничи телеграмму: пусть на третий раз, но поступил в военное училище. А значит, он победил. А значит, был прав, улыбаясь, когда трезвомыслящие знакомые убеждали его не быть упрямцем и - с его-то аттестатом! - не медля идти в любой вуз. «Только в училище, ребята, только в училище».

Тогда он поступил в Московское высшее пограничное командное училище КГБ СССР. Тогда начались для него годы учебы - порой тяжелые, порой утомительные и тем не менее счастливые, если знать, на что ты шел. И знать, что тебя ждет. А он знал. Готовил себя к службе на границе. И потому легче и веселее стягивалось с плеч мокрое от пота хэбэ - после очередного марш-броска, бесконечных, казалось, занятий на плацу, учебных стрельб - всего того, из чего складывается будничная курсантская жизнь. «Мы сумели, ребята, а значит, не такие уж мы и слабаки, верно?..»

После училища Лелюков вполне мог остаться служить в Москве. Мог бы. А он уехал, по мнению некоторых, в тмутаракань. То была южная граница: летом - по-бутафорски огромное солнце, липкий от жары асфальт на плацу, привозная вода. Зимой - снегопады в горах и ветер, сшибающий с ног. А он был чертовски доволен своей судьбой: «Мы сумели, ребята, а значит, не такие уж мы и слабаки...»

Потом Лелюков стал старшим лейтенантом. Потом у них с Ларисой родился первый ребенок.

Да, все складывалось отлично в жизни этого человека. Все складывалось отлично до того дня, когда на заставе случилось происшествие. Будем откровенны до конца. Была в том вина и заместителя начальника заставы старшего лейтенанта Лелюкова: он не смог удержать от неверного поступка своего товарища по службе. А должен был удержать. Отчасти понимал это и сам старший лейтенант. Но только отчасти. Выть может, именно потому в запальчивости и написал он тот рапорт. «Прошу уволить из рядов пограничных войск...» Просто и буднично. До мурашек. Он, в общем-то, понял это сразу же - когда вышел из кабинета начальства, оставив рапорт на столе. Когда вдруг уселся на крылечко и кивнул псу, вилявшему ему хвостом: ну вот и все, приятель. Я, кажется, сам себя сбил с ног...

Вот так это было - до того дня, когда старший лейтенант (уже запаса) Юрий Лелюков, чуть ля не волоча, потащил к автобусной остановке полупустой чемодан, едва сдерживаясь, чтобы не усесться на обочине в глубокую пыль и разложить на коленях планшет: «Товарищ генерал!..»

Раздался хлопок, и пошел дымок.

Вряд ли двадцать шесть девчонок и мальчишек поняли в то первое мгновение, что случилось.

Вряд ли понял, что случилось, в то, самое первое, мгновение и сам Лелюков. Боевая граната - в классе?! Глупость, нелепость, абсурд!

Но он все же был военным человеком. Старшим лейтенантом запаса... Дым пошел. Значит, четыре секунды - и все. Значит, надо спасать детей. Что делать?! Отбросить гранату? Подальше от себя? Куда? В классе двадцать шесть пар ничего еще не понимающих глаз. Граната. Глаза. Снова граната. И снова глаза. И вдруг-окно! Ну, конечно же,- окно! До него было всего лишь полшага. «Ничего, ребята, ничего. Вы только не пугайтесь...»

Внизу, в школьном дворе, гуськом, точно утята, вышагивали на обед шестилетки.

...«Товарищ генерал!..» Он даже не заметил, как произнес эти слова вслух.

«Что ты сказал?»-спросила Лелюкова Лариса. «Так, ничего», - ответил Лелюков. Они возвращались в Иваничи. То было начало весны. После жары Туркмении Иваничи показались Крайним Севером: дожди, слякоть. «Холодно-то как, Юра»,-сказала Лариса. «Ничего, - сказал он.- Это только поначалу, привыкнешь. Ты ведь у меня не кто-нибудь...» Он помолчал. Добавил: «Не кто-нибудь - жена офицера».

В родном Иваничевском районе Лелюков стал освобожденным парторгом крупнейшего колхоза имени Мичурина. Целыми днями колесил Юрий по бригадам, экстерном вникая в суть проблемы механизации доения и заготовки силоса. Днем мотался по бригадам, а вечерами находил время гонять с колхозными пацанами футбольный мяч. «То несолидно, Юрий Мыколаевич».- «Что- не солидно?» - «Как что? Парторг - и с пацанами, задрав штанины по колено!» - «Ерунда. Сегодня пацаны, а завтра - колхозники. Будем считать, что я провожу с ними профориентацию!..»

Домой приходил выжатый и плюхался на диван. Лариса принималась готовить ужин, зная, что вот сейчас муж выкурит свою дежурную сигарету и, чуть помолчав, скажет ей: «Ну что? Может быть, сегодня с письмом попробуем?»

Да, она знала больше других. О шинели в шкафу, которую он чистил чаше, чем пальто. И о выглаженном мундире, точно завтра парад. И о том письме, которое он начинал писать, - после дежурной сигареты. Начинал и бросал. Снова начинал и снова бросал... «Ну что? Может быть, сегодня попробуем?»

«Товарищ генерал!..»

Едва не метнулся он к двери. И, должно быть, тут же понял, что потерял еще одно мгновение: ну, конечно же, там, в коридоре за дверью кабинета, сидели дети. Школа была тесновата, и время от времени парты выставлялись прямо в коридор. Да и глупо было рваться к двери - не успеть...

С первого сентября прошлого года Юрий Лелюков ушел из колхоза. Ушел во 2-ю иваничевскую среднюю школу. Преподавателем по военной подготовке в старших классах.

Уйти с работы, где тебя уважают и ценят,- то был, наверное, не простой шаг для старшего лейтенанта запаса. И тем не менее сегодня мы сознаем отчетливо: шага этого он не сделать не мог. По той простой причине, что, где бы он ни работал после того злополучного рапорта, всегда оставался военным человеком. И больше всего на свете любил опять же армию. И рассказать о ней мог многое. Так, как мог рассказать только он. И научить многому. Научить ребят, которым в скором будущем предстояло по совести и по долгу направиться на службу в армию, куда мечтал он вернуться все эти годы. А вдруг - чего в жизни не бывает! - кому-то из этих белобрысых, веснушчатых мальчишек придется служить и на той самой заставе - с плацем, липким от жары?..

И еще. По крайней мере он получал право на ношение фермы одежды. Формы, которая ждала его несколько лет. Пусть поначалу хотя бы это. А потом, кто его знает: быть может, завтра,- а почему бы и не завтра?-он все-таки напишет то письмо. Непременно напишет. И начнет его деловито и сдержанно, как и подобает военному человеку: «Товарищ генерал!..»

Напишет. И скажет себе, как всегда: «Мы сумели, ребята, а значит, не такие уж мы и слабаки, верно?»

...Он повернулся к классу спиной, шагнул в угол, неловко нагнулся и крепко, намертво прижал гранату к животу. Пытаясь что-то сказать, только с силой выдохнул из легких воздух...

Говорят, он был хорошим учителем. Говорят, у него не было проблем с дисциплиной в классах. Говорят, классы эти слушали его, разинув рты. И выходил он из этих классов всегда окруженный ребятами. Собирался построить в школе тир. Собирался организовать гандбольную команду. Он много чего собирался сделать к той минуте, когда, взглянув в окно, взял с преподавательского стола одну из учебных гранат и сказал: «Слушайте, смотрите и запоминайте!..»

...Взрыв оглушил класс. В оглушительной тишине, точно снег, сыпалась с потолка побелка. В оглушительной тишине падали стенды. И в оглушительной этой тишине ошеломленные десятиклассники бросились к двери.

Все. Двадцать шесть человек.

Живые.

Стой, ребята! Как же Юрий Николаевич?!

Трое из них вернулись и в дыму вынесли Лелюкова из класса. Сейчас, Юрий Николаевич, говорили они, сейчас, еще минутку.

К ним бежали учителя. Бежали врачи. Мчались «Скорые».

...Мы придем во вторую среднюю иваничевскую школу поздним вечером. С нами будут завуч школы Василий Иванович Чмиль и друг Юрия - Василий Заблоцкий. Поднимемся на третий этаж. В тот самый класс, где прогремел взрыв, потрясший маленькие Иваничи. К этому моменту мы поговорим уже обо всем и придем сюда, в общем-то, просто так.

Помолчать. Подумать.

Молчал Василий, поеживаясь в жарко натопленном классе.

Молчал и Василий Иванович, который, вдруг как-то забыв о том, что он завуч, уселся прямо на парту, поставив ноги на скамью.

Нам казалось, мы все думаем об одном и том же: да, нелепая, трагическая случайность. Граната оказалась боевой. Что ж, говорят, всякое бывает, и в наш век самой надежной, тысячекратно проверенной техники все еще случаются катастрофы, непредсказуемые и невероятные даже для самой теории вероятности. Мы должны это сознавать. И мы это, конечно, сознаем. Только легче ли нам от того? Ведь катастрофа, предсказуемая она или нет, все равно - катастрофа...

Одна боевая граната - среди тысяч и тысяч муляжей, игрушек, имитирующих настоящее оружие. Да, нелепость. Все равно что купить в «Детском мире» пластмассовый наган, нажать на курок и вдруг услышать выстрел...

Уже в Москве мы рассказали о случившемся подполковнику запаса А. И. Садилкину - инспектору начальной военной подготовки Тимирязевского района столицы. Человеку, более 30 лет отдавшему Советской Армии, 12 лет проработавшему в школе военруком. Мнение его однозначно: «Невероятный, исключительный случай. Ничего подобного никогда в школах не было».

Таким было мнение всех, с кем мы говорили об этом.

Но факт остается фактом. Пусть единственный. Пусть невероятный. Но - остается. Почему это случилось?

Органами военной прокуратуры было проведено следствие, в ходе которого выяснилось: боевая граната оказалась в школе по преступной халатности отдельных должностных лиц. Состоялся военный трибунал. Виновные строго наказаны.

Пусть банальна эта истина, но она не становится от этого менее горькой: нередко подвиг в мирное время- вынужденный результат чьей-то халатности...

...Зашел старик сторож и, удивленно оглядев всех нас, не спеша прошаркал к учительскому столу. И, пожевав губами, вдруг сказал веско: нужно было просто бросить ее под стол. Крышка стола толстая. Может, и обошлось бы...

Мы не стали спорить со стариком. Мы не стали говорить ему об экспертах и комиссиях, признавших: то, что сделал в последние свои четыре секунды Юрий Лелюков,- единственное, что могло спасти ребят.

Единственное. Мы не стали ему об этом говорить. В конце концов дело ведь не в выводах и рекомендациях комиссий, какими бы компетентными они ни были. В конце концов, если на твою долю выпали эти четыре секунды, рекомендации тут ни к чему. Тут каждые решает сам...

А теперь - последнее. Последнее и необходимое.

В день похорон Юрия Лелюкова в Иваничах проходила районная отчетно-выборная комсомольская конференция. Она почтила его па мять минутой молчания. Но на похоронах никто из делегатов не был. Нам объяснили так: не вписалось в регламент. И именно тогда пришла в голову горькая мысль: а если взойти сейчас на трибуну конференции, поднять руку и сказать в микрофон: товарищи, мы привели к вам героя! Того самого героя, да-да, что в 43-м бросился грудью на амбразуру дота! Зал, конечно, взорвался бы аплодисментами. Зал вскочил бы с кресел, пораженный. Разумеется, мы не могли привести того героя в зал заседаний. Это, к сожалению, невозможно. Он погиб. В 43-м. Но даже не только потому. А потому еще, что в тот день мы стояли у гроба другого героя. Погибшего сорок один год спустя... Сорок один год спустя, после Матросова.

Слова «суметь разглядеть, сказать, услышать» подразумевают не только великолепное зрение и отличный слух, но, наверное, и нечто большее. И теперь мы думаем: разве обязателен, скажем, звонок сверху для того, чтобы организовать в школе № 2 элементарный уголок памяти Юрия Лелюкова?

Для того, чтобы взять под свою опеку, заботу семью Лелюкова? Лариса. Шестилетняя Олеся. Годовалый Юрасик. Они не просто его жена и дети. Они его продолжение, его часть. Живая часть. И от того, как мы относимся к ним, зависит, как мы вообще относимся к подвигу...

Не может быть телефонный звонок громче взрыва. Не могут пробитые канцелярским дыроколом указания «организовать и провести» быть значительнее пробитого осколками классного журнала.

И дело тут не только в том, что ему, Юрию Лелюкову, все это уже не нужно. В другом дело. В том, что это нужно нам. Живым. И не в следующем квартале. Не в будущем году. А сегодня. Сейчас.

Мы знаем: в тот день конференция выбрала в состав райкома достойных людей. Энергичных. Работящих. Наконец просто славных и добрых ребят. Только не забыть бы, что работать и исполнять - понятия разной категории. Как разной категории понятия: люди добрые и - просто незлые...

Пройдет время, и от нового состава райкома, как и полагается, потребуют отчета - делового и конкретного - о проделанной работе. Должно быть, все будет сделано райкомом в срок и толково. И будут в том отчете фигурировать цифры и факты - о проведенных лекциях, оформленных стендах, о могилах павших, найденных красными следопытами, и о новых списках имен, увековеченных на этих могилах.

Только не забыть бы, не потерять бы и ту могилу, у которой стояли мы в морозный зимний день. Ее не надо искать. Не надо устанавливать имя погибшего. Обелиск видишь сразу - в первом ряду. Третий слева. С красной звездой. И надпись отчетливая: «Юрий Лелюков». Только не забыть бы привести ребят и сюда. И рассказать им все. Как он погиб. И ради чего. «Слушайте, ребята. Слушайте, смотрите и запоминайте!». Чтобы в суете жизни каждый из них не раз вдруг проснулся среди ночи и все это вспомнил.

Вспомнил. И жил потом с этой памятью.

Быть может, именно потому в одном из домов маленьких Иваничей встали однажды непривычно рано и, стараясь не разбудить детей, босыми ногами подошли к столу, взяли ручку, бумагу и вывели по-женски аккуратно: «Товарищ генерал! Пишу Вам по истечении долгих лет размышлений. Надеюсь, что Вы правильно поймете меня и положительно отнесетесь к решению моего вопроса. Дело вот в чем. Я, старший лейтенант запаса Лелюков Юрий Николаевич, коммунист, украинец...»

Лариса писала долго. Задумываясь над каждым словом, стараясь не делать ошибок, хотя отлично понимала, что это, в общем-то, ни к чему. Просто она считала, что должна была сделать за Юру то, что он сделать не успел. Должна. Вот и все. «Мы сумели, ребята, а значит, не такие уж мы и слабаки, верно?».

Она написала. И поставила точку. И вздохнула, как вздыхают, закончив большое и важное дело. Вздохнула и взглянула в окно: был уже день.

Ясный, сухой и холодный.

Иваничи, Волынская область.