11385
14
Коммунальные квартиры – явление в нашей стране и по сей день не изжитое. Более того, коммуналка в ее худшем варианте – бараке – сохраняется сегодня в некоторых бывших промышленных городах и поселках городского типа. И многим из тех, кто проживает в таких коммуналках, уже никогда из них не выбраться...
Коммуналка как явление.
Не будем рассматривать ситуацию, когда группа студентов или девиц легкого поведения вскладчину снимают квартиру и проживают в ней фактически как в коммунальной квартире. Такое явление имело место быть и при царском режиме, и при советском строе, и наблюдается в настоящее время при строе не пойми каком. Возьмем на предмет исследования лишь коммуналку в ее раннем советском понимании, когда:
"Все жили вровень, скромно так:
система коридорная,
на тридцать восемь комнаток
всего одна уборная"...
И в варианте классическом, когда уже в так называемой сталинской коммунальной квартире проживало обычно от 3 до 7 семей.
Конечно, практически одно жилье на 38 семей (или чуть меньше, поскольку одному хозяину могло принадлежать и две комнатки) – это круто. Такие «многоместные» коммуналки располагалась в доходных домах и особняках дореволюционной постройки, слегка подкорректированных реконструкцией и возведением дополнительных перегородок в залах и гостиных ради увеличения количества комнат. По крайней мере, коммуналка о которой упоминает Высоцкий, проживающий в малолетстве в Москве по улице 1-й Мещанской, наверняка находилась в одном из таких доходных домов, коими была застроена практически вся улица...
"Все жили вровень, скромно так:
система коридорная,
на тридцать восемь комнаток
всего одна уборная"...
И в варианте классическом, когда уже в так называемой сталинской коммунальной квартире проживало обычно от 3 до 7 семей.
Конечно, практически одно жилье на 38 семей (или чуть меньше, поскольку одному хозяину могло принадлежать и две комнатки) – это круто. Такие «многоместные» коммуналки располагалась в доходных домах и особняках дореволюционной постройки, слегка подкорректированных реконструкцией и возведением дополнительных перегородок в залах и гостиных ради увеличения количества комнат. По крайней мере, коммуналка о которой упоминает Высоцкий, проживающий в малолетстве в Москве по улице 1-й Мещанской, наверняка находилась в одном из таких доходных домов, коими была застроена практически вся улица...
Отступление первое.
Я очень хорошо помню такую коммуналку. Она была на первом этаже нашего Z-образного дома по улице Восстания в Ленинском тогда еще районе. Дом был, кажется, на балансе Вертолетного завода, и жили в доме преимущественно рабочие и служащие этого крупнейшего в городе предприятия.
В коммуналке этой жило четыре семьи. Наша семья жила рядом: в однокомнатной сталинке. Квартира у нас была большая, с огромной прихожей, в которой стоял отцов мотоцикл «Иж». Жило нас в квартире четверо: родители, мать отца и я. А в коммуналке, куда я заходил как к себе домой, поскольку дверь запиралась только на ночь, был длинный коридор, упирающийся в две двери: в туалет и в ванную.
По левую сторону коридора было три двери. За одной жил мой одногодок и однокашник Вовка Герасимов, за другой – Вовка Черников. Тоже мой приятель, на год старше меня. Третья дверь в самом конце коридора вела на огромную общую кухню.
По правой стороне коридора было две двери. За одной проживала одинокая дама, еще не старая, красивая до невероятия и ходившая в шелках. Была она, кажется, из «бывших». Или, скорее, из детей тех, кто не успел свалить после революции в Париж.
Вторая дверь, в конце коридора, вела в квартиру Вовки Полякова, тоже старше меня на год или два. Вроде бы у него была сестра, но девчонки меня в то время не интересовали.
Таким образом, в коммуналке проживало сразу три Вовки. Я и они – вот вам и дворовая хоккейная команда...
В коммуналке этой жило четыре семьи. Наша семья жила рядом: в однокомнатной сталинке. Квартира у нас была большая, с огромной прихожей, в которой стоял отцов мотоцикл «Иж». Жило нас в квартире четверо: родители, мать отца и я. А в коммуналке, куда я заходил как к себе домой, поскольку дверь запиралась только на ночь, был длинный коридор, упирающийся в две двери: в туалет и в ванную.
По левую сторону коридора было три двери. За одной жил мой одногодок и однокашник Вовка Герасимов, за другой – Вовка Черников. Тоже мой приятель, на год старше меня. Третья дверь в самом конце коридора вела на огромную общую кухню.
По правой стороне коридора было две двери. За одной проживала одинокая дама, еще не старая, красивая до невероятия и ходившая в шелках. Была она, кажется, из «бывших». Или, скорее, из детей тех, кто не успел свалить после революции в Париж.
Вторая дверь, в конце коридора, вела в квартиру Вовки Полякова, тоже старше меня на год или два. Вроде бы у него была сестра, но девчонки меня в то время не интересовали.
Таким образом, в коммуналке проживало сразу три Вовки. Я и они – вот вам и дворовая хоккейная команда...
×
Начало советских коммуналок.
Все началось с декрета ВЦИК от августа 1918 года, отменяющего частную собственность на недвижимость в городах. В пустующие и вычищенные от «белогвардейских элементов» квартиры, равно как в заселенные «буржуями» стали подселять по наскоро выданным ордерам крестьян и пролетариев, причем, по несколько семей враз. Процесс уплотнения пошел так широко, что абсолютное большинство многокомнатных квартир доходных домов и особняков стали коммунальными. Одну-две комнаты занимал с семьей бывший чиновник какого-либо ведомства, не замеченный в контрреволюционных деяниях, а в остальные пять комнат въехали пять семей из деревень, пригородов или городских рабочих бараков. Кухня и санузел были, естественно, общими.
Чистый сортир и ванную многие подселенцы видели впервые, а поскольку это не свое, а чужое, то и отношение было соответствующим. К тому же квартирная плата в те времена не бралась. Зачем же бережно относиться к тому, что ничего не стоит? И вскоре квартиры превращались в загаженные квадратные метры, а кухня – в грязный и вонючий тараканий рассадник. Каково было прежним хозяевам проживать с такими подселенцами – о том лучше умолчать. Отдельные квартиры сохранили за собой лишь известные доктора, практикующие на дому, вроде профессора Преображенского из «Собачьего сердца», знаменитые на весь мир ученые, крупные чиновники и спецы, принявшие сторону советской власти и ставшие «ответственными работниками». Да и то, чтобы к ним не пришли «уплотнители» из домового комитета, например, в лице председателя домового комитета товарища Швондера, товарища Вяземской, переодетой мужчиной, товарищей Петрухина и Жаровкина, требовалась «окончательная бумажка, фактическая, настоящая… броня!»...
Чистый сортир и ванную многие подселенцы видели впервые, а поскольку это не свое, а чужое, то и отношение было соответствующим. К тому же квартирная плата в те времена не бралась. Зачем же бережно относиться к тому, что ничего не стоит? И вскоре квартиры превращались в загаженные квадратные метры, а кухня – в грязный и вонючий тараканий рассадник. Каково было прежним хозяевам проживать с такими подселенцами – о том лучше умолчать. Отдельные квартиры сохранили за собой лишь известные доктора, практикующие на дому, вроде профессора Преображенского из «Собачьего сердца», знаменитые на весь мир ученые, крупные чиновники и спецы, принявшие сторону советской власти и ставшие «ответственными работниками». Да и то, чтобы к ним не пришли «уплотнители» из домового комитета, например, в лице председателя домового комитета товарища Швондера, товарища Вяземской, переодетой мужчиной, товарищей Петрухина и Жаровкина, требовалась «окончательная бумажка, фактическая, настоящая… броня!»...
Словом, запущенный процесс превращения многокомнатных квартир в коммуналки, особенно в крупных городах, население которых росло за счет беженцев, фронтовиков, переселенцев из сел и деревень, пошел. И как результат:
— грязь в общем коридоре;
— зловонные туалеты;
— засоренная канализация;
— исцарапанные ванные (если таковые имелись);
— отбитая керамическая плитка и выщербленный паркет;
— выбитые окна, заколоченные фанерой;
— разбитые гранитные (!) лестницы подъезда и т. д.
"– Боже, пропал дом. Что будет с паровым отоплением!", – провидчески сокрушался профессор Преображенский...
Дома, выстроенные в 80-90-е годы 19 столетия, стены которых не брали разрушительные чугунные «бабы», пришли в такую ветхость и негодность, что их в 30-е годы начали сносить. И сносили буквально до хрущевского времени. Снесли в 1955 году и дом с коммунальными квартирами на 1-й Мещанской, где жили родители Володи Высоцкого и он сам. Поскольку ремонту дом не подлежал...
— грязь в общем коридоре;
— зловонные туалеты;
— засоренная канализация;
— исцарапанные ванные (если таковые имелись);
— отбитая керамическая плитка и выщербленный паркет;
— выбитые окна, заколоченные фанерой;
— разбитые гранитные (!) лестницы подъезда и т. д.
"– Боже, пропал дом. Что будет с паровым отоплением!", – провидчески сокрушался профессор Преображенский...
Дома, выстроенные в 80-90-е годы 19 столетия, стены которых не брали разрушительные чугунные «бабы», пришли в такую ветхость и негодность, что их в 30-е годы начали сносить. И сносили буквально до хрущевского времени. Снесли в 1955 году и дом с коммунальными квартирами на 1-й Мещанской, где жили родители Володи Высоцкого и он сам. Поскольку ремонту дом не подлежал...
Коммуналка как зеркало советского понимания мироустройства.
30-е и 40-е годы особых изменений в коммунальное житие не внесли. Разве что жители коммуналок стали находить общий язык, как-то притерлись друг к другу и притерпелись к кухонным ароматам кислых щей, прогорклой каши и жареной на машинном масле рыбы. И привыкли к наволочкам, трусам, подштанникам, лифчикам и рейтузам, развешенным на той же кухне после стирки. Именно в коммуналках выковался новый тип человека, которому любые трудности и неудобства были нипочем. Он был бесхитростен и часто наивен (и то, и другое – хорошо), и вся его жизнь была на виду, включая семейные отношения, нижнее белье и продукты, которыми он питался.
«Вороньих слободок», в одной из которых жил писатель Евгений Петров и которую он и Илья Ильф описали в романе «Золотой теленок», становилось все меньше. Зато все больше появлялось коммунальных квартир, где люди жили единой семьей, переплетаясь чаяниями, интересами и даже судьбами. Ссорились, конечно, затем мирились, снова ссорились… Потом, сидя за одним столом на кухне, в коридоре или в самой большой комнате – а стол устраивался вскладчину или сообща, у кого что есть – отмечали праздники, свадьбы, дни рождений. Пили. Пели. Играли на гармошке. Смеялись и плакали. У всех на виду. И в этом была удивительная простота, наверное, странная, если смотреть сегодняшними глазами, но такая русская и понятная. Когда не нужно больше того, что есть. И не потому, что не хочется еще чего-то иметь. А потому, что все нужное для жизни – есть...
«Вороньих слободок», в одной из которых жил писатель Евгений Петров и которую он и Илья Ильф описали в романе «Золотой теленок», становилось все меньше. Зато все больше появлялось коммунальных квартир, где люди жили единой семьей, переплетаясь чаяниями, интересами и даже судьбами. Ссорились, конечно, затем мирились, снова ссорились… Потом, сидя за одним столом на кухне, в коридоре или в самой большой комнате – а стол устраивался вскладчину или сообща, у кого что есть – отмечали праздники, свадьбы, дни рождений. Пили. Пели. Играли на гармошке. Смеялись и плакали. У всех на виду. И в этом была удивительная простота, наверное, странная, если смотреть сегодняшними глазами, но такая русская и понятная. Когда не нужно больше того, что есть. И не потому, что не хочется еще чего-то иметь. А потому, что все нужное для жизни – есть...
Вот так и получилось, что коммуналка, как явление послереволюционного устройства быта, которое задумывалось, как временное, с течением этого самого времени превратилось в общее и понятное для многих советских людей мироустройство. Которое в свою очередь на целые десятилетия определило быт советских граждан, став неотъемлемой частью городской субкультуры.
Сталинские коммуналки.
Это была классика коммунального проживания, которую еще помнят советские люди старшего возраста. Как уже было сказано, в сталинских коммуналках проживало чаще всего 3-7 семей согласно наличию комнат.
В домах-сталинках коммунальных многокомнатных квартир было несколько. Их можно было сразу признать по наличию нескольких кнопок звонков у входной двери иногда с надписями фамилий, иногда с указаниями кому сколько раз звонить.
В домах-сталинках коммунальных многокомнатных квартир было несколько. Их можно было сразу признать по наличию нескольких кнопок звонков у входной двери иногда с надписями фамилий, иногда с указаниями кому сколько раз звонить.
Счетчиков электроэнергии тоже было несколько по числу квартир. Было несколько умывальников, но не по числу живущих семей, а по числу подводок воды. Семейные керосинки сменили газовые плиты, которых опять-таки не хватало на все проживающие в квартире семьи, и готовка на них происходила поочередно. Чего хватало, так это кухонных столов: по одному на каждую семью. Жители коммуналок обедали и ужинали обычно в своих комнатах. Стол на кухне чаще всего служил в качестве разделочного для приготовления пищи, но мог послужить и в качестве обеденного. За ним взрослые наскоро завтракали по утрам и перекусывали между играми дети. Иногда мужики облюбовывали какой-нибудь стол, неважно чей, чтобы раздавить пузырек-другой. Приходила хозяйка стола, беззлобно сгоняла их, и они пересаживались за другой. А в туалет ходили со своими сиденьями, тогда только деревянными, которые удобно было вешать на плечо, как некогда лошадиный хомут.
Существовал график дежурств, который висел на стене на видном месте, по которому каждый ответственный квартиросъемщик, то есть, съемщик комнаты в квартире, знал, когда именно ему убираться в местах общего пользования: кухне, коридоре, туалете. В квартирах, где имелись ванные, также висел график их посещения, например:
— Кочетковы – в понедельник днем;
— Захаровы – в понедельник вечером;
— Света – во вторник утром;
— Аарон Моисеевич – в среду вечером;
— Полина Марковна и Авдотья Марковна – в четверг;
— Осипчук – в пятницу днем;
— Геннадий Николаевич – в пятницу вечером и так далее...
— Кочетковы – в понедельник днем;
— Захаровы – в понедельник вечером;
— Света – во вторник утром;
— Аарон Моисеевич – в среду вечером;
— Полина Марковна и Авдотья Марковна – в четверг;
— Осипчук – в пятницу днем;
— Геннадий Николаевич – в пятницу вечером и так далее...
Кухня в коммунальных квартирах была большой даже по нынешним меркам. Здесь стиралось и развешивалось сушиться белье, мылась посуда, делались заготовки на зиму, в которых охотно принимали участие соседи, велись доверительные бабьи разговоры.
Кухня, как и коридор, служила площадкой для игр детей. В ней, несмотря на наличие столов, умывальников, газовых плит и прочего хозяйства запросто можно было гонять на трехколесном велике, делая круги и возвращаясь в длиннющий коридор, который служил и велотреком, и беговой дорожкой. Если бы не вещи, которые не умещались в комнатах и висели на стенах коридора или стояли прислоненными – шкафы, сундуки, санки, корыта, лыжи, детские коляски и ванны, коробки и канистры, – то в нем вполне можно было бы устраивать футбольные баталии.
По вечерам кухня превращалась в клуб, где собирались все жители квартиры провести свой досуг. Приходили даже древние старики и старухи, выходящие из своих комнат только по нужде. Они пялились на детей, пытаясь признать, чьи они, прислушивались к разговорам, силясь понять их суть, или сидели смирно в уголке и читали вчерашние газеты, оставленные на столах.
Кстати, о детях...
Кухня, как и коридор, служила площадкой для игр детей. В ней, несмотря на наличие столов, умывальников, газовых плит и прочего хозяйства запросто можно было гонять на трехколесном велике, делая круги и возвращаясь в длиннющий коридор, который служил и велотреком, и беговой дорожкой. Если бы не вещи, которые не умещались в комнатах и висели на стенах коридора или стояли прислоненными – шкафы, сундуки, санки, корыта, лыжи, детские коляски и ванны, коробки и канистры, – то в нем вполне можно было бы устраивать футбольные баталии.
По вечерам кухня превращалась в клуб, где собирались все жители квартиры провести свой досуг. Приходили даже древние старики и старухи, выходящие из своих комнат только по нужде. Они пялились на детей, пытаясь признать, чьи они, прислушивались к разговорам, силясь понять их суть, или сидели смирно в уголке и читали вчерашние газеты, оставленные на столах.
Кстати, о детях...
Дети коммуналок.
Дети коммуналок были, можно сказать, общими. За ними сообща присматривали. Их сообща воспитывали, часто сообща кормили и попросту по-человечески заботились. Любой старший в коммунальной квартире был для этих детей непрекословным авторитетом. Наказывались дети тоже как по отдельности, так и сообща, если ими была совершена коллективная провинность. Нередко дети собственные, а также Кочетковых и Захаровых получали ремня от Геннадия Николаевича за хулиганничанье, и это не делало Кочетковых и Захаровых смертными врагами Геннадия Николаевича. Если, конечно, дети получили нагоняй справедливый. То есть, за дело.
Дети коммуналок запросто входили не в свои комнаты, которые крайне редко закрывались (разве что на случай запланированного интима), угощались за чужими обеденными столами, и – удивительное дело – редко кому мешали. И если их все же как-то изгоняли из кухонь, то коридор был всецело в их распоряжении. Трудно представить, что при таком положении дел эти дети могли вырасти жлобами или буками, сторонящимися людей и любящими единственно самих себя. Дети коммуналок росли бойкими, жизнерадостными, неприхотливыми, смекалистыми и всегда готовыми прийти на выручку товарищу. Дружить с ними было одно удовольствие...
Дети коммуналок запросто входили не в свои комнаты, которые крайне редко закрывались (разве что на случай запланированного интима), угощались за чужими обеденными столами, и – удивительное дело – редко кому мешали. И если их все же как-то изгоняли из кухонь, то коридор был всецело в их распоряжении. Трудно представить, что при таком положении дел эти дети могли вырасти жлобами или буками, сторонящимися людей и любящими единственно самих себя. Дети коммуналок росли бойкими, жизнерадостными, неприхотливыми, смекалистыми и всегда готовыми прийти на выручку товарищу. Дружить с ними было одно удовольствие...
Отступление второе.
К этим трем Вовкам я приходил, как к себе домой. Я был свой. И тотчас подключался к их коридорным играм. Шумели мы нещадно. А когда попадали мячом в детскую ванну, и она еще сваливалась со стены на пол, раздавался такой грохот, словно кто-то над головой колотил ломом по листу оцинкованного железа. Не знаю, как остальные, а мы балдели от таких звуков и хохотали до упаду.
Конечно, коридорные баталии были лишь в непогодь. А так мы целыми днями пропадали во дворе, изредка забегая домой, чтобы перехватить кусок хлеба, намазанный вареньем или посыпанный сахарным песком, и тотчас умчаться обратно. Нам всегда было некогда. И я не помню, чтобы эти трое Вовок когда-либо ругались между собой, чего-то не поделив...
Конечно, коридорные баталии были лишь в непогодь. А так мы целыми днями пропадали во дворе, изредка забегая домой, чтобы перехватить кусок хлеба, намазанный вареньем или посыпанный сахарным песком, и тотчас умчаться обратно. Нам всегда было некогда. И я не помню, чтобы эти трое Вовок когда-либо ругались между собой, чего-то не поделив...
Обитатели коммуналок жили дружно. Делить-то особо было нечего. И все понимали, что если не будет мира в таком большом коллективе, почти семье, то и так не слишком сладкая жизнь может превратиться в такой кошмар, что не приведи Господь. Поэтому каждый без приглашения мог войти в любую комнату, где он не становился «хуже татарина».
Кстати, в коммуналках прекрасно уживались русские, белорусы, татары, чуваши, марийцы, мордва и прочие национальности СССР. И не было абсолютно никаких конфликтов на национальной почве. Просто белорус Василь превращался в Васю, татарин Ильдус в Илью, а чуваш Яхвар – в Яшу. И все были ровней.
Кстати, в коммуналках прекрасно уживались русские, белорусы, татары, чуваши, марийцы, мордва и прочие национальности СССР. И не было абсолютно никаких конфликтов на национальной почве. Просто белорус Василь превращался в Васю, татарин Ильдус в Илью, а чуваш Яхвар – в Яшу. И все были ровней.
А как гуляли в коммуналках за общим столом на большие праздники! Песня просто! Все дети сидели тоже за общим столом, только за своим, детским, который сооружался на той же кухне отдельно от стола взрослого. Поев, они убегали во двор играть, оставляя взрослых с их салатами, пельменями, водкой и песнями про удалого Хасбулата, одинокую гармонь и милого в защитной гимнастерке. Конечно, было интересно послушать разговоры взрослых. Но еще интереснее было достроить штаб во дворе, сыграть с пацанами из соседнего дома в футбол и покормить вислоухих щенят от Жульки.
Общие проблемы, общие интересы, общие развлечения, общая судьба… Наверное, это все же было не очень хорошо. Если судить с точки зрения отдельного индивидуума. Но почему тогда, переехав в двухкомнатную квартиру, которую мой отец получил от Вертолетного завода, я еще года три в каждый выходной и по праздникам приезжал в тот наш Z-образный дом по улице Восстания, приходил к трем Вовкам, и мне казалось, что ничего будто и не поменялось?
Впрочем, ответ на этот вопрос я сегодня прекрасно знаю...
Общие проблемы, общие интересы, общие развлечения, общая судьба… Наверное, это все же было не очень хорошо. Если судить с точки зрения отдельного индивидуума. Но почему тогда, переехав в двухкомнатную квартиру, которую мой отец получил от Вертолетного завода, я еще года три в каждый выходной и по праздникам приезжал в тот наш Z-образный дом по улице Восстания, приходил к трем Вовкам, и мне казалось, что ничего будто и не поменялось?
Впрочем, ответ на этот вопрос я сегодня прекрасно знаю...
НЕРВНЫЕ ЛЮДИ
Недавно в нашей коммунальной квартире драка произошла. И не то что драка, а целый бой. На углу Глазовой и Боровой.
Дрались, конечно, от чистого сердца. Инвалиду Гаврилову последнюю башку чуть не оттяпали.
Главная причина — народ очень уж нервный. Расстраивается по мелким пустякам. Горячится. И через это дерётся грубо, как в тумане.
Оно, конечно, после гражданской войны нервы, говорят, у народа завсегда расшатываются. Может, оно и так, а только у инвалида Гаврилова от этой идеологии башка поскорее не зарастёт.
А приходит, например, одна жиличка, Марья Васильевна Щипцова, в девять часов вечера на кухню и разжигает примус. Она всегда, знаете, об это время разжигает примус. Чай пьёт и компрессы ставит.
Так приходит она на кухню. Ставит примус перед собой и разжигает. А он, провались совсем, не разжигается.
Она думает: «С чего бы он, дьявол, не разжигается? Не закоптел ли, провались совсем!»
И берёт она в левую руку ёжик и хочет чистить.
Хочет она чистить, берёт в левую руку ёжик, а другая жиличка, Дарья Петровна Кобылина, чей ёжик, посмотрела, чего взято, и отвечает:
— Ёжик-то, уважаемая Марья Васильевна, промежду прочим, назад положьте.
Щипцова, конечно, вспыхнула от этих слов и отвечает:
— Пожалуйста,— отвечает,— подавитесь, Дарья Петровна, своим ёжиком. Мне,— говорит,— до вашего ёжика дотронуться противно, не то что его в руку взять.
Тут, конечно, вспыхнула от этих слов Дарья Петровна Кобылина. Стали они между собой разговаривать. Шум у них поднялся, грохот, треск.
Муж, Иван Степаныч Кобылин, чей ёжик, на шум является. Здоровый такой мужчина, пузатый даже, но, в свою очередь, нервный.
Так является это Иван Степаныч и говорит:
— Я,— говорит,— ну, словно слон, работаю за тридцать два рубля с копейками в кооперации, улыбаюсь,— говорит,— покупателям и колбасу им отвешиваю, и из этого,— говорит,— на трудовые гроши ёжики себе покупаю, и нипочём то есть не разрешу постороннему чужому персоналу этими ёжиками воспользоваться.
Тут снова шум, и дискуссия поднялась вокруг ёжика. Все жильцы, конечно, поднапёрли в кухню. Хлопочут. Инвалид Гаврилыч тоже является.
— Что это,— говорит,— за шум, а драки нету?
Тут сразу после этих слов и подтвердилась драка. Началось.
А кухонька, знаете, узкая. Драться неспособно. Тесно. Кругом кастрюли и примуса. Повернуться негде. А тут двенадцать человек впёрлось. Хочешь, например, одного по харе смазать — троих кроешь. И, конечное дело, на всё натыкаешься, падаешь. Не то что, знаете, безногому инвалиду — с тремя ногами устоять на полу нет никакой возможности.
А инвалид, чёртова перечница, несмотря на это, в самую гущу впёрся. Иван Степаныч, чей ёжик, кричит ему:
— Уходи, Гаврилыч, от греха. Гляди, последнюю ногу оборвут.
Гаврилыч говорит:
— Пущай,— говорит,— нога пропадёт! А только,— говорит,— не могу я теперича уйти. Мне,— говорит,— сейчас всю амбицию в кровь разбили.
А ему, действительно, в эту минуту кто-то по морде съездил. Ну, и не уходит, накидывается. Тут в это время кто-то и ударяет инвалида кастрюлькой по кумполу.
Инвалид — брык на пол и лежит. Скучает.
Тут какой-то паразит за милицией кинулся.
Является мильтон. Кричит:
— Запасайтесь, дьяволы, гробами, сейчас стрелять буду!
Только после этих роковых слов народ маленько очухался. Бросился по своим комнатам.
«Вот те,— думают,— клюква, с чего же это мы, уважаемые граждане, разодрались?»
Бросился народ по своим комнатам, один только инвалид Гаврилыч не бросился. Лежит, знаете, на полу скучный. И из башки кровь каплет.
Через две недели после этого факта суд состоялся.
А нарсудья тоже нервный такой мужчина попался — прописал ижицу.
"За годы войны на советской территории было разрушено 1710 городов и посёлков городского типа и более 70 тыс. сёл и деревень, 32 тыс. промышленных предприятий, разгромлено 98 тыс. колхозов, 1876 совхозов. Государственная комиссия установила, что материальный ущерб составлял около 30 процентов национального богатства Советского Союза, а в районах, подвергшихся оккупации, — около двух третей. В целом материальные потери Советского Союза оцениваются суммой около 2 трлн. 600 млрд. рублей".
То есть десятки миллионов человек остались вообще без жилья (натурально в землянках жили).
Так все живо...