Когда национальность не имеет значения

У меня теща работает в больнице в приемном отделении, и я скажу, что и сейчас всем наплевать какой кто национальности - работают со всеми, независимо от того есть полис, нет полиса, даже потом в стационар кладут. Там однажды положили негра из франкоговорящей страны - он по-русски ни бельмеса - ему "сокамерники" сразу и тапки подогнали и ложку и чашку и через пару дней он бодренько выдавал матерные слова)

Столько лет прошло, а развитие до нас не дошло. Мужику палец отрезало циркуляркой, приехал в больницу палец вез в коробке со льдом, врачи посмеялись выкинули палец перевязали и отправили, сказали что пришивать никто не будет!!!! (Рязань )

неее. забор от них повыше.

в детстве была книжка "мир и человек" там были нарисованы люди разных стран в национальных косюмах и представители 15 союзных республик в том числе. я тоже был уверен что мы друзья. и так в советской школе нам говорили. ну зачем это делали? идиоты.

Сцука слезу выбили, не скрою. И никакого национализма.

Но буду писать большими, очень большими буквами.

КАК ЭТО ТАК, СЛУЧАЙНО ОТРЕЗАЛИ НОЖКИ!? ВЫ ЧЕ ТАМ ДЕТЕЙ ПО ПОЛЯМ РАЗБРАСЫВАЕТЕ ЧТО-ЛИ?
РОДИТЕЛЕЙ ВЫСЕЧЬ! ШО БЫ ПИЛЯТЬ МЕСЯЦ НА СПИНУ НЕ СМОГ ЛЕЧЬ.

А на фото специально ноги опять отрезали только уже в плане кадрирования изображения? Фотограф мудак именно так делать?

национальность тут не причем, людские жизни раньше больше ценились и врачи отдавали себя полностью работе, а не как сейчас

Простых операций не делают во Всероссийском научном центре хирургии АМН РФ имени Б.В.Петровского (так он сейчас называется), а все сложное обычно не забывается. Конечно, когда оперировали Расу, Николай Никодимович был в тот день в операционной вместе с Борисом Васильевичем Петровским. Они — главные консультанты бригады молодого в то время микрохирурга Рамази Датиашвили.

— Расу доставили в Москву на военном самолете, — рассказал мне Николай Никодимович. — Отрезанные выше лодыжек ножки лежали в отдельном ящике, обложенные льдом. Когда мы их увидели, поняли, что не только дня, но и ночи не хватит. Раны рваные и грязные. Правую ногу придется укоротить, она была здорово помята, а потом вытягивать на аппарате Илизарова. Трехлетняя тоненькая, истощенная девочка от случившегося — в шоке.

12 часов соединяли кости и косточки, сшивали сосуды, нервы, мышечную ткань, надо было то и дело смотреть в микроскоп. А потом оставалось только молиться, чтобы не произошло отторжения пришитых ног, воспалительного процесса, осложнений. Хотя медикаментозно делали все, ребенок был сложный. Из неблагополучной семьи. Отец в тот роковой день едва на ногах держался, ему бы спать, а он за косилку взялся. Мать тоже заглядывала в бутылку. На больничную еду девочка смотрела, как на чудо, и съедала до крошки.

Первая перевязка, на ее «новые» ноги пришли посмотреть все врачи и сестры. В перевязочной столпотворение. Хирурги — люди суеверные, раньше времени об удаче не говорят. Но их искренне поздравляли.

Датиашвили всю операцию простоял у стола, волнуясь за Расу, как за собственную дочь. Ювелирная, тонкая работа, в которой показал и знания, и умение, и чувствительные руки, щадящие человеческую плоть. Конечно, у пациентки были синюшность, отеки, но, судя по пальчикам стоп, все внутри пыталось воссоединиться. В центре лежал кто-то из пишущей братии, он и позвонил в «Комсомольскую правду». Примчались репортеры: это же сенсация, надо снимать девочку и врача, кричать на всю страну — получилось! Как ни упирались, новость все же просочилась в прессу.

Мы были озабочены, лечение долгое, реабилитация не быстрая, за Расой нужен уход, но при горе-родителях придется искать добровольных помощников. В бюро пропусков работала сердобольная пожилая женщина Екатерина Волчева, она привязалась к девочке и, когда очередной этап лечения заканчивался, брала ее к себе домой. Всем миром учили Расу ходить.

Газеты наперебой писали о литовской Золушке, ее удивительном спасении. А вот о родителях — ни слова. Негативные явления тогда скрывали, но жалобными статьями до того проняли народ, что в Центр мешками приходили письма, приносили и денежные переводы, игрушки, платья, туфельки. Собрали целый контейнер и отправили Расе домой — она жила недалеко от Паневежиса — верили, что девочка поправится и это ей пригодится. Но потом узнали, что мать продавала вещи и покупала водку. Когда соседи ее совестили, ругалась с ними и предлагала: «Можете забрать себе инвалидку».

Учителя Адамайтисы так и сделали. Приехали в Москву, когда Расу окончательно выписывали, оформили опекунство, и девочка стала жить у них. Сегодня Раса Прасцявичуте заканчивает высший сельскохозяйственный колледж в Шауляе. Ходит на танцы. Говорят, красиво танцует ламбаду. Не хромает, о прошлом напоминает лишь тоненький шовчик на правой ноге, на левой следов не осталось.

Иногда почтальоны приносят ей письма, многие еще помнят историю литовской Золушки и шлют, хотя не знают адреса. На конвертах всего три слова: «Литва, маленькой Расе», и те всегда доходят. «Маленькой» сегодня больше 20 лет. В нашей консультации она больше не нуждается. Мы опекали Расу почти 10 лет, сделав все, что возможно. Она хорошо говорит по-русски, старается язык не забывать, мечтает приехать в Москву, чтобы встретиться с доктором Датиашвили, бабой Катей, ее дочкой Аней. Литовские коллеги говорили об этом, но девушка не знает, что хирург работает уже не в нашем Центре.

— Как же вы такого талантливого отпустили? — спрашиваю у Николая Малиновского. И слышу не менее интересный рассказ о грузине, который все начал с нуля в далекой и чужой Америке.

Пришитая кисть стреляет точнее

1991 ГОД. Михаил Горбачев видит порочность, коррумпированность партийной верхушки, но сам детище этой системы. Маневрами по отстранению генсека уже руководит друг — Анатолий Лукьянов, укрывающийся за фракцией «Союз». ГКЧП, а потом Шушкевич, Кравчук и Ельцин окончательно предают Горбачева. Огромная страна разваливается на глазах. Хаос.

В научном центре хирургии РАМН, куда привозили пациентов из всего СССР, врачи чувствуют себя не у дел. Больных мало, медикаментов и перевязочного материала не хватает. И в этот момент Рамази Датиашвили получает приглашение в Америку — на Всемирный съезд пластических хирургов. К тому времени он уже был доктор наук, автор десятка научных работ, имел опыт уникальных операций. Тогда же его попросили прочитать лекции. За них он заработал больше, чем за три года в Центре. Надо было возвращаться в Москву, но там полная неопределенность и трудно предсказать, чем все закончится. Наивно спросил: может ли рассчитывать на место микрохирурга в каком-нибудь госпитале? Ему сказали: для этого надо долго и упорно учиться, что обойдется в полмиллиона долларов. Был и другой путь — поступить в резидентуру, учить на английском давно забытые микробиологию, биохимию и так разговаривать на этом языке, чтобы ни у кого не возникло вопросов.

Жена, врач-микробиолог, поддержала: «Я устроюсь на работу простым лаборантом, затянем пояса и сядем за английский. Дома все уладится лет через десять, мы не можем пренебрегать временем, а здесь его точно не потеряем».

Сняли жилье, отказали себе даже в маленьких радостях — с утра до вечера английский; помогало то, что вокруг говорили на нем. Учеба продвигалась. Экзамен в резидентуру при госпитале Mount Sinai он сдал. И ему доверили читать лекции по... общей хирургии.

Зависть щадит только посредственность. Каждая лекция — форменное издевательство молодых докторов и медсестер, в святая святых — микрохирургию — его не допускают. Терпеливо удалял аппендиксы, зашивал грыжи, вправлял переломы и свято верил, что судьба еще подарит ему случай применить свои знания и навыки.

В 1994 году на его лекцию пришел профессор университетского госпиталя в Нью-Йорке и в конце стал задавать вопросы, получая на них блестящие ответы.

— Безусловно, вы человек способный, но могли бы, мистер Рамази, пришить кисть руки полицейскому? Его утром в плохом состоянии привезли в госпиталь. У нас все в растерянности. Пациент боится, что потеряет любимую работу.

— Не потеряет, — сказал Рамази. — А я, возможно, вновь приобрету свою любимую специальность.
Он взялся за операцию, которая для него не была событием. Но волновался, будто это первая в жизни. Скрупулезно, ювелирно пришил оторванную кисть. Наутро полицейский, глядя на кокон из бинтов, встревоженно спросил:

— Доктор, а этим я смогу стрелять?

— Сможете, но придется точнее, чем прежде. Иначе история может повториться.

За операцию полагался солидный гонорар; его вручил владелец госпиталя и сразу предложил перейти в Университет на работу. Пока микрохирургом. Когда кисть у полицейского срослась и пальцы ожили, тот приехал к Датиашвили домой с кучей подарков. Увидел дочь доктора красавицу Мэри и стал наседать: такая должна быть только агентом ФБР. Как ни странно, Мэри загорелась и поступила в колледж криминальной юстиции. Так Датиашвили застрял в Нью-Йорке еще на 6 лет. В бывшем СССР бушевала постперестроечная вакханалия, а в госпитале было много работы; прельщало и то, что можно продолжать заниматься наукой.

Рамази стали поручать самое сложное — пациентов, пострадавших при пожарах, автокатастрофах, когда надо было восстанавливать кости и черты лица. Маленькая литовская девочка Раса сделала его знаменитым на весь СССР, так что слава медными трубами у него была.

В Америке тоже представился похожий случай. От двенадцатилетнего Коннора (фамилию его Н.Малиновский, к сожалению, не помнит) потребовали любое столярное изделие для зачета в школе. Подросток пошел в отцовскую мастерскую и включил циркулярку. Технике безопасности обучен не был. Пила отхватила ему левую руку. В госпитале пришить ее мог только Датиашвили. Операция, как и в случае с Расой, заняла тоже 12 часов. Для американских хирургов это подвиг. Простоять столько за операционным столом они не могут, не той закалки. Назавтра все телевизионщики стали наезжать на Рамази с камерами. Но он сказал: снимать будете мальчика, когда он сможет сделать вот так — и помахал у них перед носом рукой. Ведущие газеты вышли со статьями об уникальном докторе, у которого на родине в Грузии — диктатура, в Москве, где он работал — борьба за демократию, а сам он — скромный Левша из лесковской сказки.

Рамази стал очень знаменит в Америке. Думаю, что домой он теперь вряд ли вернется. У него солидная работа, хороший доход. Связь с Расой потеряна. Но если она захочет увидеть своего спасителя, думаю, для него ничего невозможного нет. Пришлет ей приглашение, и они встретятся. Главное, чтобы ниточка от сердца к сердцу была протянута. Врачу каждый пациент дорог. А Раса — пациент особый. Такую невозможно забыть.

Нда...было время...

Может мой комментарий вызовет негодование. Но я Помню Россию тех лет и тогда не было национальностей, всем было по фиг, кто ты армянин, грузин, таджик, дагестанец или татарин! А всё потому, что в Москву ехали учиться самые умные и способные люди со всего союза. А теперь наоборот, в Москву едут не учиться а беспределить в дали от родных, развлекаться, тусить в клубах, пить и блудить! А кто то едет работать при чём не на высоких должностях, как раньше по направлению, а прислугой, дворником строителем! И именно по этим людям сейчас оценивают нации или по тем, что приехали на тонированной машине продавать дурь, но ведь это не вся нация, это её низы, просто изменилось государство и его приоритеты. Раньше важно было образование личные качества и отбирали именно таких людей, а сейчас важны деньги и дешёвая рабочая сила... Это печально, я много раз бывал в Москве до развала СССР и после, это разные города и разные страны.

Нашёл у фотоснайпера:

Простых операций не делают во Всероссийском научном центре хирургии АМН РФ имени Б.В.Петровского (так он сейчас называется), а все сложное обычно не забывается. Конечно, когда оперировали Расу, Николай Никодимович был в тот день в операционной вместе с Борисом Васильевичем Петровским. Они — главные консультанты бригады молодого в то время микрохирурга Рамази Датиашвили.

— Расу доставили в Москву на военном самолете, — рассказал мне Николай Никодимович. — Отрезанные выше лодыжек ножки лежали в отдельном ящике, обложенные льдом. Когда мы их увидели, поняли, что не только дня, но и ночи не хватит. Раны рваные и грязные. Правую ногу придется укоротить, она была здорово помята, а потом вытягивать на аппарате Илизарова. Трехлетняя тоненькая, истощенная девочка от случившегося — в шоке.

12 часов соединяли кости и косточки, сшивали сосуды, нервы, мышечную ткань, надо было то и дело смотреть в микроскоп. А потом оставалось только молиться, чтобы не произошло отторжения пришитых ног, воспалительного процесса, осложнений. Хотя медикаментозно делали все, ребенок был сложный. Из неблагополучной семьи. Отец в тот роковой день едва на ногах держался, ему бы спать, а он за косилку взялся. Мать тоже заглядывала в бутылку. На больничную еду девочка смотрела, как на чудо, и съедала до крошки.

Первая перевязка, на ее «новые» ноги пришли посмотреть все врачи и сестры. В перевязочной столпотворение. Хирурги — люди суеверные, раньше времени об удаче не говорят. Но их искренне поздравляли.

Датиашвили всю операцию простоял у стола, волнуясь за Расу, как за собственную дочь. Ювелирная, тонкая работа, в которой показал и знания, и умение, и чувствительные руки, щадящие человеческую плоть. Конечно, у пациентки были синюшность, отеки, но, судя по пальчикам стоп, все внутри пыталось воссоединиться. В центре лежал кто-то из пишущей братии, он и позвонил в «Комсомольскую правду». Примчались репортеры: это же сенсация, надо снимать девочку и врача, кричать на всю страну — получилось! Как ни упирались, новость все же просочилась в прессу.

Мы были озабочены, лечение долгое, реабилитация не быстрая, за Расой нужен уход, но при горе-родителях придется искать добровольных помощников. В бюро пропусков работала сердобольная пожилая женщина Екатерина Волчева, она привязалась к девочке и, когда очередной этап лечения заканчивался, брала ее к себе домой. Всем миром учили Расу ходить.

Газеты наперебой писали о литовской Золушке, ее удивительном спасении. А вот о родителях — ни слова. Негативные явления тогда скрывали, но жалобными статьями до того проняли народ, что в Центр мешками приходили письма, приносили и денежные переводы, игрушки, платья, туфельки. Собрали целый контейнер и отправили Расе домой — она жила недалеко от Паневежиса — верили, что девочка поправится и это ей пригодится. Но потом узнали, что мать продавала вещи и покупала водку. Когда соседи ее совестили, ругалась с ними и предлагала: «Можете забрать себе инвалидку».

Учителя Адамайтисы так и сделали. Приехали в Москву, когда Расу окончательно выписывали, оформили опекунство, и девочка стала жить у них. Сегодня Раса Прасцявичуте заканчивает высший сельскохозяйственный колледж в Шауляе. Ходит на танцы. Говорят, красиво танцует ламбаду. Не хромает, о прошлом напоминает лишь тоненький шовчик на правой ноге, на левой следов не осталось.

Иногда почтальоны приносят ей письма, многие еще помнят историю литовской Золушки и шлют, хотя не знают адреса. На конвертах всего три слова: «Литва, маленькой Расе», и те всегда доходят. «Маленькой» сегодня больше 20 лет. В нашей консультации она больше не нуждается. Мы опекали Расу почти 10 лет, сделав все, что возможно. Она хорошо говорит по-русски, старается язык не забывать, мечтает приехать в Москву, чтобы встретиться с доктором Датиашвили, бабой Катей, ее дочкой Аней. Литовские коллеги говорили об этом, но девушка не знает, что хирург работает уже не в нашем Центре.

— Как же вы такого талантливого отпустили? — спрашиваю у Николая Малиновского. И слышу не менее интересный рассказ о грузине, который все начал с нуля в далекой и чужой Америке.

Пришитая кисть стреляет точнее

1991 ГОД. Михаил Горбачев видит порочность, коррумпированность партийной верхушки, но сам детище этой системы. Маневрами по отстранению генсека уже руководит друг — Анатолий Лукьянов, укрывающийся за фракцией «Союз». ГКЧП, а потом Шушкевич, Кравчук и Ельцин окончательно предают Горбачева. Огромная страна разваливается на глазах. Хаос.

В научном центре хирургии РАМН, куда привозили пациентов из всего СССР, врачи чувствуют себя не у дел. Больных мало, медикаментов и перевязочного материала не хватает. И в этот момент Рамази Датиашвили получает приглашение в Америку — на Всемирный съезд пластических хирургов. К тому времени он уже был доктор наук, автор десятка научных работ, имел опыт уникальных операций. Тогда же его попросили прочитать лекции. За них он заработал больше, чем за три года в Центре. Надо было возвращаться в Москву, но там полная неопределенность и трудно предсказать, чем все закончится. Наивно спросил: может ли рассчитывать на место микрохирурга в каком-нибудь госпитале? Ему сказали: для этого надо долго и упорно учиться, что обойдется в полмиллиона долларов. Был и другой путь — поступить в резидентуру, учить на английском давно забытые микробиологию, биохимию и так разговаривать на этом языке, чтобы ни у кого не возникло вопросов.

Жена, врач-микробиолог, поддержала: «Я устроюсь на работу простым лаборантом, затянем пояса и сядем за английский. Дома все уладится лет через десять, мы не можем пренебрегать временем, а здесь его точно не потеряем».

Сняли жилье, отказали себе даже в маленьких радостях — с утра до вечера английский; помогало то, что вокруг говорили на нем. Учеба продвигалась. Экзамен в резидентуру при госпитале Mount Sinai он сдал. И ему доверили читать лекции по... общей хирургии.

Зависть щадит только посредственность. Каждая лекция — форменное издевательство молодых докторов и медсестер, в святая святых — микрохирургию — его не допускают. Терпеливо удалял аппендиксы, зашивал грыжи, вправлял переломы и свято верил, что судьба еще подарит ему случай применить свои знания и навыки.

В 1994 году на его лекцию пришел профессор университетского госпиталя в Нью-Йорке и в конце стал задавать вопросы, получая на них блестящие ответы.

— Безусловно, вы человек способный, но могли бы, мистер Рамази, пришить кисть руки полицейскому? Его утром в плохом состоянии привезли в госпиталь. У нас все в растерянности. Пациент боится, что потеряет любимую работу.

— Не потеряет, — сказал Рамази. — А я, возможно, вновь приобрету свою любимую специальность.
Он взялся за операцию, которая для него не была событием. Но волновался, будто это первая в жизни. Скрупулезно, ювелирно пришил оторванную кисть. Наутро полицейский, глядя на кокон из бинтов, встревоженно спросил:

— Доктор, а этим я смогу стрелять?

— Сможете, но придется точнее, чем прежде. Иначе история может повториться.

За операцию полагался солидный гонорар; его вручил владелец госпиталя и сразу предложил перейти в Университет на работу. Пока микрохирургом. Когда кисть у полицейского срослась и пальцы ожили, тот приехал к Датиашвили домой с кучей подарков. Увидел дочь доктора красавицу Мэри и стал наседать: такая должна быть только агентом ФБР. Как ни странно, Мэри загорелась и поступила в колледж криминальной юстиции. Так Датиашвили застрял в Нью-Йорке еще на 6 лет. В бывшем СССР бушевала постперестроечная вакханалия, а в госпитале было много работы; прельщало и то, что можно продолжать заниматься наукой.

Рамази стали поручать самое сложное — пациентов, пострадавших при пожарах, автокатастрофах, когда надо было восстанавливать кости и черты лица. Маленькая литовская девочка Раса сделала его знаменитым на весь СССР, так что слава медными трубами у него была.

В Америке тоже представился похожий случай. От двенадцатилетнего Коннора (фамилию его Н.Малиновский, к сожалению, не помнит) потребовали любое столярное изделие для зачета в школе. Подросток пошел в отцовскую мастерскую и включил циркулярку. Технике безопасности обучен не был. Пила отхватила ему левую руку. В госпитале пришить ее мог только Датиашвили. Операция, как и в случае с Расой, заняла тоже 12 часов. Для американских хирургов это подвиг. Простоять столько за операционным столом они не могут, не той закалки. Назавтра все телевизионщики стали наезжать на Рамази с камерами. Но он сказал: снимать будете мальчика, когда он сможет сделать вот так — и помахал у них перед носом рукой. Ведущие газеты вышли со статьями об уникальном докторе, у которого на родине в Грузии — диктатура, в Москве, где он работал — борьба за демократию, а сам он — скромный Левша из лесковской сказки.

Рамази стал очень знаменит в Америке. Думаю, что домой он теперь вряд ли вернется. У него солидная работа, хороший доход. Связь с Расой потеряна. Но если она захочет увидеть своего спасителя, думаю, для него ничего невозможного нет. Пришлет ей приглашение, и они встретятся. Главное, чтобы ниточка от сердца к сердцу была протянута. Врачу каждый пациент дорог. А Раса — пациент особый. Такую невозможно забыть.