Детский герой. Януш Корчак человек, который пошел на смерть ради детей

Януш Корчак, а на самом деле Генрик Гольдшмит, родился в Варшаве в 1878 году в интеллигентной еврейской семье; отец его был известным адвокатом. Литературный псевдоним “Януш Корчак” он принял юношей… и под этим именем стал одним из самых любимых и почитаемых мыслителей педагогики и детских писателей.

Как пишет сам Януш в своем дневнике “…папуля называл меня в детстве растяпой и олухом, а в бурные моменты даже идиотом и ослом. Одна только бабка верила в мою звезду… Они были правы. Поровну. Пятьдесят на пятьдесят. Бабуня и папа.

Бабушка давала мне изюм и говорила:

— Философ.

Кажется, уже тогда я поведал бабуне в интимной беседе мой смелый план переустройства мира. Ни больше, ни меньше, только выбросить все деньги. Как и куда выбросить и что потом делать, я толком не знал. Не надо осуждать слишком сурово.

Мне было тогда пять лет, а проблема ошеломляюще трудная: что делать, чтобы не стало детей грязных, оборванных и голодных, с которыми мне не разрешается играть во дворе, где под каштаном был похоронен в вате в жестяной коробке от леденцов первый покойник, близкий и дорогой мне, на сей раз только кенарь. Его смерть выдвинула таинственную проблему вероисповедания.

Я хотел поставить на его могиле крест. Дворничка сказала, что нельзя, поскольку это птица — нечто более низкое, чем человек. Даже плакать грех. Подумаешь дворничка. Но хуже, Но хуже, что сын домового сторожа заявил, что кенарь был евреем.

И я.

Я тоже еврей, а он — поляк, католик. Он в раю, я наоборот, если не буду говорить плохих слов и буду послушно приносить ему украденный дома сахар — попаду после смерти в то место, которое по-настоящему адом не является, но там темно. А я боялся темных комнат…”

Став студентом медицины, Корчак преподавал на тайных курсах, запрещенных царской администрацией, работал в бесплатной читальне для бедных, учил в школе, помогал матери содержать семью после смерти отца, — пишет Грабарчик. — За участие в студенческих демонстрациях был арестован. Как российский подданный воевал с японцами.

В 29 лет Корчак решает жить в одиночестве. “Сыном своим я выбрал идею служения ребенку”… — писал он, спустя тридцать лет. С 30 лет Корчак работает больничным врачом. Становится известным специалистом. Получает высокие гонорары от богатых пациентов и даром лечит детей бедняков.

В 1911 году он посвящает себя воспитательной деятельности, возглавив Дом сирот, который до конца жизни был его собственным домом. “Добра в тысячу раз больше, чем зла, — пишет он. — Добро сильно и несокрушимо. Неправда, что легче испортить, чем исправить”. Как сказал кто-то, Корчак создавал детскую республику… крошечное ядрышко равенства, справедливости внутри мира, построенного на угнетении.

«…прежде всего в Доме сирот не должно быть насилия, тирании, неограниченной власти — никого, даже воспитателей. Нет ничего хуже, когда многое зависит от одного, — пишет “Школьная газета” Дома сирот. — … когда кто-либо знает, что он незаменим, он начинает себе слишком много позволять…”

Когда в корчаковском детском доме создается суд…, предусматривается право детей подавать жалобу и на воспитателя, если тот поступил несправедливо, и право — даже моральная обязанность — самого воспитателя просить суд дать оценку своему поступку, если он считает этот поступок несправедливым или хотя бы сомневается в справедливости совершенного. Корчак несколько раз сам подавал на себя в суд: когда необоснованно заподозрил девочку в краже, когда сгоряча оскорбил судью, когда выставил расшалившегося мальчишку из спальни.

В этом не было и тени позы… “Я категорически утверждаю, — писал Корчак в книге “Дом сирот”, — что эти несколько судебных дел были краеугольным камнем моего перевоспитания как нового “конституционного” воспитателя, который не обижает детей не потому только, что хорошо к ним относится, а потому, что существует институт, который защищает детей от произвола, своевластия и деспотизма воспитателей”.

Корчак пишет сказки, книги о воспитании… Он создает “Малый Пшегленд” (“Маленькое обозрение”), первую в мире печатную газету, делающуюся не для детей — сверху вниз, — а самими детьми, защищающую интересы ребят.

А когда объявили мобилизацию, Корчак вынул из нафталина свой майорский мундир и попросился в армию, — пишет Неверли. — Начальники в соответствующих инстанциях обещали, но мало что могли сделать в невообразимом хаосе… что предпринять для защиты родины?

На Варшаву падают первые бомбы. Сквозь их грохот… люди услышали знакомый голос: у микрофона польского радио снова стоял старый доктор… Это не были уже сказочные радиобеседы из области “шутливой педагогики для взрослых и детей”. Старый доктор говорил об обороне Варшавы…, о том, как должны вести себя дети в различных ситуациях опасности…

Варшава пала… В “Доме сирот”… разбитые окна позатыкали, заклеили, чем пришлось, однако осенний ветер гулял по залу. Дети сидели за столами в пальто, а Доктор был в высоких офицерских сапогах, в мундире. Я высказал удивление по поводу того, что все еще вижу на нем эту униформу, вроде ведь он никогда не питал к ней особого пристрастия, напротив…

— То было прежде. Теперь другое дело.

— Пан доктор, но это же бессмысленно. Вы провоцируете гитлеровцев, мозоля им глаза мундиром, которого уже никто не носит.

— То-то и оно, что никто не носит, это мундир солдата, которого предали, — отрезал Корчак.

Он снял его только год спустя, вняв настойчивым просьбам друзей, доказавших, что он подвергает опасности не только себя, но и детей. Во всяком случае, стоит вспомнить о том, что он был в годы оккупации последним офицером, носившим мундир Войска Польского.

В этом мундире Корчак в сороковом году пошел хлопотать о возвращении детям подводы с картофелем, реквизированной властями во время перевода Дома сирот на территорию еврейского гетто. Его арестовали. Из тюрьмы Павьяк Старого Доктора вырвали (под залог) старания его бывших воспитанников и деятелей гетто.

“Кто бежит от истории, того история догонит… — подчеркивал Януш Корчак в воззвании “К евреям!” в октябре 1939 года. — Мы несем общую ответственность не за Дом сирот, а за традицию помощи детям. Мы подлецы, если откажемся, мы ничтожества, если отвернемся, мы грязны, если испоганим ее — традицию лет. Сохранить благородство в несчастии!…” А уже в феврале 1940 года, он писал: “С радостью подтверждаю, что за малыми исключениями человек — существо и разумное и доброе. Уже не сто, а сто пятьдесят детей живет в Доме сирот”. И подписался “Д-р Генрик Гольдшмит, Януш Корчак, Старый Доктор из Радио”.

Сотни людей пытались спасти Корчака. “На Белянах сняли для него комнату, приготовили документы, — рассказывает Неверли. — Корчак мог выйти из гетто в любую минуту, хотя бы со мной, когда я пришел к нему, имея пропуск на два лица… Корчак взглянул на меня так, что я съежился… Смысл ответа доктора был такой… не бросишь же своего ребенка в несчастье, болезни, опасности. А тут двести детей. Как оставить их одних в запломбированном вагоне и в газовой камере? И можно ли все это пережить?”…

Днем Корчак ходил по гетто, правдами и неправдами добывая пищу для детей. Он возвращался поздно вечером, иногда с мешком гнилой картошки за спиной, а иногда с пустыми руками, пробирался по улице между мертвыми и умирающими. По ночам он приводил в порядок свои бумаги, свои бесценные тридцатилетние наблюдения за детьми… и писал дневник:

…Варшава — моя, и я — ее. Скажу больше: я — это она.

…Мне сказал один мальчик, покидая Дом Сирот: “Если бы не этот дом, я бы не знал, что на свете существуют честные люди, которые не крадут. Не знал бы, что можно говорить правду. Не знал бы, что на свете есть правда…”

…Поливаю цветы. Моя лысина в окне — такая хорошая цель. У него карабин. Почему он стоит и смотрит спокойно? Нет приказа. А может быть, до военной службы он был сельским учителем или нотариусом, дворником? Что бы он сделал, если бы я кивнул ему головой? Дружески помахал рукой? Может быть, он не знает даже, как все на самом деле? Он мог приехать только вчера, издалека… Это последняя строчка в дневнике Януша Корчака. Он искал человека даже в эсэсовце. Многоточие — его рукой.

Хроника пути мужества
Пятого августа сорок второго года… Дом Сирот — дети и взрослые — выстроились на улице, — пишет Шаров. — Корчак и его дети начали последний путь. Над детским строем развивалось зеленое знамя Матиуша. Корчак шел впереди, держа за руки двух детей… Колонна обреченных детей с детской силой и бесстрашием разрезала самый строй фашизма.

Ремба (очевидец):

Дети построились по четверо. Корчак с высоко поднятой головой шел впереди… Второй отряд вела Стефания Вильчинска, третий — Бронятовска…, четвертый — Штернфельд… Это были первые евреи (гетто), которые шли на смерть с честью, презрительно глядя на людоедов.

Перле (очевидец):

…Эти двести ребят не кричали, двести невинных существ не плакали, ни один не побежал, ни один не спрятался, они только теснились, как птенцы, возле своего учителя и воспитателя, своего отца и брата…

Шаров:

Из Варшавы поезд повез детей в Треблинку. Один только мальчик выбрался на волю: Корчак поднял его на руки, и мальчику удалось выскользнуть в маленькое окошко товарного вагона. Но и этот мальчик потом, в Варшаве, погиб. Говорят, что на стенах одного из бараков в Треблинке остались детские рисунки — больше ничего не сохранилось.

Неверли:

…на Умшлагплац (привокзальная площадь в Варшаве, пункт перегрузки), прибыл Дом сирот с Корчаком. Люди замерли, будто появилась сама смерть, некоторые плакали. Вот так, стройной колонной, по четыре человека в ряду, со знаменем, с руководителем во главе, сюда еще не приводили…

— Что это такое? — закричал комендант Умшлагплаца.

Ему сказали: это Корчак с детьми. Комендант задумался, начал вспоминать, но вспомнил, когда дети были уже в вагонах. Он спросил у Доктора:

— Это Вы написали “Банкротство маленького Джека”?

— Да, а это имеет какое-нибудь отношение к эшелону?

— Нет, я просто читал в детстве, хорошая книга, вы можете остаться, доктор…

— А дети?

— Невозможно, детям придется поехать…

— Ну, нет, — крикнул Доктор, — дети — это главное! — и захлопнул за собой дверь изнутри…

Молитва Корчака по пути на смерть в Треблинку, переданная одним из железнодорожников
Господи, Ты, что страдал за человечество, смилуйся над нашим народом, который породил Тебя и который Тебя не знает. …мы не знаем Тебя, — Тебя, что страдал за чужие грехи, — но разве Твои страдания страшнее тех, что должны вынести мы! Господи, прости нам, наши прегрешения, мы молим Тебя об этом. …Господи, воззри на нас сквозь страдания Твои на кресте и освободи нас, народ Твой, от страданий. …услышь же, Господи, наши молитвы, ибо не будет конца этому игу на земле.Прими нас к себе, да исполнится воля Твоя, ибо кара была бы не столь тяжела, когда б была ниспослана Тобой…

Януш Корчак. 10 заповедей для родителей
1. Не жди, что твой ребенок будет таким, как ты или таким, как ты хочешь. Помоги ему стать не тобой, а собой.

2. Не требуй от ребенка платы за все, что ты для него сделал. Ты дал ему жизнь, как он может отблагодарить тебя? Он даст жизнь другому, тот — третьему, и это необратимый закон благодарности.

3. Не вымещай на ребенке свои обиды, чтобы в старости не есть горький хлеб. Ибо что посеешь, то и взойдет.

4. Не относись к его проблемам свысока. Жизнь дана каждому по силам и, будь уверен, ему она тяжела не меньше, чем тебе, а может быть и больше, поскольку у него нет опыта.

5. Не унижай!

6. Не забывай, что самые важные встречи человека — это его встречи с детьми. Обращай больше внимания на

них — мы никогда не можем знать, кого мы встречаем в ребенке.

7. Не мучь себя, если не можешь сделать что-то для своего ребенка. Мучь, если можешь — но не делаешь. Помни, для ребенка сделано недостаточно, если не сделано все.

8. Ребенок — это не тиран, который завладевает всей твоей жизнью, не только плод плоти и крови. Это та драгоценная чаша, которую Жизнь дала тебе на хранение и развитие в нем творческого огня. Это раскрепощенная любовь матери и отца, у которых будет расти не “наш”, “свой” ребенок, но душа, данная на хранение.

9. Умей любить чужого ребенка. Никогда не делай чужому то, что не хотел бы, чтобы делали твоему.

10. Люби своего ребенка любым — неталантливым, неудачливым, взрослым. Общаясь с ним — радуйся, потому что ребенок — это праздник, который пока с тобой.