Просто человек

В начале июля 1943-го развернулись ожесточенные бои на Курской дуге, и началась игра на нервах бойцов: то собирали в маршевые роту для отправки под Курск, то давали отбой. Так продолжалось три недели. В конце июля нас, наконец, повезли на запад и уже в эшелоне сообщили, что едем на Курскую дугу. В Москве поезд на три дня задержали, а потом направили на Северо-Западный фронт к Старой Русе. Последняя железнодорожная станция, на которой мы выгрузились, называлась Поле. К передовой оставалось 10-15 километров. Вся земля вокруг станции на несколько сотен метров была вспахана бомбами и снарядами. За всю мою военную биографию я нигде больше не видел таких "раненых" участков земли. Меня направили в 53-ю гвардейскую, Московскую, дважды Краснознаменную, волонтерскую стрелковую дивизию, в 157-й гвардейский стрелковый полк, в роту станковых пулеметов, действовавшей координировано с полковой разведкой.

К передовой подходили темном поздним вечером. Когда были километрах в пяти от нее, услышали артиллерийские выстрелы и взрывы снарядов. Хорошо были видны и немецкие осветительные ракеты. Зрелище можно было назвать даже красивым, если бы не чувство страха. Оно не было сильным, но присутствовала. Но разреши мне тогда: не хочешь на передовую - не иди, я все же решился. Потом, после госпиталей такое желание прошло. И чем больше воевал, тем страшнее было идти в каждый следующий бой. Неправда, что в "битого" нелепой страх исчезает. Страшно всем бойцам.

Недели через две страх перед смертью немного уменьшился, потому что смирился с обстоятельствами, пришел к убеждению: на этой войне если не убьют, то обязательно покалечат. Я видел, как каждый день гибли товарищи по роте, как стонали от невыносимой боли ранены. Как "горела", особенно на снегу, кровь товарищей ... Иногда, особенно в лютую стужу, думалось: пусть бы быстрее - или убили, или ранили, лишь бы нетрудно.

По пищу нам приходилось ходить в тыл примерно за 1-1,5 километра. Доставляли ее, отмечу, регулярно и своевременно. Однажды, получив в термос и завтрак, и обед, я возвращался в окопы. И оказался под артналётам врага. Чтобы хоть как-то защитить себя, вскочил в ближайшую ему. Вдруг почувствовал, что что-то мягкое и маленькое тоже прыгнула в яму и подкатилась ко мне. Если обстрел закончился, из-под меня выскочил ... заяц. Ни ловить его, ни стрелять по ним я не стал. Увидев на войне, как легко люди (в фашистов же также лица якобы человеческие) могут убивать себе подобных, я проникся особым чувством уважения к миру животного. В нем взаимоотношения намного более простые и честные.
9 ноября 1943 г. немцы на нашем участке обороны активизировались. С их стороны началась разведка боем. Но пулеметы молчали, только солдаты постреливали из винтовок. "Стреляные" пулеметчики, - сказал кто-то рядом со мной. - Без острой необходимости на большом расстоянии не стреляют, чтобы не вызвать на себя огонь артиллерии ". Когда фашисты подошли к нам поближе, метров на 400-500, я открыл огонь из своего "Максима". Не знаю, попал я в кого-нибудь, но немецкие артиллеристы открыли ответный огонь и первым же выстрелом вывели меня из строя ...

Именно при этом расположении роты мне однажды довелось испытать настоящий страх. Согласно приказу, "курсировал" ночью рядом со своим "Максимом" на отведенном мне участке обороны. Изредка постреливал, но больше двигался с автоматом туда-сюда вдоль траншеи. Небо было усеяно звездами. То и дело бросал свои взоры в эту вечную красоту. Не помню точно, мало или много времени прошло в таком постоянном движении, только вдруг на нейтральной полосе метров в 70-100 справа от себя услышал подозрительный шорох. Не долго думая, навел пулемет на это место и разрядил всю ленту с 250 патронов. Никто из наших на мою стрельбу не отреагировал. Зато моя точка взял под о-выстрел немецкий снайпер. Его пули ровненько попали в щит моего пулемета. Когда в небе чуть посветлело, увидел, что вражеская разведка прорыли в снегу целую траншею, чтобы подкрасться ко мне. Считанные метры, и я мог бы стать "языком" для немцев.

На этом же участке фронта, но в другом месте, произошел еще один интересный случай. Как обычно утром все наше отделение собралось на завтрак. Был очень густой туман. Завтракали молча, лишний говор на фронте только вредит. Вдруг из тумана на расстоянии десяти метров от нас вышли два немца с автоматами наготове. И они, и мы испугались одинаково. Через мгновение мы схватились за автоматы, синхронно с врагами нажали на курки, но оружие не сработало ни у нас, ни у немцев. Они сориентировались быстрее, повернулись и скрылись в тумане. Автоматы наши вдруг проснулись, и не одну сотню пуль выпустили мы вслед врагам. Но, ни раненых, ни мертвых немцев после того, как туман рассеялся, мы не увидели. Будто бы и не было этого эпизода.

В начале января 1944 Солдаты почувствовали, что вот-вот начнется наступление Красной Армии. Стали более активными действия полковой разведки и нашего отделения автоматчиков. 9 января, когда мы прикрывали очередную охоту разведчиков на "языка", немцы гранатами и огнем из стрелкового оружия заставили нас отойти, а после накрыли еще минометным огнем. Пострадали многие бойцы, мне тоже рассекло осколком левую ногу. Месяца через полтора, после госпиталя, меня направили в 23-ю гвардейскую стрелковую дивизию в полковую разведку 68-го гвардейского стрелкового полка.

... О Великой Отечественной войне написано много, и я не претендую на роль первооткрывателя. Насмотрелся и на разведку боем, и на бои местного значения, и укрепился в мысли, что окопнику остаться живым чрезвычайно сложно. Помню, что в моей юной голове из первых военных дней пульсировала решение: убить хотя бы одного фашиста. Задача для рядового окопника почти невыполнима, потому что немцы в обороне вели себя очень осторожно, без особой надобности не высовывались. Никогда не видел, чтобы их командование посылало солдат брать наши пулеметы грудью.

Однажды я как разведчик с несколькими товарищами искал проходы, по которым ночью можно отправиться за "языком". Линия фронта в то время проходила по реке Великой. А наш участок обороны находился на линии городов Псков - Остров - Опочка. Расстояние между окопами была не менее 500 метров. Наш пункт боевой охраны находился метров за 100-150 от немецкого огневой точки, в конце заросшего кустарником оврага, который вел в нашу сторону. При таком расстоянии от противника вести себя нужно было тихо. Вдруг увидел, как из-за враждебного дота вышел немец, прошел метров 20 и начал снимать штаны. Несмотря на запрет командира, я схватил карабин, зарядил его патроном с трассирующими пулей, попросил товарища проследить за меткостью и выстрелил. Увидел, что пуля попала фашисту в грудь. Сержант грубо выругал меня и пригрозил отдать под трибунал. Но в это время из-за дота вышел второй немец и стал искать товарища. Не долго думая, я снова зарядил ружье таким же патроном и попал этому фашисту в правую сторону. За второй выстрел сержант даже ударил меня и снова пригрозил трибуналом. Тела обоих врагов пролежали до темноты. Разумеется, немцы сразу узнали о гибели своих солдат, но решили, наверное, что убил их снайпер. Нашу боевую охрану они не заметили. Не могли фашисты представить, что мы находимся так близко. В общем, мне удалось избежать трибунала, которым пугал не только сержант, но и командир взвода. Могла ждать меня и штрафная рота - самое мягкое наказание в случае, если бы нас заметили. После этого страх смерти почти пропал, по-юношески считал, что уже что-то совершил на свете, двух фашистов убил. Все же после, в течение нескольких дней, чувствовал себя плохо. Думал, что, возможно, убиты мной немцы обычные рабочие или крестьяне, что воевали они не по своей воле, что дома их ждут дети. Я всячески убеждал себя, что ошибаюсь, что они такие же, как и все фашисты, и убивают ни в чем не повинных людей с удовольствием. Но эти мысли помогали мало.

Когда мне вручили противотанковых ружье (ПТР), офицер предупредил, что один патрон для него стоит 100 рублей, поэтому стрелять в "одинокого" фашиста из ПТР запрещено. Но добывать патроны для этого оружия было нетрудно, так как они валялись иной раз и в траншеях, и за бруствером. Поэтому я позволял себе стрелять по различным мишеням, и никто из начальства замечаний мне не делал.
26 апреля 1944 г. при попытке взять "языка" разгорелся бой, в котором погибли несколько моих товарищей. Меня ранило осколком гранаты.

После госпиталя опять перебросили на новый участок фронта, где ожидался бой местного значения силами одной или двух рот. Планировалось взять высотку, которая была метров за 200-300 от нас. Перед боем командир роты попросил меня, говоря по солдатски, «заткнуть глотку» немецким пулеметам, которые, конечно, откроют огонь по бойцам, что пойдут в атаку. Стрелять надо было по амбразуре немецких долговременных земляных огневых точек (дотов). Первый раз столкнулся с тем, что роту отправляли в атаку без артподготовки. В поле зрения были четыре дота. Начал по ним стрелять. Две огневые точки противника замолчали сразу, но ожили еще две. Их я тоже подавил. Почти без потерь мы заняли немецкие траншеи. Это, на мой взгляд, очень редкий случай на войне. Наши солдаты закрепились в окопах противника, а немцы отступили. Прошло минут 15-20. Я выбрал уже, где, на ближайшем холме, сделать новую огневую позицию, даже поднялся, чтобы перебежать к ней. И тут увидел, как из-за соседнего холма в нашу сторону полетели немецкие гранаты. Теперь начали отступать мы. Враг занял былые позиции и стрелял нам в спины. Стрелял не только из траншеи. Некоторые из немцев, спрятавшись за деревьями, вели огонь оттуда. Достать их автоматными или пулеметными очередями было невозможно. Разве только ранить. И то легко. Подумал, что немцы тоже боятся смерти и стараются получить легкое ранение, чтобы быстрее отправиться в тыл и избежать опасности.

Между тем наглость противника злила все больше, и, несмотря на запреты командира, я начал с ПТР расстреливать фрицев, что прятались за деревьями. Успел выстрелить восемь раз, и все восемь раз метко. Вряд ли кто из фашистов остался живым. Запомнился траурный эпизод этого боя: на самом холме наш солдат стал на колено, чтобы удобнее было стрелять, и ... был убит. Умирая, он какое-то время еще стрелял, ослабевающие пальцы продолжали нажимать на курок. Солдат простоял так до окончания боя, пока к нему не подошли бойцы. Оружие из рук он так и не выпустил.

Тем временем немцы открыли по мне артобстрел: на моем ПТР срезало дульный тормоз, а у меня попали 7-8 осколков, три из них - в лоб. Ощущение было, что по голове ударили хорошей палкой. Мелькнула мысль, что убит. Только почему же не падаю? Пальцами нашел рану, ощупал лоб и понял, что кость цела, не пробиты. Значит, повезло. Шрамы на лбу остались на всю жизнь. Осколком зацепило мизинец правой руки. Он так и остался немного кривые. Осколок засел и в мякоти большого пальца левой руки. Я просил удалить его, когда был в больнице. Но хирург сказал, что при удалении может быть затронут жизненно важный нерв и мне дадут нестроевой. Надо сказать, потом по жизни этот осколок мне не мешал. Только через 25 лет он начал двигаться, я даже пальцами нащупывал его в разных частях тела.

В сентябре 1944 года, меня перевели в команду тех, кто почти поправился после ранения и через 2-3 дня должен был ехать на фронт для взятия Риги. Но неожиданно нас направили в школу младших лейтенантов. 26 апреля 1945 присвоили офицерское звание, и в тот же день весь наш выпуск в эшелоне отправили на Берлин. На территории Польши поезд изменил направление на юг Германии, и именно в вагонах уже на немецкой территории мы узнали о Победе. Меня назначили командиром взвода ПТР в отдельный батальон охраны Дрездена.