21480
2
В свои саянские походы я беру крупы, лапшу, сухое молоко, сушеное мясо, пюре - в общем, сублиматы. Понятно, что по окончании двух недель на таком рационе тянет к другой пище...
Возвращение из Саян долгое - три дня сплава по таёжной реке. И вот однажды мне попалась лодка с рыбаками. Встреча с людьми в тех краях - редкость и радость. Посыпались приветствия, вопросы: "Куда ходил? Давно сплавляешься? Есть будешь?"
Чего у них только не было!
Помидоры, колбаса, банка лечо.... но тут один из мужиков проследил за моим взглядом. Сквозь все это богатство я смотрел на хлеб. На целых полбуханки хлеба. И он молча нагнулся и протянул мне его...
Мы попрощались, и я продолжил сплав. Хлеб, спрятанный под мышкой, просто грел душу! Я отламывал от буханки по кусочку и буквально впитывал хлеб всем телом! И думал: "Через два часа изба, там встану на ночлег, сварю суп и... буду есть его с хлебом!"
Изба действительно встретилась. И я варил суп. Но только ел его как обычно. Потому что за два часа сплава весь хлеб кончился - я просто не смог удержаться...
***
Когда отец рассказывал, что в войну лучшим лакомством был хлеб, я ему не верил. И нужно было лишиться этого чуда всего на две недели, чтобы понять, что хлеб не сравнится ни с чем. Сейчас,когда я пишу эти строки, меня снова качает в лодке - уже по волнам моей памяти. И я снова смотрю на хлеб в углу лодки, и снова прижимаю его к груди, и отщипываю кусочек за кусочком, наполняя себя ощущением дома и жизни...
Чего у них только не было!
Помидоры, колбаса, банка лечо.... но тут один из мужиков проследил за моим взглядом. Сквозь все это богатство я смотрел на хлеб. На целых полбуханки хлеба. И он молча нагнулся и протянул мне его...
Мы попрощались, и я продолжил сплав. Хлеб, спрятанный под мышкой, просто грел душу! Я отламывал от буханки по кусочку и буквально впитывал хлеб всем телом! И думал: "Через два часа изба, там встану на ночлег, сварю суп и... буду есть его с хлебом!"
Изба действительно встретилась. И я варил суп. Но только ел его как обычно. Потому что за два часа сплава весь хлеб кончился - я просто не смог удержаться...
***
Когда отец рассказывал, что в войну лучшим лакомством был хлеб, я ему не верил. И нужно было лишиться этого чуда всего на две недели, чтобы понять, что хлеб не сравнится ни с чем. Сейчас,когда я пишу эти строки, меня снова качает в лодке - уже по волнам моей памяти. И я снова смотрю на хлеб в углу лодки, и снова прижимаю его к груди, и отщипываю кусочек за кусочком, наполняя себя ощущением дома и жизни...
Ссылки по теме:
- 29 случайных фактов, которые изменят ваш привычный взгляд на еду
- Познавательные факты о японском рисе
- 25 интересных фактов, которые заставят взглянуть на еду по-новому
- 20 интересных фактов о Макдоналдс
- 13 самых странных находок, когда-либо обнаруженных в еде
Новости партнёров
реклама
Конечно же, для наших подводных лодок несение боевой службы - это ответственная задача. Надо в океане войти, прежде всего, в район, который тебе из Москвы для несения службы нарезали, надо какое-то время ходить по этому району, словно сторож по колхозному огороду, сторожить, и надо, наконец, покинуть этот район своевременно и целым-невредимым вернуться домой. Утомляет это все, прежде всего. И прежде всего это утомляет нашего старпома Льва Львовича Зуйкова, по прозвищу Лев.
То, что наш старпом в автономках работает не покладая рук, - это всем ясно: он и на камбузе, он и в корме, он и на приборке, он опять на камбузе - он везде. Ну и устает он! Устав, он плюхается в центральном в кресло и либо сразу засыпает, либо собирает командиров подразделений, чтобы вставить им пистон, либо ведет журнал боевых действий.
Ведет он его так: садится и ноги помещает на буй-вьюшку, а рядом устраивается мичман Васюков, который под диктовку старпома записывает в черновом журнале все, что с нами за день приключилось, а потом он же - Васюков - все это аккуратнейшим образом переносит в чистовой журнал боевых действий.
С этим мичманом старпома многое связывает. Например, их связывают дружеские отношения: то старпом гоняется за мичманом по всему центральному с журналом в руках, чтоб по голове ему настучать, то возьмет стакан воды и, когда тот уснет на вахте, за шиворот ему выльет, и мичман ему тоже по-дружески осторожненько гадит, особенно когда под диктовку пишет. Например, старпом ему как-то надиктовал, когда мы район действия противолодочной акустической системы "Сосус" покидали: "Покинули район действия импортной системы "Сосус". Народ [мат]л от счастья. Целую. Лелик" - и мичман так все это без искажения перенес в чистовой журнал. Старпом потом обнаружил и вспотел.
- Васюков! - вскричал он. - Ты что, совсем дурак, что ли?! Что ты пишешь все подряд! Шуток не понимаешь? Соображать же надо! Вот что теперь делать? А?
А Васюков, сделав себе соответствующее моменту лицо, посмотрел, куда там старпом пальцем тычет, и сказал:
- А давайте все это как положено зачеркнем, а внизу нарисуем: "Записано ошибочно".
После этого случая все на корабле примерно двое суток ходили очень довольные. Может, вам показалось, что народ наш не очень-то старпома любит? Нам сначала самим так казалось, пока не случилась с нашим старпомом натуральная беда.
Испекли нам коки хлеб, поскольку наш консервированный хлеб на завершающем этапе плавания совсем сдохшим оказался. И такой тот хлеб получился мягкий, богатый дрожжами и сахаром, что просто слюнки текли. Старпом пошел на камбуз и съел там полбатона, а потом за домино он сожрал целый батон и еще попросил, и ему еще дали. А ночью его прихватило: живот раздуло, и ни туда ни сюда - кишечная непроходимость.
Док немедленно поставил старпома раком и сделал ему ведерную клизму, но вода вышла чистая, а старпом так и остался раздутым и на карачках. Ну, кишечная непроходимость, особенно если она оказалась, скажем так, не в толстом, а в тонком кишечнике, когда газы не отходят, - штука страшная: через несколько часов перитонит, омертвление тканей, заражение, смерть, поэтому на корабле под председательством командира срочно прошел консилиум командного состава, который решал, что делать, но так и не решил, и корабль на несколько часов погрузился в черноту предчувствия. Лишь вахтенные отсеков, докладывая в центральный, осторожно интересовались: "Лев просрался?" - "Нет, - отвечали им так же осторожно, - не просрался". А в секретном черновом вахтенном журнале, куда у нас записывается всякая ерунда, вахтенный центрального печальный мичман Васюков печально записывал в столбик через каждые полчаса: "Лев не просрался. Лев не просрался, Лев не просрался..." Он даже специальную графу под это дело выделил, писал красиво, крупно, а потом начал комбинировать, чередовать большое буквы с маленькими, например так: "Лев не ПрОсРаЛсЯ", или еще как-нибудь, и, отстранившись, с невольным удовольствием наблюдал написанное, а корабль тем временем все глубже погружался в уныние: отменили все кинофильмы, все веселье, никто не спал, не жрал - все ходили и друг у друга спрашивали, а доку уже мерещилась операция и то, как он Львиные кишки в тазик выпустил и там их моет. Доку просто не сиделось на месте. Он шлялся за командиром, как теленок за дояркой, заглядывал ему в рот и просил: "Товарищ командир, давайте радио дадим, товарищ командир, умрет ведь". На что командир говорил ему: "Оперируй", - хотя и не очень уверенно.
Наконец командир сдался, и в штаб полетела радиограмма: "На корабле кишечная непроходимость. Прошу прервать службу".
Штаб молчал часов восемь, во время которых он, наверное, получал в Москве консультацию, потом, видимо, получил и тут же отбил нам: "Сделайте клизму". Наши им в ответ: "Сделали, не помогает". Те им: "Еще сделайте". Наши: "Сделали. Разрешите в базу". После чего там молчали еще часа четыре, а потом выдали: "Следуйте квадрат такой-то для передачи больного". Мы вздохнули и помчались в этот квадрат, и тут Лев пукнул - газы у него пошли. Он сам вскочил, примчался к доктору с лицом просветлевшим, крича по дороге: "Вовик, я пукнул!", - и тут же на корабле возникла иллюминация, праздник, и все ходили друг к другу и поздравляли друг друга с тем, что Лев пукнул.
Потом командир решил дать радиограмму, что, мол, все в порядке, прошу разрешения продолжать движение, вот только в какой форме эту радиограмму давать, надо ж так, чтоб поняли в штабе, а противник чтоб не понял. Он долго мучился над текстом, наконец вскричал: "Я уже не соображаю. Просто не знаю, что давать".
Тогда наши ему посоветовали: "Давайте так и дадим: Лев пукнул. Прошу разрешения выполнять боевую задачу".
В конце концов, действительно дали что-то такое, из чего было ясно, что, мол, с кишечной непроходимостью справились, пукнули и теперь хотят опять служить Родине, но штаб уперся - в базу!
И помчались мы в базу. Примчались, всплыли, и с буксира к нам на борт начальник штаба прыгнул:
- Кто у вас тут срать не умеет?! - первое, что он нам выдал. Когда он узнал, что старпом, он позеленел, вытащил Льва на мостик и орал там на весь океан, как павиан, а наши ходили по лодке и интересовались, что это там наверху происходит, а им из центрального говорили: "Льва срать учат".
Марш бросок к речке Жукопа у п.Соблаго.
Лагерь готов. В торжественной обстановке была съедена с ужином последняя буханка Бородинского. 20 дней!! Мягкий, не плесневый. Вкуснейший!
-----
Нашли просеку, на которой с заросших брусникой пней ягоды свисали как грозди винограда.
Набрали 80 литров (4 коробки из-под масла). Больше не было смысла - коробки кончились))
А старых и добрых хрустящих буханок след давно простыл, в магазинах продаются, но это трупы в пакетах, а не хлеб, на них смотреть жалко, просто порча умки на эти кирпичи.
пекарни делают по технологии - быстрее и больше, в итоге вата ватой.
Таким методом с ним ничего не происходит неделями.
Проверено!)
Сейчас хлеб засыхает, но плесени на нем нет. Я и забыл что это такое..
Это не нормально, нормальный хлеб как раз и должен плесневеть..
Меня это беспокоит :)
Даже сыр не плесневеет.. он либо засыхает либо начинает вонять, но не плесенью, а какой то дрянью.