Дед рассказывал

Дед рассказывал, когда я еще был маленьким.
1945 год, бои шли уже в Пруссии. Три дня бились за какой-то городок. И тут передышка.
Деда заслали связным. Вернувшись, он с трудом нашел в этой неразберихе штаб батальона, откуда его отправили к развалинам большого здания, где находились остатки его роты.

Придя, дед не стал докладываться, чтоб не загреметь в караул, после трех-то бессонных ночей, а забрался в кузов стоящей рядом разбитой машины и тут же заснул.

Проснулся от толчков и качки, приоткрыл глаза: япона мать! Он едет в кузове грузовика, вдоль бортов которого сидят три немца! Потряхивает прилично, но, слава богу, они дремлют. Остатки сна слетают мгновенно, и он тут же соображает, что еще жив только потому, что с головой укрыт немецкой шинелью. Как можно осторожнее он оглядывается: рядом барабаны с проводами и немец, весь в окровавленных бинтах и, похоже, уже скончавшийся.

Что делать? Попытаться сигануть за борт? Бесполезно, наверняка машина едет в колоне, и его тут же пристрелят. А ведь война заканчивается и ой как хочется выжить! И у него созревает план.

Дед тихонечко снимает грязные окровавленные бинты с лежащего рядом немца. И так же тихо, под шинелью, заматывает себе ими голову, оставив лишь глаза. Мол, ранен так, что ни говорить, ни слышать не могу. А на первой же остановке, изображая раненого, решает попытаться вылезти из грузовика, типа, отлить. Ну, и свалить потом. Для этого он избавляется от своей советской формы, выпихнув ее в щель в борту, и, оставшись лишь в исподнем, очень медленно, поскольку же на виду у немцев, в такт толчкам, натягивает на себя шинель бойца вермахта.
И тут машина останавливается. Фрицы просыпаются. Один из них трогает раненого товарища, что-то говорит на немецком. Затем все трое негромко произносят молитву. А дед под шинелью так неудачно обмотал голову, что теперь толком ничего не слышит и не намного лучше видит. А самое главное, с трудом дышит. И он решает - пора, пока не задохнулся.

Он, со стоном, сначала садится, затем, продолжая сопровождать свои действия стонами, встает на карачки и хватается за борт. Он чувствует, что выглядит это все как-то не так, но немцы, вроде бы, не выказывают признаков беспокойства. И дед перелезает через борт, спускается на землю, и, ковыряясь в шинеле в районе ширинки, чтоб всем было понятно, какая у него возникла маленькая необходимость, пошатываясь идет к кустам.
Напряжение дикое, сердце выскакивает из груди, в голове калейдоскоп мыслей. И нервы у деда не выдерживают. Он рвет со всех ног в сторону овражка. Сзади слышатся крики, стрельба. Сильный удар в район ягодиц, и он падает, не пробежав и 50 метров. Лежа, он видит подбегающих людей и жалеет в этот момент лишь о том, что пуля попала не в голову.

А сейчас вернемся чуть назад, к тому моменту, когда дед забрался в кузов, как ему показалось, разбитой машины. А машина была хоть и потрепанной, но целой и принадлежала связистам из приданного их полку дивизиона 122-миллиметровых гаубиц. Артиллеристов передислоцировали в тыл, и водила, получив приказ, увез и деда. Где-то по дороге в кузов машины закинули пленных немцев, сдавались они тогда пачками, их даже не охраняли. Но когда колонна остановилась, а одна фашистская гадина вдруг попыталась удрать, красноармейцы, естественно, открыли по этой гадине огонь и прострелили ей задницу.

Конечно, потом во всем разобрались. Деду влепили штрафную роту. Хотя могли и расстрелять. Он же документы все свои вместе с формой выбросил. Рана была у него довольно тяжелой, но в госпитале зажила быстро. А в штрафную роту он не попал - кончилась война, и его амнистировали.

Вот так мой дед умудрился бежать из плена от пленных немцев, будучи в тылу среди своих. И хоть вспоминал он это всегда с улыбкой, этот эпизод стал для него самым напряженным и драматичным за всю войну.