1292
3
1
Волку собаки нипочём, но голодную собаку-канака волк от тризны не отгоняет. А тем более лайку — которая, говорят, в общем-то, не собака.
…В лесном селении теперь уж совсем немногочисленного сибирского народа селькупов, среди самых больших в мире болот, Васюганских, болот знаменитых, мне существенное приближение к собаке-канака увидеть довелось.
То, что канака понимает человеческую речь, — пустяки. Даже чтение мыслей хозяина на желудочные темы штука невелика. Есть штуки и покруче — вовсе за пределами понимания горожанина.
Но, по порядку.
…В лесном селении теперь уж совсем немногочисленного сибирского народа селькупов, среди самых больших в мире болот, Васюганских, болот знаменитых, мне существенное приближение к собаке-канака увидеть довелось.
То, что канака понимает человеческую речь, — пустяки. Даже чтение мыслей хозяина на желудочные темы штука невелика. Есть штуки и покруче — вовсе за пределами понимания горожанина.
Но, по порядку.
Стоит хозяину, скажем, в разговоре с соседом предположить, что проезжие цивилизованные, похоже, намыливаются украсть с грузовой нарточки рыбу, как отдыхавшая далеко в стороне канака встаёт, идёт к этим нарточкам и ложится с ними рядом. Хотя никогда прежде нарточки не охраняла.
Или такая картина. Возвращается кадровый охотник вечером из тайги в своё пахнущее хвоей зимовьё, за день выстудившееся, — и сразу же начинает топить печурку. Остывшая за день печь чадит, поэтому дверь в зимовьё при топке обычно держат открытой. Собака при этом обычно лежит на пороге. Голова — на пороге, нос — внутрь, хвост виляет снаружи.
Наблюдает за хозяином.
И слушает.
Охотник вообще с канака разговаривает больше, чем с женой или детьми.
Стоит хозяину после неудачного охотничьего дня начать искренно сокрушаться — что-де охота на соболя совсем в этом году неудачная, так и пропасть недолго, как канака встаёт и уходит в лес — одна. Одна в темноте ходит сколь угодно долго, но не позже утра непременно притаскивает соболя. Как она берёт соболя с дерева без помощи охотника — загадка, но берёт. Именно канака. Обычной охотничьей собаке такое не по росту.
Или такая картина. Возвращается кадровый охотник вечером из тайги в своё пахнущее хвоей зимовьё, за день выстудившееся, — и сразу же начинает топить печурку. Остывшая за день печь чадит, поэтому дверь в зимовьё при топке обычно держат открытой. Собака при этом обычно лежит на пороге. Голова — на пороге, нос — внутрь, хвост виляет снаружи.
Наблюдает за хозяином.
И слушает.
Охотник вообще с канака разговаривает больше, чем с женой или детьми.
Стоит хозяину после неудачного охотничьего дня начать искренно сокрушаться — что-де охота на соболя совсем в этом году неудачная, так и пропасть недолго, как канака встаёт и уходит в лес — одна. Одна в темноте ходит сколь угодно долго, но не позже утра непременно притаскивает соболя. Как она берёт соболя с дерева без помощи охотника — загадка, но берёт. Именно канака. Обычной охотничьей собаке такое не по росту.
Каждое обладающее дыханием живое существо мечтает о ласке, тянется к ласке и ради достижения этого маяка готово своротить горы. Далеко не всякий владелец собаки любит свою собственность душой. Но если любит, но не гладит, более того, стиснув зубы, ластящуюся собаку отфутболивает валенком, то тогда собака вынуждена учиться купаться в ласке на психоэнергетическом уровне. Тем более, если её лишают возможности играться с уличными шавками — проще говоря, сажают на цепь. Иными словами, беззлобные пинки валенком выводят собаку на совершенно иной уровень восприятия жизни — почти вызволяют в ней канака.
Для неведающего налицо парадокс: внешне сплошной ужас, эдакий постоянно действующий ГУЛАГ, — ан собака гениальна и счастлива, жизнь её духовно изобильна; а у купающего своего «любимца» в «христианском милосердии», наоборот, — дегенеративна и не благородна.
Но, напоминаю, валенок становится «рабочим» только при возвышенном состоянии души «устроителя ГУЛАГа».
Для неведающего налицо парадокс: внешне сплошной ужас, эдакий постоянно действующий ГУЛАГ, — ан собака гениальна и счастлива, жизнь её духовно изобильна; а у купающего своего «любимца» в «христианском милосердии», наоборот, — дегенеративна и не благородна.
Но, напоминаю, валенок становится «рабочим» только при возвышенном состоянии души «устроителя ГУЛАГа».
Теперь — вторая ступень. Итак, перед нами собака, которая своего хозяина воспринимает особенно обострённо, на тонких уровнях. Понятно, что такая собака вырастет иной — более на тонких уровнях развитой. Понятно также и то, что расти она будет в зависимости от того, чтo о ней думает хозяин. Каков её образ. Так сказать, мыслеформа. Даже бесчувственный человек меняется в зависимости от того, как к нему относятся окружающие: к нему уважительно — и он не хамит, а в случае собаки этот феномен усиливается в тысячи раз.
А. Меняйлов "Смотрите, смотрите внимательно, о волки!"
А. Меняйлов "Смотрите, смотрите внимательно, о волки!"
Источник:
