14976
10
Жизнь Виктора Цоя глазами его отца. Откровенное интервью Роберта Цоя.
Каких только небылиц не сочиняли вокруг Витиной гибели. Одни писали — это было самоубийство, другие — дело рук спецслужб.
Как-то, уже после гибели сына, мою машину остановил гаишник. Увидев права, воскликнул: «Вы — отец великого Виктора Цоя?» Я растерялся: было неловко, не знал, как реагировать, совсем не просто быть отцом выдающегося сына. Когда Вити не стало, казалось, пройдет лет пять — и о нем забудут. Но минуло четверть века, а слава его живет. И вокруг Витиной могилы на Богословском кладбище Санкт-Петербурга в памятные дни по-прежнему собираются толпы фанатов, большинство из которых никогда не видели Цоя живым.
Что я могу о нем рассказать? Для меня Витя навсегда остался маленьким мальчиком, который в детстве ненавидел ходить в ясли, а в юности мог выпить трехлитровую банку томатного сока зараз. Он рос обычным пацаном. Не был ни хулиганом, ни тихоней, никогда не стремился в лидеры. Первые музыкальные опыты сына казались нам с его матерью баловством. Только с выходом альбомов «Группа крови» и «Звезда по имени Солнце» я осознал, что сын одарен свыше. Никак не мог понять: откуда он берет такие слова и мысли?
А потом придет она.
«Собирайся, — скажет, — пошли;
Отдай земле тело...»
Ну а тело не допело чуть-чуть,
Ну а телу недодали любви.
Странное дело...
Когда слушаю — жуть берет. Витька назвал эту песню «Сказка», но я считаю ее реквиемом. В глубине души до сих пор не могу поверить, что это написал мой сын. Ведь ничто не предвещало...
Я не слишком разговорчив. Моя жена и Витина мама Валентина Васильевна всегда над этим посмеивалась: дескать, так дает о себе знать корейское происхождение. И сын тоже был молчуном, многим казался замкнутым. Но мы такие, какие есть.
У моего отца, Витькиного деда, было корейское имя, хотя окружающие звали его Максимом Петровичем. Папа был человеком просвещенным. До войны нацмену-корейцу было непросто получить высшее образование, а отец выучился на преподавателя русского языка и литературы. И почти сразу его призвали в органы госбезопасности, дослужился до майора.
Как-то, уже после гибели сына, мою машину остановил гаишник. Увидев права, воскликнул: «Вы — отец великого Виктора Цоя?» Я растерялся: было неловко, не знал, как реагировать, совсем не просто быть отцом выдающегося сына. Когда Вити не стало, казалось, пройдет лет пять — и о нем забудут. Но минуло четверть века, а слава его живет. И вокруг Витиной могилы на Богословском кладбище Санкт-Петербурга в памятные дни по-прежнему собираются толпы фанатов, большинство из которых никогда не видели Цоя живым.
Что я могу о нем рассказать? Для меня Витя навсегда остался маленьким мальчиком, который в детстве ненавидел ходить в ясли, а в юности мог выпить трехлитровую банку томатного сока зараз. Он рос обычным пацаном. Не был ни хулиганом, ни тихоней, никогда не стремился в лидеры. Первые музыкальные опыты сына казались нам с его матерью баловством. Только с выходом альбомов «Группа крови» и «Звезда по имени Солнце» я осознал, что сын одарен свыше. Никак не мог понять: откуда он берет такие слова и мысли?
А потом придет она.
«Собирайся, — скажет, — пошли;
Отдай земле тело...»
Ну а тело не допело чуть-чуть,
Ну а телу недодали любви.
Странное дело...
Когда слушаю — жуть берет. Витька назвал эту песню «Сказка», но я считаю ее реквиемом. В глубине души до сих пор не могу поверить, что это написал мой сын. Ведь ничто не предвещало...
Я не слишком разговорчив. Моя жена и Витина мама Валентина Васильевна всегда над этим посмеивалась: дескать, так дает о себе знать корейское происхождение. И сын тоже был молчуном, многим казался замкнутым. Но мы такие, какие есть.
У моего отца, Витькиного деда, было корейское имя, хотя окружающие звали его Максимом Петровичем. Папа был человеком просвещенным. До войны нацмену-корейцу было непросто получить высшее образование, а отец выучился на преподавателя русского языка и литературы. И почти сразу его призвали в органы госбезопасности, дослужился до майора.
Это помогло дать высшее образование всем пятерым детям.
Наша семья родом с Дальнего Востока. Корейцы переезжали туда с середины позапрошлого века в попытке избежать японского преследования. Моя прабабушка родилась в Приморском крае. Но в 1937 году, когда Японская империя, в состав которой входила Корея, вторглась в Китай, все двести тысяч корейцев, живших на приграничной территории, были интернированы. Нашу семью сослали в Казахстан, почти за десять тысяч километров. Старший сын успел родиться во Владивостоке, а трое младших и дочь — уже в городе Кзыл-Орде на реке Сырдарье.
Но традиции в семье чтили. Главными праздниками для нас, как и для всех корейцев, оставались год со дня рождения — когда понятно, что ребенок будет жить, и шестидесятилетний юбилей, на который уже можно подводить итоги. Вот и Витю мы повезли в Казахстан — знакомить с моей родней, когда ему было чуть больше года.
После школы я сумел поступить в Ленинградский военно-механический институт. Старался учиться изо всех сил, понимая, что высшее образование — единственный шанс выбиться в люди. На третьем курсе приятель зазвал за город на празднование нового 1961 года. Там, в поселке Кирилловском, я встретил будущую жену Валю Гусеву. Стройная, заводная, с роскошными светлыми волосами, гимнастка — окончила школу тренеров при Институте физкультуры. По распределению попала в сельскую школу, при ней и жила. Мы женихались недолго: в начале января я сделал предложение. Валентина смеялась: «Думала, может, у восточных мужчин так принято — сразу брать быка за рога?» Но решение жениться возникло обоюдное. Мне уже стукнуло двадцать три, невеста была на год старше.
Валины родители приехали в Питер по лимиту, оба — с образованием «один класс средней школы». Мать работала посудомойкой, отец — кузнецом-молотобойщиком. Простые люди, рабочие. С ними жила Валина сестра Вера, страдающая задержкой умственного развития. Она смогла окончить только семь классов и тоже пошла в судомойки. Не нажила ни семьи, ни детей, единственным ее увлечением стала водка. Валентина нянчилась с Верой до самой ее смерти: это была обуза на всю жизнь.
Поначалу мы ютились все вместе в двухкомнатной квартире. Моя национальность Гусевых не смутила. А вот своим родным я рассказал о женитьбе далеко не сразу. Боялся — могут принять в штыки, что выбрал не кореянку. Признался, только когда уже родился Витька.
Мужем я был не шибко завидным. День и ночь учился, на подработку не было ни времени, ни сил. Хотя стипендию получал неплохую, да и родители денег подбрасывали. Собирался идти на службу в Военно-морской флот: это давало две звездочки на погонах и в два раза больший, чем на гражданке, оклад. Но перед самым дипломом Минобороны отказалось принимать выпускников по моей специальности «наземное оборудование и пусковые установки».
Наша семья родом с Дальнего Востока. Корейцы переезжали туда с середины позапрошлого века в попытке избежать японского преследования. Моя прабабушка родилась в Приморском крае. Но в 1937 году, когда Японская империя, в состав которой входила Корея, вторглась в Китай, все двести тысяч корейцев, живших на приграничной территории, были интернированы. Нашу семью сослали в Казахстан, почти за десять тысяч километров. Старший сын успел родиться во Владивостоке, а трое младших и дочь — уже в городе Кзыл-Орде на реке Сырдарье.
Но традиции в семье чтили. Главными праздниками для нас, как и для всех корейцев, оставались год со дня рождения — когда понятно, что ребенок будет жить, и шестидесятилетний юбилей, на который уже можно подводить итоги. Вот и Витю мы повезли в Казахстан — знакомить с моей родней, когда ему было чуть больше года.
После школы я сумел поступить в Ленинградский военно-механический институт. Старался учиться изо всех сил, понимая, что высшее образование — единственный шанс выбиться в люди. На третьем курсе приятель зазвал за город на празднование нового 1961 года. Там, в поселке Кирилловском, я встретил будущую жену Валю Гусеву. Стройная, заводная, с роскошными светлыми волосами, гимнастка — окончила школу тренеров при Институте физкультуры. По распределению попала в сельскую школу, при ней и жила. Мы женихались недолго: в начале января я сделал предложение. Валентина смеялась: «Думала, может, у восточных мужчин так принято — сразу брать быка за рога?» Но решение жениться возникло обоюдное. Мне уже стукнуло двадцать три, невеста была на год старше.
Валины родители приехали в Питер по лимиту, оба — с образованием «один класс средней школы». Мать работала посудомойкой, отец — кузнецом-молотобойщиком. Простые люди, рабочие. С ними жила Валина сестра Вера, страдающая задержкой умственного развития. Она смогла окончить только семь классов и тоже пошла в судомойки. Не нажила ни семьи, ни детей, единственным ее увлечением стала водка. Валентина нянчилась с Верой до самой ее смерти: это была обуза на всю жизнь.
Поначалу мы ютились все вместе в двухкомнатной квартире. Моя национальность Гусевых не смутила. А вот своим родным я рассказал о женитьбе далеко не сразу. Боялся — могут принять в штыки, что выбрал не кореянку. Признался, только когда уже родился Витька.
Мужем я был не шибко завидным. День и ночь учился, на подработку не было ни времени, ни сил. Хотя стипендию получал неплохую, да и родители денег подбрасывали. Собирался идти на службу в Военно-морской флот: это давало две звездочки на погонах и в два раза больший, чем на гражданке, оклад. Но перед самым дипломом Минобороны отказалось принимать выпускников по моей специальности «наземное оборудование и пусковые установки».
×
Так моя карьера с самого начала и не задалась: поступил на Судомеханический завод, затем — на завод «Электросила», бывало, зарабатывал меньше Валентины. Жена хоть и получила второе высшее образование — биологическое, сорок лет прослужила в школе учительницей физкультуры.
Витька родился двадцать первого июня 1962 года. Мужчины, как правило, мечтают о наследнике, и я не исключение. Но сыну было всего два дня — их с матерью еще не выписали, — когда меня, окончившего четвертый курс, отправили на практику подо Львов, на шахтные пусковые установки. Всего-то и успел, что покричать под окнами роддома: «Валентина! Покажи сына в окошко!» Жена поднесла его к стеклу, и я пошутил: «Что ты мне кусок мяса показываешь?» Он был красный, крикливый, совсем еще не похожий на человека.
В Ленинград вернулся, когда Вите был почти год. Возможно, я плохой отец. Ни первых слов сына, ни первых шагов не помню. Не пришлось гулять с ним, катать с горки. Слишком тяжело мы жили: я пропадал на работе. Долгие годы казалось, что еще успеется: сейчас немножко разгребемся с делами, заживем более или менее нормально и все смогу наверстать в отношениях. А вышло так, что когда наконец оглянулся, эти отношения уже не были нужны ни увлеченному своей музыкой Витьке, ни, по большому счету, мне. Все проворонил, о чем, конечно, сильно жалею.
В полтора годика сына определили в ясли. Но он всегда был свободолюбивым и, не желая расставаться с матерью, так орал, что воспитательнице приходилось целыми днями носить его на руках. Больше года промучились — забрали.
Когда Витя чуть подрос, ребром встал вопрос жилплощади. В середине шестидесятых как раз зарождалось кооперативное движение: появилась возможность купить квартиру. Валентина подрядилась на лето в пионерский лагерь воспитателем: там бесплатно кормили да еще зарплату платили. И Витю с собой взяла. А я укатил на заработки на Север, на комбинат «Воркутауголь». Через год привез около тысячи рублей — деньги по тем временам гигантские. Мы кое-как наскребли-назанимали и в 1966 году внесли первый взнос за крошечный двухкомнатный кооператив. Витьку на время бумажной волокиты отправили в лагерь, но когда ордер был получен, так захотелось немедленно оказаться всей семьей под одной крышей! Еле дождавшись выходных, я помчался забирать сына, по дороге домой он, не закрывая рта, расспрашивал о нашем доме, но ехали мы долго, на перекладных, и он так утомился, что, войдя в квартиру, даже оглядеться не смог — вырубился.
За кооператив приходилось ежемесячно выплачивать, на жизнь оставались совсем крохи. Но Витька не был привередой: рос стеснительным, в магазинах не канючил. Не помню, чтобы о чем-то просил, разве что о велосипеде. Мы купили, но не сразу.
Витька родился двадцать первого июня 1962 года. Мужчины, как правило, мечтают о наследнике, и я не исключение. Но сыну было всего два дня — их с матерью еще не выписали, — когда меня, окончившего четвертый курс, отправили на практику подо Львов, на шахтные пусковые установки. Всего-то и успел, что покричать под окнами роддома: «Валентина! Покажи сына в окошко!» Жена поднесла его к стеклу, и я пошутил: «Что ты мне кусок мяса показываешь?» Он был красный, крикливый, совсем еще не похожий на человека.
В Ленинград вернулся, когда Вите был почти год. Возможно, я плохой отец. Ни первых слов сына, ни первых шагов не помню. Не пришлось гулять с ним, катать с горки. Слишком тяжело мы жили: я пропадал на работе. Долгие годы казалось, что еще успеется: сейчас немножко разгребемся с делами, заживем более или менее нормально и все смогу наверстать в отношениях. А вышло так, что когда наконец оглянулся, эти отношения уже не были нужны ни увлеченному своей музыкой Витьке, ни, по большому счету, мне. Все проворонил, о чем, конечно, сильно жалею.
В полтора годика сына определили в ясли. Но он всегда был свободолюбивым и, не желая расставаться с матерью, так орал, что воспитательнице приходилось целыми днями носить его на руках. Больше года промучились — забрали.
Когда Витя чуть подрос, ребром встал вопрос жилплощади. В середине шестидесятых как раз зарождалось кооперативное движение: появилась возможность купить квартиру. Валентина подрядилась на лето в пионерский лагерь воспитателем: там бесплатно кормили да еще зарплату платили. И Витю с собой взяла. А я укатил на заработки на Север, на комбинат «Воркутауголь». Через год привез около тысячи рублей — деньги по тем временам гигантские. Мы кое-как наскребли-назанимали и в 1966 году внесли первый взнос за крошечный двухкомнатный кооператив. Витьку на время бумажной волокиты отправили в лагерь, но когда ордер был получен, так захотелось немедленно оказаться всей семьей под одной крышей! Еле дождавшись выходных, я помчался забирать сына, по дороге домой он, не закрывая рта, расспрашивал о нашем доме, но ехали мы долго, на перекладных, и он так утомился, что, войдя в квартиру, даже оглядеться не смог — вырубился.
За кооператив приходилось ежемесячно выплачивать, на жизнь оставались совсем крохи. Но Витька не был привередой: рос стеснительным, в магазинах не канючил. Не помню, чтобы о чем-то просил, разве что о велосипеде. Мы купили, но не сразу.
Учился сын в той же школе, где работала Валентина, и до четвертого класса вообще от матери не отходил: чуть перемена — к ней бежит. Она была педагогом по призванию. Читала Витьке книжки из серии «Жизнь замечательных людей»: надеялась вырастить из него талантливого человека. Когда заметила, что шестилетний сын прилично рисует, была счастлива. Через какое-то время отвела его в городскую художественную школу, которая располагалась на Невском проспекте. Педагог сразу сказал: «Мальчик талантливый. Одна проблема — не хватает терпения. Ему быстро становится скучно, а из-под палки работать не умеет». В студии Витька делал успехи, в шестом классе даже занял второе место на общегородской выставке. Мы с Валентиной ходили в Этнографический музей, где среди прочих работ выставлялась его картина «Все на БАМ». Побывали рисунки сына и на художественной выставке в Нью-Йорке.
В то время мы с Валей переживали сложный период. Не перестаю себя корить, но вышло так, что я оставил семью. В советские времена работников городских предприятий посылали в совхозы помогать убирать урожай. Там на сенокосе я втрескался в сослуживицу Любу. Молодой мужик, немного за тридцать, вот и потянуло на сторону. Никогда не боялся рубить сплеча, особенно по молодости, честно признался Валентине: «Полюбил другую».
Витька мой уход воспринял спокойно, он вообще рос скрытным, был не склонен к проявлению чувств, эмоций. Я навещал сына. Тогда и показал ему первые аккорды: у нас сохранилась старенькая семиструнка, на которой я бренчал еще в Кзыл-Орде. Витя радовался моим приходам, но делал вид, что это обычное дело: пришел и пришел. Между нами всегда существовала некоторая дистанция. Уверен, что она необходима: отец и муж — это глава семьи, все к нему должны относиться с почтением. Но я Витьку никогда не обижал. Однажды только... Мы, взрослые, разговаривали на кухне, а он прибежал и стал перебивать, что-то срочно понадобилось. Ну, я и дал ему подзатыльник. До сих пор жалею.
В новой семье у меня родился сын Леонид. Но когда ему не было и двух лет, мы с Любой разбежались. Я попросил у Валентины разрешения вернуться. Она обратилась к Вите:
— Хочешь, чтобы отец опять жил с нами?
В то время мы с Валей переживали сложный период. Не перестаю себя корить, но вышло так, что я оставил семью. В советские времена работников городских предприятий посылали в совхозы помогать убирать урожай. Там на сенокосе я втрескался в сослуживицу Любу. Молодой мужик, немного за тридцать, вот и потянуло на сторону. Никогда не боялся рубить сплеча, особенно по молодости, честно признался Валентине: «Полюбил другую».
Витька мой уход воспринял спокойно, он вообще рос скрытным, был не склонен к проявлению чувств, эмоций. Я навещал сына. Тогда и показал ему первые аккорды: у нас сохранилась старенькая семиструнка, на которой я бренчал еще в Кзыл-Орде. Витя радовался моим приходам, но делал вид, что это обычное дело: пришел и пришел. Между нами всегда существовала некоторая дистанция. Уверен, что она необходима: отец и муж — это глава семьи, все к нему должны относиться с почтением. Но я Витьку никогда не обижал. Однажды только... Мы, взрослые, разговаривали на кухне, а он прибежал и стал перебивать, что-то срочно понадобилось. Ну, я и дал ему подзатыльник. До сих пор жалею.
В новой семье у меня родился сын Леонид. Но когда ему не было и двух лет, мы с Любой разбежались. Я попросил у Валентины разрешения вернуться. Она обратилась к Вите:
— Хочешь, чтобы отец опять жил с нами?
Он ответил, как всегда, спокойно-односложно:
— Конечно.
Люба нашла себе нового мужа, мы договорились, что я не буду претендовать на общение с Леней, пока ему не исполнится четырнадцать. К счастью, младший сын на меня зла не затаил. И Валентина за несколько лет до смерти с ним познакомилась, мы даже праздники отмечали вместе. А вот Виктор с Леней никогда не общались. Старший сын узнал о существовании брата, но встретиться с ним не успел — погиб.
Когда мы с Валей разводились, квартиру пришлось разменять. Мне досталась комната в коммуналке, бывшая жена с сыном переехали в «однушку», а после смерти Валиного отца съехались с ее матерью и сестрой в трехкомнатную квартиру. Туда я несолоно хлебавши и вернулся.
Если в начальных классах Витя учился хорошо, то став старше, скатился на тройки. Валентина не обращала на это внимания: «Ничего, выправится!» Уже тогда, в художественной школе, Витька с друзьями пытались создать свою первую группу. Болтались при этом в нашей густонаселенной квартире, где сын занимал проходную комнату. Бабка с Верой тихо пили у себя за закрытой дверью, мы с Валей пропадали на работе или на рыбалке, куда ездили почти каждые выходные, — гоп-компании было где развернуться.
Как-то возвращаемся, а из ванной раздается жуткий вой. Что случилось?! Оказывается, Витька пытается петь! И стесняется так, что даже в ванной закрылся. Страшно переживал, что голос стал ломаться. «Почему у меня голос как у девчонки? Когда это кончится?» — впадал он в отчаяние, но бубнеж из ванной не прекращался.
В другой раз летом мы с Валентиной уехали на юг. Оставили сыну около ста рублей в расчете, чтобы в день тратил по трешке. Так он тут же пошел в магазин и купил себе настоящую взрослую гитару, а оставшиеся дни сидел на голодном пайке.
Нам с матерью казалось, что музыка — это баловство, которое только отвлекает сына от призвания художника. Валентина была на седьмом небе, когда Витьку без всякого блата приняли в престижное Художественное училище имени Валентина Серова на оформительское отделение. Но портреты Джима Моррисона и Джона Леннона он рисовал с куда большим пылом, чем натюрморты. Начались прогулы, пересдачи, и уже через год его отчислили. Валя сохраняла спокойствие: «Не хочет учиться — не надо. Пусть найдет, к чему лежит душа». Кстати, сын так и не оставил живопись, у меня хранятся его картины, которые он нарисовал уже будучи известным.
Искал себя Витька с пятнадцати до восемнадцати лет. Все сыну тогда было неинтересно, отовсюду уходил. Мать устроила на завод — бросил, поступил в ПТУ на резчика по дереву — учился плохо, даже диплома не получил, вышел со справкой. Попав по распределению в реставрационную мастерскую Екатерининского дворца в Пушкине, продержался там всего два месяца.
— Конечно.
Люба нашла себе нового мужа, мы договорились, что я не буду претендовать на общение с Леней, пока ему не исполнится четырнадцать. К счастью, младший сын на меня зла не затаил. И Валентина за несколько лет до смерти с ним познакомилась, мы даже праздники отмечали вместе. А вот Виктор с Леней никогда не общались. Старший сын узнал о существовании брата, но встретиться с ним не успел — погиб.
Когда мы с Валей разводились, квартиру пришлось разменять. Мне досталась комната в коммуналке, бывшая жена с сыном переехали в «однушку», а после смерти Валиного отца съехались с ее матерью и сестрой в трехкомнатную квартиру. Туда я несолоно хлебавши и вернулся.
Если в начальных классах Витя учился хорошо, то став старше, скатился на тройки. Валентина не обращала на это внимания: «Ничего, выправится!» Уже тогда, в художественной школе, Витька с друзьями пытались создать свою первую группу. Болтались при этом в нашей густонаселенной квартире, где сын занимал проходную комнату. Бабка с Верой тихо пили у себя за закрытой дверью, мы с Валей пропадали на работе или на рыбалке, куда ездили почти каждые выходные, — гоп-компании было где развернуться.
Как-то возвращаемся, а из ванной раздается жуткий вой. Что случилось?! Оказывается, Витька пытается петь! И стесняется так, что даже в ванной закрылся. Страшно переживал, что голос стал ломаться. «Почему у меня голос как у девчонки? Когда это кончится?» — впадал он в отчаяние, но бубнеж из ванной не прекращался.
В другой раз летом мы с Валентиной уехали на юг. Оставили сыну около ста рублей в расчете, чтобы в день тратил по трешке. Так он тут же пошел в магазин и купил себе настоящую взрослую гитару, а оставшиеся дни сидел на голодном пайке.
Нам с матерью казалось, что музыка — это баловство, которое только отвлекает сына от призвания художника. Валентина была на седьмом небе, когда Витьку без всякого блата приняли в престижное Художественное училище имени Валентина Серова на оформительское отделение. Но портреты Джима Моррисона и Джона Леннона он рисовал с куда большим пылом, чем натюрморты. Начались прогулы, пересдачи, и уже через год его отчислили. Валя сохраняла спокойствие: «Не хочет учиться — не надо. Пусть найдет, к чему лежит душа». Кстати, сын так и не оставил живопись, у меня хранятся его картины, которые он нарисовал уже будучи известным.
Искал себя Витька с пятнадцати до восемнадцати лет. Все сыну тогда было неинтересно, отовсюду уходил. Мать устроила на завод — бросил, поступил в ПТУ на резчика по дереву — учился плохо, даже диплома не получил, вышел со справкой. Попав по распределению в реставрационную мастерскую Екатерининского дворца в Пушкине, продержался там всего два месяца.
Но при советской власти человек был обязан либо учиться, либо работать. Так что Витя и сторожем на лодочную станцию нанимался, и банщиком. Но чаще всего просто лежал на диване. Что-то рисовал, сочинял, бренчал на гитаре. Отрастил волосы, ходил увешанный какими-то булавками, беспрестанно дымил. Завел себе странного вида друзей, одного из которых звали Свин (сценический псевдоним Андрея Панова, лидера первой советской панк-группы «Автоматические удовлетворители». — Прим. ред.). Нам все это, разумеется, не нравилось. Но что мы могли сделать? Разве что выдавать сыну по рублю в день.
Сегодня я уверен, что главная наша с Валентиной заслуга в том, что никогда не выкручивали Витьке руки, не ели поедом, не выставляли ультиматумов. Возможно, так проявили себя моя восточная сдержанность и мудрость Валентины. Сын только начинал писать песни, никто не знал, до каких высот поднимется, так что действовали по наитию. Именно в тот «диванный» период он сочинил песню «Я бездельник, мама». Кто знает, может, если бы мы его постоянно шпыняли, эта вещь никогда бы не родилась. Да и не стал бы сын тем самым Виктором Цоем. Видимо, действовали мы все-таки правильно. Другое дело, что из дома Витя все равно ушел рано. И поминай как звали.
В один прекрасный день привел девушку. Представил Марьяной и сказал: «Мы решили жить вместе. Получится — поженимся». Разрешения никто не спрашивал, а нам, признаюсь, Марьяша не слишком понравилась. Витька еще пацан желторотый, а она постарше, успела побывать замужем. Подумали: зачем нашему парню такая старуха? Марьяна была импульсивной, напористой, к тому же необыкновенно деятельной. Работала в цирке, что-то там по постановочной части. Валя считала, что Марьяна Витьку охмурила, сама на себе женила. Невестка об этом знала, и наши отношения были весьма натянутыми.
Валентина помогла Витьке снять отдельное жилье. Через три года ребята поженились. Ту самую комнату в коммуналке, что я получил после развода и приберегал для Вити, сложили с «двушкой» Марьяны и выменяли трехкомнатную квартиру. Там поселились молодые и мама Марьяны — Инна Николаевна.
С тех пор мы редко с сыном общались. Мать, конечно, обижалась, но что поделаешь? Витька вырос, в нас уже не нуждался. Да и некогда ему было.
Сегодня я уверен, что главная наша с Валентиной заслуга в том, что никогда не выкручивали Витьке руки, не ели поедом, не выставляли ультиматумов. Возможно, так проявили себя моя восточная сдержанность и мудрость Валентины. Сын только начинал писать песни, никто не знал, до каких высот поднимется, так что действовали по наитию. Именно в тот «диванный» период он сочинил песню «Я бездельник, мама». Кто знает, может, если бы мы его постоянно шпыняли, эта вещь никогда бы не родилась. Да и не стал бы сын тем самым Виктором Цоем. Видимо, действовали мы все-таки правильно. Другое дело, что из дома Витя все равно ушел рано. И поминай как звали.
В один прекрасный день привел девушку. Представил Марьяной и сказал: «Мы решили жить вместе. Получится — поженимся». Разрешения никто не спрашивал, а нам, признаюсь, Марьяша не слишком понравилась. Витька еще пацан желторотый, а она постарше, успела побывать замужем. Подумали: зачем нашему парню такая старуха? Марьяна была импульсивной, напористой, к тому же необыкновенно деятельной. Работала в цирке, что-то там по постановочной части. Валя считала, что Марьяна Витьку охмурила, сама на себе женила. Невестка об этом знала, и наши отношения были весьма натянутыми.
Валентина помогла Витьке снять отдельное жилье. Через три года ребята поженились. Ту самую комнату в коммуналке, что я получил после развода и приберегал для Вити, сложили с «двушкой» Марьяны и выменяли трехкомнатную квартиру. Там поселились молодые и мама Марьяны — Инна Николаевна.
С тех пор мы редко с сыном общались. Мать, конечно, обижалась, но что поделаешь? Витька вырос, в нас уже не нуждался. Да и некогда ему было.
После 1985 года популярность группы «Кино» росла как на дрожжах. Двадцатитрехлетний парень был нарасхват. Иногда, заезжая в гости, такси не отпускал, заскакивал всего на минутку. Куда чаще, чем живьем, мы видели его по телевизору. Помню, как это случилось впервые, в самом начале восьмидесятых, Вите и двадцати не было. Позвонил возбужденный: «Отец, включай питерский канал. Нас показывают!»
«Выступление» длилось буквально полминуты: сын с приятелями что-то выкрикивали и строили рожи. Вот и весь «концерт». Потом его стали показывать все чаще, приглашать в популярную молодежную программу «Взгляд». Витькина слава, уже набравшая обороты к середине восьмидесятых, была для нас абсолютно неожиданной. Привыкли считать его будущим художником. Успех сына в кругу неформальной молодежи нам ни о чем не говорил, да и среда эта выглядела довольно сомнительной. Это сейчас я горжусь, что сына взял под крыло такой мэтр, как Борис Гребенщиков. А в те годы даже имени его не слышал. Мы с матерью никогда не считались в компании сына «своими», да это и невозможно. У него была своя жизнь, свои интересы. Мы от них держались в стороне.
Впрочем, это не мешало возникновению конфликтов. Так, когда Витя получил повестку в армию, мы с Валентиной были уверены, что сын должен выполнить свой гражданский долг. Не могли согласиться с решением Марьяны уложить его в психушку. Так можно было «откосить» от службы. Никто нас, конечно, не слушал. Витька отлежал положенное время, что там с ним врачи делали — мне неизвестно, но освобождение от армии он получил.
В какой-то момент сын устроился наконец на постоянную работу — кочегаром в котельную при общежитии строительного треста. Тогда никто и не догадывался, что эта котельная станет всем известной «Камчаткой» и в ней устроят музей. У Витьки с Марьяшей уже родился сын Сашенька, и я порой не выдерживал:
— Сколько можно маяться дурью? У тебя ребенок растет! Ты всегда можешь заработать как художник!
Он отмахивался:
— Зато здесь я чувствую себя совершенно свободным!
Витя с Марьяной прожили лет пять. В 1987 году на съемках фильма Сергея Соловьева «Асса» сын встретил другую женщину, Наталью Разлогову, которая работала ассистенткой второго режиссера. Витька влюбился и из семьи ушел. Возможно, тут сыграл свою роль мой дурной пример. Я не был свидетелем этого разрыва. Но насколько понимаю, все прошло мирно, без скандалов. Официально брак с Марьяной так и не был расторгнут. Валентина страшно переживала, считала, что Витька повел себя не по-людски, живет ни женатым, ни холостым, а ведь у него сын. В ответ Витя психанул: «Не твое дело!» — и ушел, хлопнув дверью. Они надолго разругались.
«Выступление» длилось буквально полминуты: сын с приятелями что-то выкрикивали и строили рожи. Вот и весь «концерт». Потом его стали показывать все чаще, приглашать в популярную молодежную программу «Взгляд». Витькина слава, уже набравшая обороты к середине восьмидесятых, была для нас абсолютно неожиданной. Привыкли считать его будущим художником. Успех сына в кругу неформальной молодежи нам ни о чем не говорил, да и среда эта выглядела довольно сомнительной. Это сейчас я горжусь, что сына взял под крыло такой мэтр, как Борис Гребенщиков. А в те годы даже имени его не слышал. Мы с матерью никогда не считались в компании сына «своими», да это и невозможно. У него была своя жизнь, свои интересы. Мы от них держались в стороне.
Впрочем, это не мешало возникновению конфликтов. Так, когда Витя получил повестку в армию, мы с Валентиной были уверены, что сын должен выполнить свой гражданский долг. Не могли согласиться с решением Марьяны уложить его в психушку. Так можно было «откосить» от службы. Никто нас, конечно, не слушал. Витька отлежал положенное время, что там с ним врачи делали — мне неизвестно, но освобождение от армии он получил.
В какой-то момент сын устроился наконец на постоянную работу — кочегаром в котельную при общежитии строительного треста. Тогда никто и не догадывался, что эта котельная станет всем известной «Камчаткой» и в ней устроят музей. У Витьки с Марьяшей уже родился сын Сашенька, и я порой не выдерживал:
— Сколько можно маяться дурью? У тебя ребенок растет! Ты всегда можешь заработать как художник!
Он отмахивался:
— Зато здесь я чувствую себя совершенно свободным!
Витя с Марьяной прожили лет пять. В 1987 году на съемках фильма Сергея Соловьева «Асса» сын встретил другую женщину, Наталью Разлогову, которая работала ассистенткой второго режиссера. Витька влюбился и из семьи ушел. Возможно, тут сыграл свою роль мой дурной пример. Я не был свидетелем этого разрыва. Но насколько понимаю, все прошло мирно, без скандалов. Официально брак с Марьяной так и не был расторгнут. Валентина страшно переживала, считала, что Витька повел себя не по-людски, живет ни женатым, ни холостым, а ведь у него сын. В ответ Витя психанул: «Не твое дело!» — и ушел, хлопнув дверью. Они надолго разругались.
Конечно, у него была уже своя жизнь, но и Валя как мать имела право высказаться. Я не лез. Что бы ни случалось, Валентина и Витя оставались близки, они были родственными душами. Эти двое всегда знали, что есть друг у друга. Я сам виноват, что не смог стать третьим. Отношения с Витей были нормальными, я с ним советовался и старался вести себя на равных. Но осадок от моего ухода так и не выветрился: близости между нами не было.
Когда Витька погиб, мы подумали: может, и хорошо, что развод не был оформлен? Наследством распоряжалась Марьяна, а ведь именно она растила нашего единственного внука.
В последний раз мы видели сына в начале лета 1990 года. Давно мечтали о новом автомобиле, но в советское время это был страшный дефицит. Машины распределяли на предприятиях, и очереди выстраивались страшенные. Вале позвонили из РОНО: так и так, неожиданно выделили «жигули», государственная цена — девять тысяч рублей, выкупать будете? У нас таких денег отродясь не водилось. Решили попросить у Витьки.
В назначенный час смотрим в окно — идет. Как всегда, одетый во все черное: куртка с закатанными рукавами, джинсы, ботинки. Думаю, черный цвет служил ему защитой: стеснительный от природы, он чувствовал себя в нем более комфортно. В последние годы жизни сыну, как мне кажется, вообще было непросто общаться с людьми. Все вокруг мечтали с ним познакомиться, ему было тяжело выносить такое внимание.
В руках Витя крутил пластиковый пакет. Вошел, поцеловал мать, бросил пакет на диван:
— Вот ваши деньги.
Валентина возмутилась:
— Ты почему девять тысяч носишь просто в пакетике?
— А что не так?
— Это же огромная сумма!
Витька отмахнулся:
— Ма, для меня это «тьфу», понимаешь?
К тому времени Витя уже перебрался в Москву и группа «Кино» взлетела на самую вершину успеха. Сын пропадал на бесконечных гастролях, мы старались не надоедать: сами покупали кассеты с записями, на концерте были лишь однажды — билеты передала Марьяна. Витька немножко с нами посидел, мы поговорили:
— Как дела?
— Нормально.
Когда Витька погиб, мы подумали: может, и хорошо, что развод не был оформлен? Наследством распоряжалась Марьяна, а ведь именно она растила нашего единственного внука.
В последний раз мы видели сына в начале лета 1990 года. Давно мечтали о новом автомобиле, но в советское время это был страшный дефицит. Машины распределяли на предприятиях, и очереди выстраивались страшенные. Вале позвонили из РОНО: так и так, неожиданно выделили «жигули», государственная цена — девять тысяч рублей, выкупать будете? У нас таких денег отродясь не водилось. Решили попросить у Витьки.
В назначенный час смотрим в окно — идет. Как всегда, одетый во все черное: куртка с закатанными рукавами, джинсы, ботинки. Думаю, черный цвет служил ему защитой: стеснительный от природы, он чувствовал себя в нем более комфортно. В последние годы жизни сыну, как мне кажется, вообще было непросто общаться с людьми. Все вокруг мечтали с ним познакомиться, ему было тяжело выносить такое внимание.
В руках Витя крутил пластиковый пакет. Вошел, поцеловал мать, бросил пакет на диван:
— Вот ваши деньги.
Валентина возмутилась:
— Ты почему девять тысяч носишь просто в пакетике?
— А что не так?
— Это же огромная сумма!
Витька отмахнулся:
— Ма, для меня это «тьфу», понимаешь?
К тому времени Витя уже перебрался в Москву и группа «Кино» взлетела на самую вершину успеха. Сын пропадал на бесконечных гастролях, мы старались не надоедать: сами покупали кассеты с записями, на концерте были лишь однажды — билеты передала Марьяна. Витька немножко с нами посидел, мы поговорили:
— Как дела?
— Нормально.
Это был его излюбленный ответ, о чем ни спроси.
...Пятнадцатого августа 1990 года я и Валентина были на рыбалке. В середине дня по «Маяку» передали: «Разбился лидер группы «Кино» Виктор Цой». Вначале мы не поверили, подумали — ошибка. Мобильных еще не было. Покидали вещи в машину, рванули в Питер, из первого же телефонного автомата позвонили Марьяне. Она подтвердила...
Каких только небылиц не сочиняли вокруг Витиной гибели. Одни писали — это было самоубийство, другие — дело рук спецслужб. Глупости! Витька разбился недалеко от Риги, на взморье. Они с Наташей отдыхали там три года подряд и обязательно брали с собой Сашеньку. Рано утром сын возвращался с рыбалки, его «москвич» не вписался в поворот, вылетел на встречную полосу и столкнулся с автобусом. К машинам Витя был равнодушен. За рулем сидел от силы пару лет, быстро уставал, отвлекался от дороги, голова всегда была занята новыми песнями. Он погиб на месте. В крови не было обнаружено ни капли алкоголя. Следствие пришло к выводу, что в момент аварии Витя спал. Завзятый автомобилист, я несколько раз пытался научить его водить, но дело шло со скрипом. До сих пор считаю, что единственная моя вина — в том, что не проявил должного упрямства.
На похоронах мы с Валентиной познакомились наконец с Наташей. Спасибо Марьяне за все, что она сделала для Виктора и продвижения его творчества, но в жизни она была какой-то простоватой, нахрапистой. А Разлогова — светская, утонченная, образованная, красивая и лицом и сердцем. Подобной женщины не всякий достоин. Я понял сына: в такую действительно можно влюбиться.
Марьяна тут же завела себе другого мужа — Рикошета (музыкант, лидер группы «Объект насмешек». — Прим. ред.). До этого Марьяша могла выпить всего несколько рюмок — Витя так и вовсе был равнодушен к алкоголю, — а с новым спутником начала поддавать серьезно. Мы беспокоились о внуке: первые годы я с ним нянчился, каждую пятницу забирал к нам на выходные. Водил гулять в парк, таскал по музеям... Но постепенно, и совсем не по нашей вине, общение сошло на нет. Как вдова и мать Витиного единственного сына Марьяна захватила в свои руки все дела, связанные с наследством. Получила колоссальные деньги, купила себе шикарную дачу в Сосново, выменяла хорошую квартиру, где сегодня продолжает жить Инна Николаевна. Марьяши уже нет: умерла от рака в 2005-м.
...Пятнадцатого августа 1990 года я и Валентина были на рыбалке. В середине дня по «Маяку» передали: «Разбился лидер группы «Кино» Виктор Цой». Вначале мы не поверили, подумали — ошибка. Мобильных еще не было. Покидали вещи в машину, рванули в Питер, из первого же телефонного автомата позвонили Марьяне. Она подтвердила...
Каких только небылиц не сочиняли вокруг Витиной гибели. Одни писали — это было самоубийство, другие — дело рук спецслужб. Глупости! Витька разбился недалеко от Риги, на взморье. Они с Наташей отдыхали там три года подряд и обязательно брали с собой Сашеньку. Рано утром сын возвращался с рыбалки, его «москвич» не вписался в поворот, вылетел на встречную полосу и столкнулся с автобусом. К машинам Витя был равнодушен. За рулем сидел от силы пару лет, быстро уставал, отвлекался от дороги, голова всегда была занята новыми песнями. Он погиб на месте. В крови не было обнаружено ни капли алкоголя. Следствие пришло к выводу, что в момент аварии Витя спал. Завзятый автомобилист, я несколько раз пытался научить его водить, но дело шло со скрипом. До сих пор считаю, что единственная моя вина — в том, что не проявил должного упрямства.
На похоронах мы с Валентиной познакомились наконец с Наташей. Спасибо Марьяне за все, что она сделала для Виктора и продвижения его творчества, но в жизни она была какой-то простоватой, нахрапистой. А Разлогова — светская, утонченная, образованная, красивая и лицом и сердцем. Подобной женщины не всякий достоин. Я понял сына: в такую действительно можно влюбиться.
Марьяна тут же завела себе другого мужа — Рикошета (музыкант, лидер группы «Объект насмешек». — Прим. ред.). До этого Марьяша могла выпить всего несколько рюмок — Витя так и вовсе был равнодушен к алкоголю, — а с новым спутником начала поддавать серьезно. Мы беспокоились о внуке: первые годы я с ним нянчился, каждую пятницу забирал к нам на выходные. Водил гулять в парк, таскал по музеям... Но постепенно, и совсем не по нашей вине, общение сошло на нет. Как вдова и мать Витиного единственного сына Марьяна захватила в свои руки все дела, связанные с наследством. Получила колоссальные деньги, купила себе шикарную дачу в Сосново, выменяла хорошую квартиру, где сегодня продолжает жить Инна Николаевна. Марьяши уже нет: умерла от рака в 2005-м.
Пять лет назад не стало и Валентины. Каждый из нас по-своему пытался справиться с потерей сына. Возможно, я поступил подло, но вышло так, что еще раз Валю оставил. Встретил свою первую, еще школьную, любовь и вновь попросил развода.
Одумался только через шесть лет. К счастью, Валя вновь простила, и мы сыграли уже третью свадьбу. Последние одиннадцать лет, что прожили вместе, Валентина называла самыми счастливыми в своей жизни. Жена долго страдала от диабета. А когда умерла сестра Вера, о которой она привыкла заботиться, и Валя осталась будто бы не у дел, случился инфаркт. Похоронили жену на том же Богословском кладбище, где лежит Витька.
Сегодня я вновь женат, видно, так уже и не научусь жить один. С Сашенькой мы не общаемся. Витькина слава обернулась для нашего внука проклятием, человеку со стороны сложно себе представить, каково это — быть единственным сыном Виктора Цоя. Мне, отцу, тоже непросто. Но на меня где сядешь, там и слезешь: сразу отбрею, за мной не заржавеет. А Сашеньку теребили кому не лень лет с двенадцати! Чем бы он ни пытался заниматься, всегда сравнивали с папой. Увлекшись музыкой, внук даже брал псевдоним: в одной из питерских групп играл на гитаре под многозначительной фамилией Молчанов. Он отгородился от мира, даже мне не дает номера своего телефона. Женился на москвичке и переехал в столицу. Но непорядочные журналисты не успокаиваются и продолжают сочинять небылицы: то Саша вступил в какую-то секту, то увлекся подвешиванием себя на железные крюки. Противно! Я понимаю, отчего внуку трудно поддерживать отношения, почему он забился в свою раковину, и нисколько не обижаюсь.
...Похороны сына прошли для меня будто в тумане. Почему-то единственным, кого запомнил, был Андрей Макаревич. Я стоял у гроба и недоумевал: такой известный человек, москвич — что он здесь делает? Почему приехал? То, что уход Витьки — не только родительское горе, но потеря для миллионов людей, я понял гораздо позже. Вышло так, что мы, родители, осознали масштаб личности сына только после его смерти. Одной из моих любимых Витиных песен остается «Стук в дверь». Там есть такие слова:
И когда я обернусь на пороге,
Я скажу одно лишь слово — «Верь!»
Я в тебя верю, сынок.
Одумался только через шесть лет. К счастью, Валя вновь простила, и мы сыграли уже третью свадьбу. Последние одиннадцать лет, что прожили вместе, Валентина называла самыми счастливыми в своей жизни. Жена долго страдала от диабета. А когда умерла сестра Вера, о которой она привыкла заботиться, и Валя осталась будто бы не у дел, случился инфаркт. Похоронили жену на том же Богословском кладбище, где лежит Витька.
Сегодня я вновь женат, видно, так уже и не научусь жить один. С Сашенькой мы не общаемся. Витькина слава обернулась для нашего внука проклятием, человеку со стороны сложно себе представить, каково это — быть единственным сыном Виктора Цоя. Мне, отцу, тоже непросто. Но на меня где сядешь, там и слезешь: сразу отбрею, за мной не заржавеет. А Сашеньку теребили кому не лень лет с двенадцати! Чем бы он ни пытался заниматься, всегда сравнивали с папой. Увлекшись музыкой, внук даже брал псевдоним: в одной из питерских групп играл на гитаре под многозначительной фамилией Молчанов. Он отгородился от мира, даже мне не дает номера своего телефона. Женился на москвичке и переехал в столицу. Но непорядочные журналисты не успокаиваются и продолжают сочинять небылицы: то Саша вступил в какую-то секту, то увлекся подвешиванием себя на железные крюки. Противно! Я понимаю, отчего внуку трудно поддерживать отношения, почему он забился в свою раковину, и нисколько не обижаюсь.
...Похороны сына прошли для меня будто в тумане. Почему-то единственным, кого запомнил, был Андрей Макаревич. Я стоял у гроба и недоумевал: такой известный человек, москвич — что он здесь делает? Почему приехал? То, что уход Витьки — не только родительское горе, но потеря для миллионов людей, я понял гораздо позже. Вышло так, что мы, родители, осознали масштаб личности сына только после его смерти. Одной из моих любимых Витиных песен остается «Стук в дверь». Там есть такие слова:
И когда я обернусь на пороге,
Я скажу одно лишь слово — «Верь!»
Я в тебя верю, сынок.
Источник:
Ссылки по теме:
- Архивные фотографии Виктора Цоя от Наташи Васильевой
- Цой жив! 24 года назад не стало лидера группы "Кино"
- Увидел на тротуаре, возле дороги в г.Запорожье. Неожиданно.
- Виктор Цой
- Портрет Виктора Цоя во дворе на улице Восстания в центре Петербурга
Метки: виктор цой проклятие
реклама
"Я хотел бы остаться с тобой,
Просто остаться с тобой,
Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.
В своё время из за таких постов и полюбил портал
а теперь одно взаимное поливание грязью
помню как покупал последний его альбом, вернее комплект - пластинка, пакет и плакат...
и ходил на концерт его памяти в лужники, тогда же, после его смерти...
талантище был конечно, часто слушаю, до сих пор.