10020
4
Монолог 73-летнего врача, осужденного за оказание помощи раковому больному
В октябре в Красноярске суд должен огласить приговор врачу Алевтине Хориняк, выписавшей обезболивающее человеку, умиравшему от рака. Весной прошлого года 73-летнего терапевта осудили за незаконный оборот сильнодействующих веществ с целью сбыта. Однако позже кассационная инстанция аннулировала судебное разбирательство и отправила дело на доследование. Монолог доктора Хориняк о профессии, чувстве долга и возможных причинах ее появления на скамье подсудимых.
О платном и бесплатном
Уголовное дело против меня возбудили еще в 2011 году. Хотя сам случай произошел двумя годами раньше. Я почти двадцать лет поддерживала семью Сечиных. И сын, и мать были очень больны, имели инвалидность. В 90-е годы двум инвалидам, живущим в частном доме, было непросто существовать. Церковные волонтеры, к которым я отношусь, им очень помогали. Ремонт крыши, утепление завалинок, ремонт внутри помещения, обработка земли, посадки, заготовка дров, угля — все это делали мы своими руками или нанимали людей. Потом у Виктора обнаружили рак. Жил только на трамадоле. Он по льготе получал его бесплатно. Весной 2009 года в Красноярске были перебои с лекарствами для льготников. В аптеках они были, но за деньги. Лечащий врач отказывалась ему выписывать обычный платный рецепт. Это запрещено. Если пациент, которому положено бесплатное лекарство, купит его по рекомендации медика за деньги, а потом начнет жаловаться на нарушение прав — врача запросто обвинят в вымогательстве. Вот такая у нас система. Когда я в очередной раз пришла к Сечиным, Виктор, у которого уже была последняя стадия рака, десять дней жил без обезболивающих. Мучился ужасно. Не просто стонал — плакал, кричал. Тогда я выписала рецепт на платный препарат, а моя подруга за свои деньги купила его в аптеке.
Уголовное дело против меня возбудили еще в 2011 году. Хотя сам случай произошел двумя годами раньше. Я почти двадцать лет поддерживала семью Сечиных. И сын, и мать были очень больны, имели инвалидность. В 90-е годы двум инвалидам, живущим в частном доме, было непросто существовать. Церковные волонтеры, к которым я отношусь, им очень помогали. Ремонт крыши, утепление завалинок, ремонт внутри помещения, обработка земли, посадки, заготовка дров, угля — все это делали мы своими руками или нанимали людей. Потом у Виктора обнаружили рак. Жил только на трамадоле. Он по льготе получал его бесплатно. Весной 2009 года в Красноярске были перебои с лекарствами для льготников. В аптеках они были, но за деньги. Лечащий врач отказывалась ему выписывать обычный платный рецепт. Это запрещено. Если пациент, которому положено бесплатное лекарство, купит его по рекомендации медика за деньги, а потом начнет жаловаться на нарушение прав — врача запросто обвинят в вымогательстве. Вот такая у нас система. Когда я в очередной раз пришла к Сечиным, Виктор, у которого уже была последняя стадия рака, десять дней жил без обезболивающих. Мучился ужасно. Не просто стонал — плакал, кричал. Тогда я выписала рецепт на платный препарат, а моя подруга за свои деньги купила его в аптеке.
О врачебном долге
В тот момент я сознательно нарушила административный порядок. Виктор был прикреплен не к моей поликлинике. Готова была получить за это выговор. Потому что глядеть на страдания человека, знать, что ты можешь ему помочь, и ничего не делать — это неправильно. Я врач и давала клятву Гиппократа. Но я не предполагала, что из меня сделают особо опасную преступницу. Трамадол — не наркотический препарат. До 2008 года он свободно продавался в аптеках и был доступен всем, даже без рецепта. Позже Госнаркоконтроль включил его в список сильнодействующих лекарств, подлежащих особому учету. Хотя ни в одной стране мира этот препарат не подлежит количественному учету. Это слабый опиоид, который добавляют к наркотическим лекарствам, чтобы продлить их действие. По закону, врач может выписать трамадол единолично.
В тот момент я сознательно нарушила административный порядок. Виктор был прикреплен не к моей поликлинике. Готова была получить за это выговор. Потому что глядеть на страдания человека, знать, что ты можешь ему помочь, и ничего не делать — это неправильно. Я врач и давала клятву Гиппократа. Но я не предполагала, что из меня сделают особо опасную преступницу. Трамадол — не наркотический препарат. До 2008 года он свободно продавался в аптеках и был доступен всем, даже без рецепта. Позже Госнаркоконтроль включил его в список сильнодействующих лекарств, подлежащих особому учету. Хотя ни в одной стране мира этот препарат не подлежит количественному учету. Это слабый опиоид, который добавляют к наркотическим лекарствам, чтобы продлить их действие. По закону, врач может выписать трамадол единолично.
Уголовное дело могли возбудить, если бы я снабдила рецептом здорового человека. Но ведь Виктор нуждался.
Следователь пытался доказать, что больному эти препараты были не нужны. Пытались заставить коллегу, лечившего Виктора, сделать в медицинской карте запись задним числом, что он был обеспечен бесплатными лекарствами. Она сначала согласилась. Но на очной ставке грех на душу брать не захотела. Сказала, что уже не может врать. И, несмотря на угрозы, больше свою позицию не меняла.
Следователь пытался доказать, что больному эти препараты были не нужны. Пытались заставить коллегу, лечившего Виктора, сделать в медицинской карте запись задним числом, что он был обеспечен бесплатными лекарствами. Она сначала согласилась. Но на очной ставке грех на душу брать не захотела. Сказала, что уже не может врать. И, несмотря на угрозы, больше свою позицию не меняла.
О преступлении и наказании
Когда возбудили дело по статьям 327 УК РФ «Подделка документа» и 234 УК РФ «Незаконное приобретение, хранение в целях сбыта и сбыт сильнодействующих веществ», нас с коллегой, купившей это лекарство, начали таскать на допросы. Я тогда сама только-только выписалась из больницы после онкологической операции.
МАТЕРИАЛЫ ПО ТЕМЕ
14:05 18 февраля 2014
Вячеслав Апанасенко
«Не считаю, что кто-то конкретный виноват»
Интервью с вдовой застрелившегося контр-адмирала Вячеслава Апанасенко
Поначалу плакала, конечно, пребывала в унынии — мол, за что мне это? А потом поняла, что наверное этот процесс нужен как раз для того, чтобы показать весь маразм нашей судебно-исполнительной системы. Понятно же, что Госнаркоконтроль просто выполняет план по «палочкам». Куда легче осудить безобидных врачей, чем связываться с настоящими наркобаронами. Стоимость этих лекарств — 286 рублей.
Уже третий год над уголовным делом против нас бьются семь следователей по особо важным делам. Первый судебный процесс был образцово-показательным. Прокурор азартно обличала меня. Хотели дать 8 лет заключения. Но в итоге учли смягчающие обстоятельства — преклонный возраст. И обошлись штрафом в 15 тысяч рублей.
Когда возбудили дело по статьям 327 УК РФ «Подделка документа» и 234 УК РФ «Незаконное приобретение, хранение в целях сбыта и сбыт сильнодействующих веществ», нас с коллегой, купившей это лекарство, начали таскать на допросы. Я тогда сама только-только выписалась из больницы после онкологической операции.
МАТЕРИАЛЫ ПО ТЕМЕ
14:05 18 февраля 2014
Вячеслав Апанасенко
«Не считаю, что кто-то конкретный виноват»
Интервью с вдовой застрелившегося контр-адмирала Вячеслава Апанасенко
Поначалу плакала, конечно, пребывала в унынии — мол, за что мне это? А потом поняла, что наверное этот процесс нужен как раз для того, чтобы показать весь маразм нашей судебно-исполнительной системы. Понятно же, что Госнаркоконтроль просто выполняет план по «палочкам». Куда легче осудить безобидных врачей, чем связываться с настоящими наркобаронами. Стоимость этих лекарств — 286 рублей.
Уже третий год над уголовным делом против нас бьются семь следователей по особо важным делам. Первый судебный процесс был образцово-показательным. Прокурор азартно обличала меня. Хотели дать 8 лет заключения. Но в итоге учли смягчающие обстоятельства — преклонный возраст. И обошлись штрафом в 15 тысяч рублей.
О поддержке
Когда история получила огласку, мне стали звонить пациенты, коллеги со всей России. Некоторые предлагали скинуться и помочь выплатить деньги. В других регионах ведь происходит то же самое. Просто врачи боятся об этом говорить. Мы сейчас без лишних проблем не можем выписать рецепт на сильнодействующие препараты. Даже пенталгин — если выпишешь, будет обязательно проверка, будут карту требовать. Будут обвинять, что мы вот эту бабушку приучаем к сильным веществам.
Но для меня добиться справедливости — принципиально. Я проработала 50 лет без единого замечания, и вдруг такое. Как можно осудить врача за то, что он оказал больному помощь? Есть у этих людей совесть? Мы с адвокатом дошли до Верховного суда. И там признали нашу правоту, судьи отметили, что если препарат выписан по показаниям, то это законно. Я не хочу уходить из медицины преступницей. Моя внучка учится в юридическом университете — она не сможет занимать должность в государственной структуре из-за моей судимости.
Сегодняшняя ситуация чудовищна. Если больной не может сам дойти до туалета, стационар его отказывается брать. Онкологические больные, спинальные лежат дома. Я каждый день вижу, как они умирают. А какой у нас арсенал для помощи? Дешевый промедол. Другие препараты не закупают. А что такое промедол? Я раньше думала: «Надо же как быстро уходит человек, уже через две недели пожелтел». А оказывается, он желтеет из-за того, что промедол токсичен для печени. А мы им лечим.
Когда история получила огласку, мне стали звонить пациенты, коллеги со всей России. Некоторые предлагали скинуться и помочь выплатить деньги. В других регионах ведь происходит то же самое. Просто врачи боятся об этом говорить. Мы сейчас без лишних проблем не можем выписать рецепт на сильнодействующие препараты. Даже пенталгин — если выпишешь, будет обязательно проверка, будут карту требовать. Будут обвинять, что мы вот эту бабушку приучаем к сильным веществам.
Но для меня добиться справедливости — принципиально. Я проработала 50 лет без единого замечания, и вдруг такое. Как можно осудить врача за то, что он оказал больному помощь? Есть у этих людей совесть? Мы с адвокатом дошли до Верховного суда. И там признали нашу правоту, судьи отметили, что если препарат выписан по показаниям, то это законно. Я не хочу уходить из медицины преступницей. Моя внучка учится в юридическом университете — она не сможет занимать должность в государственной структуре из-за моей судимости.
Сегодняшняя ситуация чудовищна. Если больной не может сам дойти до туалета, стационар его отказывается брать. Онкологические больные, спинальные лежат дома. Я каждый день вижу, как они умирают. А какой у нас арсенал для помощи? Дешевый промедол. Другие препараты не закупают. А что такое промедол? Я раньше думала: «Надо же как быстро уходит человек, уже через две недели пожелтел». А оказывается, он желтеет из-за того, что промедол токсичен для печени. А мы им лечим.
О безнадежных больных
В Красноярске всего один хоспис, но он рассчитан всего на 30 мест. Это капля! В 60-е годы, когда я училась на первом курсе института, по вечерам работала в онкологическом диспансере. Тогда существовало правило: если человек не может сам себя обслуживать, передвигаться, его обязательно госпитализировали. Государство заботилось о том, чтобы родственники не подвергались стрессу, видя умирающего. В стационаре пациент получал столько обезболивания, сколько нужно, и тот уход, который был ему необходим. Ему позволяли достойно и спокойно умереть. И куда все это делось?
В Красноярске всего один хоспис, но он рассчитан всего на 30 мест. Это капля! В 60-е годы, когда я училась на первом курсе института, по вечерам работала в онкологическом диспансере. Тогда существовало правило: если человек не может сам себя обслуживать, передвигаться, его обязательно госпитализировали. Государство заботилось о том, чтобы родственники не подвергались стрессу, видя умирающего. В стационаре пациент получал столько обезболивания, сколько нужно, и тот уход, который был ему необходим. Ему позволяли достойно и спокойно умереть. И куда все это делось?
О профессии
О нормативах
Сейчас норма на прием одного человека — 12 минут, планируют увеличить до 15 минут. Но разве можно за такое время что-то понять? Пациент даже не успевает рассказать, что его беспокоит. Отсюда у нас ложные диагнозы. Я часто привожу в пример случай из своей практики. Пошла на вызов к женщине — жалобы на высокое давление. Я ее давно знала. При встречах эта пациентка всегда была приветлива, суетлива. А тут как-то прохладно встречает, речь слегка замедленная. Давление измерила: высокое, но не критичное. Вызвали скорую. Доктор осмотрел ее, пожал плечами «Ну и где тут инсульт?» Я отвечаю, что больная как-то странно себя ведет, не как обычно и жалуется,что в глазах темно. Тогда он вытаскивает фонарик, смотрит один глаз, другой и командует: «Немедленно на госпитализацию!» Инсульт развился уже в больничной палате.
Я закончила Красноярский мединститут в 60-е годы. Специализация — фтизиатр. Работала в Норильске, Красноярске. На пенсию вышла в 1994 году. Мне сразу же предложили в поликлинике место терапевта. И с того времени я уже 20 лет работаю участковым врачом в одной и той же поликлинике. Сменилось уже три поколения моих пациентов. Участковый врач — это просто образ жизни, по-другому никак. Все завязано на работу. Я словно полководец на своем участке: знаю, как и где живут мои больные. У многих пациентов есть мой телефон, и они могут в любое время связаться со мной. Коллеги ругаются. Когда ухожу в отпуск, мои «разбалованные» пациенты сваливаются на них. Но я не могу отказать в помощи никому. Врач обязательно должен быть в контакте со своим пациентом.
О нормативах
Сейчас норма на прием одного человека — 12 минут, планируют увеличить до 15 минут. Но разве можно за такое время что-то понять? Пациент даже не успевает рассказать, что его беспокоит. Отсюда у нас ложные диагнозы. Я часто привожу в пример случай из своей практики. Пошла на вызов к женщине — жалобы на высокое давление. Я ее давно знала. При встречах эта пациентка всегда была приветлива, суетлива. А тут как-то прохладно встречает, речь слегка замедленная. Давление измерила: высокое, но не критичное. Вызвали скорую. Доктор осмотрел ее, пожал плечами «Ну и где тут инсульт?» Я отвечаю, что больная как-то странно себя ведет, не как обычно и жалуется,что в глазах темно. Тогда он вытаскивает фонарик, смотрит один глаз, другой и командует: «Немедленно на госпитализацию!» Инсульт развился уже в больничной палате.
Я закончила Красноярский мединститут в 60-е годы. Специализация — фтизиатр. Работала в Норильске, Красноярске. На пенсию вышла в 1994 году. Мне сразу же предложили в поликлинике место терапевта. И с того времени я уже 20 лет работаю участковым врачом в одной и той же поликлинике. Сменилось уже три поколения моих пациентов. Участковый врач — это просто образ жизни, по-другому никак. Все завязано на работу. Я словно полководец на своем участке: знаю, как и где живут мои больные. У многих пациентов есть мой телефон, и они могут в любое время связаться со мной. Коллеги ругаются. Когда ухожу в отпуск, мои «разбалованные» пациенты сваливаются на них. Но я не могу отказать в помощи никому. Врач обязательно должен быть в контакте со своим пациентом.
О кадрах
В Москве сокращают число больниц, врачей. А в Красноярске и сокращать-то некого. В моем терапевтическом отделении в поликлинике десять участков. Три из них свободно. В другом отделении вакантны четыре ставки из десяти. Из восьми врачей половина — примерно моего возраста. Думаете почему в 73 года я работаю? Больше некому, молодежь не идет. Трудно и зарплата маленькая. Поэтому администрация терпит все эти судебные процессы. Заведующий мне только жалуется: «Ты как только дашь интервью, нас сразу же Госнаркоконтроль идет проверять». Кошмарили в июне, сентябре и августе.
В Москве сокращают число больниц, врачей. А в Красноярске и сокращать-то некого. В моем терапевтическом отделении в поликлинике десять участков. Три из них свободно. В другом отделении вакантны четыре ставки из десяти. Из восьми врачей половина — примерно моего возраста. Думаете почему в 73 года я работаю? Больше некому, молодежь не идет. Трудно и зарплата маленькая. Поэтому администрация терпит все эти судебные процессы. Заведующий мне только жалуется: «Ты как только дашь интервью, нас сразу же Госнаркоконтроль идет проверять». Кошмарили в июне, сентябре и августе.
О льготниках
Вся система выписки льготных лекарств — фикция. В 2006 году у нас был список бесплатных лекарств на 10 листах. Сейчас — 2-3 листочка. И те мы не всегда можем выписать. Потому что надо экономить средства. Прямо, конечно, об этом не говорят, а лишь намеками. Собирают, допустим, на планерке и информируют: «Мы должны три миллиона аптеке! Имейте в виду!»
Вся система выписки льготных лекарств — фикция. В 2006 году у нас был список бесплатных лекарств на 10 листах. Сейчас — 2-3 листочка. И те мы не всегда можем выписать. Потому что надо экономить средства. Прямо, конечно, об этом не говорят, а лишь намеками. Собирают, допустим, на планерке и информируют: «Мы должны три миллиона аптеке! Имейте в виду!»
В поддержку красноярского доктора собрали подписи несколько тысяч врачей и обычных людей со всей России. Петиция направлена в Минздрав. Медики и правозащитники считают, что обвинительный приговор окажет большое и, увы, отрицательное воздействие на врачебное сообщество. Напуганные врачи уже сейчас неохотно назначают в нужной дозе обезболивающие препараты. В результате десятки людей сегодня мучительно умирают. Некоторые не выдерживают и прибегают к добровольной «эвтаназии». В феврале этого года большой резонанс вызвала смерть контр-адмирала ВМФ Вячеслава Апанасенко. Он выстрелил себе в голову из наградного пистолета. А в прощальной записке написал: «В моей смерти прошу винить правительство и Минздрав...» Родственники пояснили, что причиной суицида стало отсутствие обезболивающих лекарств. В марте в Москве зафиксировано самоубийство восьми человек, страдавших раком. В Саратовской области мужчина, не выдержав мучений своей больной раком жены, из жалости застрелил ее из обреза. Его приговорили к 6 годам лишения свободы. В подмосковном районе Орехово-Зуево к четырем годам лишения свободы условно приговорен бывший сержант полиции Владимир Корсаков. Он задушил больную раком мать. До этого она дважды сама пыталась свести счеты с жизнью — глотала таблетки и резала ножом вены на руках. Оба раза ее спасали. Обезболивающего, которое больной выписывали в местной поликлинике, было недостаточно. Женщина уговорила сына помочь ей прекратить муки. Житель Зауралья получил 3,5 года колонии строгого режима за убийство больной раком сестры по ее просьбе.
Источник:
Ссылки по теме:
- Американский подросток излечился от рака и занялся бодибилдингом
- Мужики, держитесь за свои шары
- Письмо остающимся
- Приключения Толяна
- 11-летняя девочка победила рак и изобрела специальный рюкзак
Австралия вроде как внесла в Класификацию 3, но тоже с оговорками, так что лекарство не так уж и жестко контролируется в мире.
Именно по этоми и США и Россия и Великобритания впаивают все лекарства к которым может быть хоть какае-то зависимость в раздел - наркотические. Им легче запретить что-то, чем решить социальную проблему.
Вот пример Голандия - марихуана разрешена для голандцев, постоянно ее употребляют менее чем 15% населения. Вред марихуаны сопоставим с вредом алкоголя, в России марихуана запрещена, алкоголь - почти. Правительство понимает проблему с аллкоголизмом, она социальная, но не решает проблему, а просто делает алкоголь все недоступнее, чем порождает преступность, взятничество, криминал.
Тоже самое в США - алкоголики - это проблема США с покон времен, незаконные производители вискаря - тоже проблема США, но США не борится с причиными возникновения алкоголизма, она просто делает его менее доступным для населения, чем порождает другую проблему.
Тоже самое с наркотиками и лекарствами - технически нет причины запрещять Трамадол и вносить его в спец. списки, но так как мы не можем решить проблему наркомании, расслоения социальных груп, безработицы и упадка, которые вызывают наркоманию и алкоголизым, мы тупо запретим все, чем породим криминал, создадим 10 других проблем и потом будем думать как их решать.
Открою я тебе страшную тайну, и не одну: сколько бы у тебя не было бы балла с раком конец один , второе: в россии онкопомощ для всех одинакова, хотя спонсорство ни кто не отменял, ну и в третьих в израиловке и в дойчстране тот же конец получить в разы дороже! ну и где то медицина конечно шагнула вперед, но вот тока нобелевскую премию по излечению рака ни кто не получил.
А по существу : излечиться от рака - читай длительная ремиссия.
но ты прав "сущности" я от тебя не вижу: излечимость и длительная ремиссия это абсолютно разные вещи,нет рака есть раковая болезнь, но ты продолжай читать!!!
знакомые врачи говорят, что раковых с каждым годом все больше.
может здравоохранение так борется с заболеваемостью? нет лекарств-нет пациентов!
здоровья!
Я к тому, что если вы посмотрите на лидеров по борьбе с раком, это окажутся как раз, что называется "демократические страны".
А так-то да, эвтаназия вообще от любой болезни подойдет. Чо уж там на лекарства тратиться.
хотя да, я перегнула с обвинениями в циничности, прям до конца статью я сразу не дочитала, тошно(
Значит, у нас будет суперсовременный курорт и отличные футбольные
стадионы!
- Жаль, что не проводится ЧМ среди больниц и Олимпиад детских садиков..
0 Коммент