15460
3
Убийствами извозчик Комаров занимался два года. За это время его жертвами стали более тридцати мужчин. Поначалу никто не догадывался о том, что в Москве появился «серийник». Но все чаще и чаще в Замоскворечье стали попадаться серые мешки, источавшие неприятный и тошнотворный запах.
Конечно, любопытные смельчаки находились и зловонные находки вскрывались. Кому-то становилось плохо, кто-то брезгливо морщился, кто-то начинал молиться — в мешках лежали покойники. Это дело имело большой общественный резонанс, о нем писал Михаил Булгаков в очерке «Комаровское дело».
Василий Терентьевич Петров, которой спустя годы стал первым официальным серийным убийцей в Советском Союзе, родился в одной из деревень Витебской губернии в 1877 году (по другим данным — в 1878 году). Его семья была многодетной и, как принято сейчас говорить, неблагополучной. Родители сильно пили, драки и ссоры являлись обычным делом для Петровых. Естественно, шансов вырасти нормальными у детей не было. Что стало стало с ближайшими родственниками Василия Терентьевича — неизвестно (правда, была версия, что один из братьев умер на каторге, куда попал за убийство в состоянии алкогольного опьянения). Сам же он основательно подсел на «все, что горит» примерно лет в пятнадцать. Петров впоследствии вспоминал, что не чурался ни водки, ни самогона, ни откровенного денатурата. Мол, организм жаждал.
Подобный образ жизни, конечно, требовал денег, и денег немалых. Но на первых порах подросток как-то умудрялся выкручиваться, спуская на выпивку те копейки, которые зарабатывал честным трудом. Но аппетит, как известно, приходит во время еды. И тогда Василий начал воровать. То у соседей курицу утащит, то в дом залезет и ценные вещи вынесет. По селу ходили слухи, мол, это младший из Петровых безобразничает, но за руку его тогда так никто и не поймал.
Когда Василию исполнилось двадцать лет, он отправился служить. Односельчане, что называется, облегченно выдохнули. Одной проблемой стало меньше. В армии Петров провел четыре года. Но на «гражданке» ему не довелось задержаться — началась Русско-японская война 1904-1905 годов. По одной версии, он сумел заработать солидную сумму именно в качестве военнослужащего. По другой — когда начались боевые действия со Страной восходящего солнца, Василий Терентьевич перебрался на Дальний Восток, где занимался различными «мутными делами».
После окончания войны, он вернулся в родные места и вскоре женился. Молодожены начали жить на широкую ногу и себя ни в чем не ограничивали. Особенно сильно ударила по сбережениям Петрова любовь к путешествиям. И в один прекрасный момент деньги кончились.
Неожиданно и неумолимо, как это обычно и бывает. Василий Терентьевич крепко задумался, почесал затылок и принял суровое мужское решение — идти на работу. Вскоре ему удалось трудоустроиться на один из военных складов. Казалось бы, живи себе спокойно и работой, но нет. Петров быстро понял, что честным трудом не удастся обеспечить красивую жизнь. Поэтому он в очередной раз крепко задумался да и ограбил склад. «Идея на миллион» не выгорела. Его арестовали при попытке продать награбленное. Суд вынес довольно мягкий приговор — один год тюремного заключения. И пока Василий отбывал наказание, произошла трагедия — то ли от холеры, то ли от пищевого отравления умерла жена (по другой версии — просто бросила его и скрылась в неизвестном направлении). На Петрова это произвело сильное впечатление, он начал еще больше пить и окончательно «завязал» с честным трудом.
Вскоре Василий покинул родные места и перебрался в Ригу. Здесь он решил начать жизнь с чистого листа. И чтобы окончательно оторваться от прошлого, Петров женился на вдове по имени Софья. По всей видимости, у женщины, воспитывавшей двоих детей, была совсем сложная жизненная ситуация, раз она согласилась стать женой человека, который к тому моменту уже явно страдал сильной алкогольной зависимостью. Новая роль Петрову пришлась по нраву. Детей (как, собственно, и жену) он держал в страхе и любил «поучить жизни». Точнее, бил он всех за любую, даже мелкую провинность. А иногда доставалось домочадцам от злости или скуки. Но поскольку в те времена среди низших слоев населения подобные отношения внутри семьи не считались чем-то из ряда вон, Софья молчала, покорно приняв свою незавидную участь.
Михаил Булгаков в очерке «Комаровское дело» хорошо описал взаимоотношения в семье Петровых: «— Римско-католическая пани. Много кушает. Пусть кушает возле меня эта римско-католическая рвань, — вот что говорил Петров о собственной жене.
Впрочем, личные отношения тоже, мягко говоря, удивляют.
«Злобы нет, но оплеухи иногда я ей давал. Детей бил для науки». Вот всё, что говорил он о своей жене на суде.
На все вопросы, что Петров знает о жизни женщины до их знакомства, он с улыбкой отвечал: «А что мне с ней — детей, что ли, крестить?»
Привычный жизненный уклад прервала нагрянувшая Первая Мировая война. Петров остался в стороне, с опаской глядя на приближавшийся к Риге немецких солдат. А когда стало ясно, что вражеские войска вот-вот ворвутся в Прибалтику, Василий вместе с женой и детьми сбежал в, как казалось тогда, спокойное Поволжье. Но беда не приходит одна — в стране началась революция. Петров оказался перед выбором. Но раздумывать долго он не стал и примкнул к красным. Его карьера в армии складывалась вполне успешно. Сказался и год, проведенный в тюрьме за воровство, Большевики посчитали его «классово близким» и «пострадавшим от царского режима». Пригодились, конечно, и врожденные способности Петрова. Вскоре он стал командиром взвода, а однажды даже принял участие в расстреле дезертира. Именно этот момент стал для него переломным (уже во второй раз). Василий Терентьевич понял, что ему нравится убивать.
Известно, что в 1919 году он попал в плен к солдатам из армии Деникина. Но уже спустя год оказался на свободе. Что там происходило с Петровым — точных данных нет. По одной версии, он сам сумел каким-то образом сбежать. По—другой, белые его завербовали, превратив в своего тайного агента (нет никаких доказательств, намекавших на это хотя бы косвенно).
Но, так или иначе, будущий первый «серийник» объявился в Москве, сменив фамилию и отечество. Так он стал Василием Ивановичем Комаровым. Любопытно вот что: в столице молодого государства он сразу же купил себе дом под номером двадцать шесть на улице Шаболовка. Сюда спустя некоторое время перебралась и его семья. Вопрос о появлении весьма солидной суммы денег у бывшего пленника до сих пор остается открытым.
Демьян Бедный – журналист того времени – активно поддерживал версию, что в плену у белых Комаров был завербован. И, соответственно, контрразведка Деникина снарядила его в Москву в качестве тайного агента. Таким образом «дело Комарова» приобретало уже политический оттенок. Но версия Бедного не нашла поддержки и вскоре была отвергнута. Мол, не соответствовал Василий Иванович по уровню интеллекта тайному агенту. Он являлся птицей иного, куда более приземленного полета. А что касается денег, вполне возможно была у Петрова-Комарова некая солидная заначка, «заработанная» грабежами во время службы в Красной Армии.
Деньги и ненависть
В начале двадцатых годов прошлого столетия жизнь в молодом советском государстве начала меняться благодаря новой экономической политике. Проще говоря, в страну пришел НЭП. Появились первые частные предприятия и такие же частные предприниматели. А Комаров, что называется, ловко подстроился под меняющуюся жизнь. Он приобрел повозку с лошадью и заделался извозчиком. Но желаемого финансового благополучия честный труд, конечно, не мог обеспечить. И тогда Василий Иванович (в очередной раз крепко подумав и почесав затылок), решил пойти иным путем. Он регулярно посещал конную площадь, где собирались извозчики и торговцы лошадьми, но клиентов практически не возил. Все больше продавал. Михаил Булгаков писал по этому поводу: «Извозным промыслом занимался странно — почти никогда не рядился, но на конной площади часто бывал. Деньги имел всегда. Пил много».
Подобный образ жизни, конечно, требовал денег, и денег немалых. Но на первых порах подросток как-то умудрялся выкручиваться, спуская на выпивку те копейки, которые зарабатывал честным трудом. Но аппетит, как известно, приходит во время еды. И тогда Василий начал воровать. То у соседей курицу утащит, то в дом залезет и ценные вещи вынесет. По селу ходили слухи, мол, это младший из Петровых безобразничает, но за руку его тогда так никто и не поймал.
Когда Василию исполнилось двадцать лет, он отправился служить. Односельчане, что называется, облегченно выдохнули. Одной проблемой стало меньше. В армии Петров провел четыре года. Но на «гражданке» ему не довелось задержаться — началась Русско-японская война 1904-1905 годов. По одной версии, он сумел заработать солидную сумму именно в качестве военнослужащего. По другой — когда начались боевые действия со Страной восходящего солнца, Василий Терентьевич перебрался на Дальний Восток, где занимался различными «мутными делами».
После окончания войны, он вернулся в родные места и вскоре женился. Молодожены начали жить на широкую ногу и себя ни в чем не ограничивали. Особенно сильно ударила по сбережениям Петрова любовь к путешествиям. И в один прекрасный момент деньги кончились.
Неожиданно и неумолимо, как это обычно и бывает. Василий Терентьевич крепко задумался, почесал затылок и принял суровое мужское решение — идти на работу. Вскоре ему удалось трудоустроиться на один из военных складов. Казалось бы, живи себе спокойно и работой, но нет. Петров быстро понял, что честным трудом не удастся обеспечить красивую жизнь. Поэтому он в очередной раз крепко задумался да и ограбил склад. «Идея на миллион» не выгорела. Его арестовали при попытке продать награбленное. Суд вынес довольно мягкий приговор — один год тюремного заключения. И пока Василий отбывал наказание, произошла трагедия — то ли от холеры, то ли от пищевого отравления умерла жена (по другой версии — просто бросила его и скрылась в неизвестном направлении). На Петрова это произвело сильное впечатление, он начал еще больше пить и окончательно «завязал» с честным трудом.
Вскоре Василий покинул родные места и перебрался в Ригу. Здесь он решил начать жизнь с чистого листа. И чтобы окончательно оторваться от прошлого, Петров женился на вдове по имени Софья. По всей видимости, у женщины, воспитывавшей двоих детей, была совсем сложная жизненная ситуация, раз она согласилась стать женой человека, который к тому моменту уже явно страдал сильной алкогольной зависимостью. Новая роль Петрову пришлась по нраву. Детей (как, собственно, и жену) он держал в страхе и любил «поучить жизни». Точнее, бил он всех за любую, даже мелкую провинность. А иногда доставалось домочадцам от злости или скуки. Но поскольку в те времена среди низших слоев населения подобные отношения внутри семьи не считались чем-то из ряда вон, Софья молчала, покорно приняв свою незавидную участь.
Михаил Булгаков в очерке «Комаровское дело» хорошо описал взаимоотношения в семье Петровых: «— Римско-католическая пани. Много кушает. Пусть кушает возле меня эта римско-католическая рвань, — вот что говорил Петров о собственной жене.
Впрочем, личные отношения тоже, мягко говоря, удивляют.
«Злобы нет, но оплеухи иногда я ей давал. Детей бил для науки». Вот всё, что говорил он о своей жене на суде.
На все вопросы, что Петров знает о жизни женщины до их знакомства, он с улыбкой отвечал: «А что мне с ней — детей, что ли, крестить?»
Привычный жизненный уклад прервала нагрянувшая Первая Мировая война. Петров остался в стороне, с опаской глядя на приближавшийся к Риге немецких солдат. А когда стало ясно, что вражеские войска вот-вот ворвутся в Прибалтику, Василий вместе с женой и детьми сбежал в, как казалось тогда, спокойное Поволжье. Но беда не приходит одна — в стране началась революция. Петров оказался перед выбором. Но раздумывать долго он не стал и примкнул к красным. Его карьера в армии складывалась вполне успешно. Сказался и год, проведенный в тюрьме за воровство, Большевики посчитали его «классово близким» и «пострадавшим от царского режима». Пригодились, конечно, и врожденные способности Петрова. Вскоре он стал командиром взвода, а однажды даже принял участие в расстреле дезертира. Именно этот момент стал для него переломным (уже во второй раз). Василий Терентьевич понял, что ему нравится убивать.
Известно, что в 1919 году он попал в плен к солдатам из армии Деникина. Но уже спустя год оказался на свободе. Что там происходило с Петровым — точных данных нет. По одной версии, он сам сумел каким-то образом сбежать. По—другой, белые его завербовали, превратив в своего тайного агента (нет никаких доказательств, намекавших на это хотя бы косвенно).
Но, так или иначе, будущий первый «серийник» объявился в Москве, сменив фамилию и отечество. Так он стал Василием Ивановичем Комаровым. Любопытно вот что: в столице молодого государства он сразу же купил себе дом под номером двадцать шесть на улице Шаболовка. Сюда спустя некоторое время перебралась и его семья. Вопрос о появлении весьма солидной суммы денег у бывшего пленника до сих пор остается открытым.
Демьян Бедный – журналист того времени – активно поддерживал версию, что в плену у белых Комаров был завербован. И, соответственно, контрразведка Деникина снарядила его в Москву в качестве тайного агента. Таким образом «дело Комарова» приобретало уже политический оттенок. Но версия Бедного не нашла поддержки и вскоре была отвергнута. Мол, не соответствовал Василий Иванович по уровню интеллекта тайному агенту. Он являлся птицей иного, куда более приземленного полета. А что касается денег, вполне возможно была у Петрова-Комарова некая солидная заначка, «заработанная» грабежами во время службы в Красной Армии.
Деньги и ненависть
В начале двадцатых годов прошлого столетия жизнь в молодом советском государстве начала меняться благодаря новой экономической политике. Проще говоря, в страну пришел НЭП. Появились первые частные предприятия и такие же частные предприниматели. А Комаров, что называется, ловко подстроился под меняющуюся жизнь. Он приобрел повозку с лошадью и заделался извозчиком. Но желаемого финансового благополучия честный труд, конечно, не мог обеспечить. И тогда Василий Иванович (в очередной раз крепко подумав и почесав затылок), решил пойти иным путем. Он регулярно посещал конную площадь, где собирались извозчики и торговцы лошадьми, но клиентов практически не возил. Все больше продавал. Михаил Булгаков писал по этому поводу: «Извозным промыслом занимался странно — почти никогда не рядился, но на конной площади часто бывал. Деньги имел всегда. Пил много».
Первой жертвой Комарова стал залетный крестьянин, приехавший в Москву за лошадью. На площади его, что называется, «волной прибило» к Василию Ивановичу. Крестьянин, вроде как хотел начать торги, поэтому цену предложил заведомо скромную. Но, к удивлению, продавец на нее быстро согласился. После чего предложил покупателю отправиться к нему домой за необходимыми бумагами. Мол, не взял с собой, поскольку не рассчитывал так быстро продать животинку. Крестьянина такое объяснение вполне устроило.
В доме Комарова мужчины хорошенько выпили, надо же было обмыть покупку и продажу. По воспоминаниям самого Василия Ивановича, убивать крестьянина он тогда не собирался, на грех толкнула чрезмерная откровенность покупателя. После очередной опрокинутой чарки он неожиданно решил поделиться с Комаровым правдой. Так он узнал, что крестьянин — перекупщик. Он покупал в Москве лошадей, а затем продавал их в деревнях с наценкой или же менял на зерно. Его кстати крестьянин продавал уже в столице тоже с определенной накруткой. И Комарова заклинило, поскольку он питал классовую ненависть ко всем без исключения спекулянтам. Поэтому отправился во двор, где взял молоток. И спустя пару минут несчастный гость уже лежал на полу с разбитой головой. Но одного Василий Иванович не учел – большое количество крови. Поэтому к «делу» пришлось приобщить жену. Негоже взрослому мужику кровь оттирать. Больше таких оплошностью с кровью Комаров, кстати не допускал. А труп крестьянина он закопал в соседнем дворе.
Булгаков писал: «Он, оказывается, рогожи специальные имел, на эти рогожи спускал из трупов кровь (чтобы мешков не марать и саней); когда позволили средства, для этой же цели купил оцинкованное корыто. Убивал аккуратно и нечайно хозяйственно: всегда одним и тем же приемом, одним молотком по темени, без шума и спешки, в тихом разговоре (убитые все и были эти интересовавшиеся лошадьми люди. Он предлагал им на конной свою лошадь и приглашал их для переговоров на квартиру) наедине, без всяких сообщников, услав жену и детей.
Так бьют скотину. Без сожаления, но и без всякой ненависти. Выгоду имел, но не фантастически большую. У покупателя в кармане была приблизительно стоимость лошади. Никаких богатств у него в наволочках не оказалось, но он пил и ел на эти деньги и семью содержал. Имел как бы убойный завод у себя.
Вне этого был обыкновенным плохим человеком, каких миллионы. И жену, и детей бил и пьянствовал, но по праздникам приглашал к себе священников, те служили у него, он их угощал вином. Вообще был богомольный, тяжелого характера человек».
Новое убийство не заставило себя долго ждать, ведь деньги-то кончились. За один только 1921 год Комаров убил около двух десятков человек. Все они, как и первая жертва, являлись перекупщиками из деревень, которые на перепродаже надеялись хоть немного подзаработать. Всех своих «клиентов» Василий Иванович непременно находил на конной площади. Затем заманивал к себе в дом и убивал. Но удару молотком по темечку обязательно предшествовала церемония с обмыванием купли и продажи алкоголем. После этого Комаров еще и душил гостей. Делал он это на всякий случай для подстраховки. Затем раздевал их и упаковывал в мешок. А ночью избавлялся от тела.
О страшных находках в Москве заговорили в 1922 году. Булгаков писал: «С начала 1922 года в Москве стали пропадать люди. Случалось это почему-то чаще всего с московскими лошадиными барышниками или подмосковными крестьянами, приезжавшими покупать лошадей. Выходило так, что человек и лошади не покупал, и сам исчезал.
В то же время ночами обнаруживались странные и неприятные находки — на пустырях Замоскворечья, в развалинах домов, в брошенных недостроенных банях на Шаболовке оказывались смрадные, серые мешки. В них были голые трупы мужчин.
После нескольких таких находок в Московском уголовном розыске началась острая тревога. Дело было в том, что все мешки с убитыми носили на себе печать одних и тех же рук — одной работы. Головы были размозжены, по-видимому, одним и тем же тупым предметом, вязка трупов была одинаковая — всегда умелая и аккуратная, — руки и ноги притянуты к животу. Завязано прочно, на совесть.
Комаров быстро вошел во вкус. Чувство вседозволенности, безнаказанности и легкой наживы вскружили его голову. Василий Иванович ничего не боялся. Как только места для трупов в соседнем дворе закончились, он начал скидывать мешки в других дворах, но чаще всего в роли кладбища задействовал Москва-реку. При этом он весьма продуманно подходил к вопросу упаковывания тела. Комаров придавал трупу позу эмбриона, особенно старательно привязывая голову к ногам.
Тот факт, что новость об убийствах задержалась на год, не должен удивлять, ведь все жертвы являлись приезжими из разных деревень и не обязательно близлежащих. И родные не могли знать, где именно они пропали — в Москве или по дороге в столицу. Но когда из реки стали то и дело вылавливать мешки с телами, стражи порядка засуетились. Но толку поначалу было мало.
Вот что писал Булгаков: «Розыск начал работать по странному делу настойчиво. Но времени прошло немало, и свыше тридцати человек улеглись в мешки среди груд замоскворецких кирпичей.
Розыск шел медленно, но упорно. Мешки вязались характерно — так вяжут люди, привычные к запряжке лошадей. Не извозчик ли убийца? На дне некоторых мешков нашлись следы овса. Большая вероятность — извозчик. 22 трупа уже нашли, но опознали из них только семерых. Удалось выяснить, что все были в Москве по лошадиному делу. Несомненно — извозчик.
Но больше никаких следов. Никаких нитей абсолютно от момента, когда человек хотел купить лошадь, и до момента, когда его находили мертвым, не было. Ни следа, ни разговоров, ни встреч. В этом отношении дело действительно исключительное».
По Москве начал гулять слух о некоем жутком душегубе. Причем из уст в уста передавались все подробности пугающих находок. Народ, особенно жители Замоскворечья, начал паниковать. Люди перешептывались о неспособности новой власти обеспечить безопасность граждан. Кое-кто начал твердить о нечистой силе. В общем, краски сгущались. Для народной милиции это был настоящий вызов. Лучшие следователи взялись за дело. По одной из версий, лично Ленин распорядился поймать душегуба. Но отыскать преступника было крайне сложно. Лишь когда к расследованию примкнула группа криминалистов, дело немного сдвинулось. После тщательного изучения тел погибших стало очевидно, что орудовал один и тот же человек, предположительно как-то связанный с лошадьми. На эту версию следователей и криминалистов подтолкнули зерна овса, найденные в некоторых мешках. Особенно перспективным посчиталась теория о том, что убийца — извозчик. Эту версию и стали прорабатывать.
Но извозчиков в Москве было очень много. Найти среди них убийцу, все равно, что пытаться отыскать иголку в стоге сена. Но выбора у стражей порядка не было, поскольку начальство требовало результатов. И милиционеры были вознаграждены за свое упорство, преступник допустил ошибку. Булгаков писал: «Итак — извозчик. Трупы в Замоскворечье, опять в Замоскворечье, опять. Убийца — извозчик, живет в Замоскворечье.
Агентская широкая петля охватила конные площади, чайные, стоянки, трактиры. Шли по следам замоскворецкого извозчика. И вот в это время очередной труп нашли со свежей пеленкой, окутывающей размозженную голову. Петля сразу сузилась — искали семейного, у него недавно родился ребенок».
Действительно, Василий Иванович так увлекся, что потерял бдительность. Он был уверен, что его не смогут вычислить. Поэтому в ход пошла первая попавшаяся тряпка, оказавшаяся детской пеленкой. Видимо, ему было лень искать подходящую «упаковку», поэтому Комаров и решил не забивать голову пустяком.
Наличие маленького ребенка сильно сужало круг поиска среди извозчиков Замоскворечья. Точнее, сузило его до одного человека — Василия Ивановича, у которого как раз недавно родился ребенок. Милиционеры все тщательно проверили, «пазл» сложился идеально. Комаров жил на Шаболовке, являлся извозчиком, и в его семье был маленький ребенок. Таких совпадений не бывает. Подтвердил версию стражей порядка и опрос других извозчиков. Все как один утверждали, что Василий Иванович являлся странным продавцом. Он никогда не торговался и всегда куда-то уезжал с потенциальным покупателем. При этом у него постоянно при себе были деньги, хотя в трактирах Комаров частенько оставлял солидные суммы. Милиционерам стало все понятно.
«Чудаки» и «хомуты»
В один из майских дней 1923 года в дом Василия Ивановича наведались сотрудники милиции. При этом часть стражей порядка осталась на улице, на случай попытки бегства. Комарову предъявили ордер на осмотр. По легенде, милиционерам поступила информация о том, что здесь занимаются изготовлением самогона. Комаров был совершенно спокоен. Но когда милиционеры начали тщательный обыск, неожиданно занервничал.
Эксперты пытались отыскать на полу следы крови, но напрасно — жена Софья свою работу выполняла прекрасно. Один из милиционеров вдруг направился к чулану. И тогда нервы у Комарова сдали. Он выскочил в окно и побежал. И хотя дом был оцеплен, ему удалось скрыться от стражей порядка. Правда, долго Василию бегать не пришлось, уже через сутки его арестовали в подмосковном селе Никольское. А в том чулане следователи обнаружили труп с пробитой головой.
Булгаков писал: «Но ловили слишком серьезно и в ту же ночь поймали в подмосковном Никольском, у знакомой молочницы Комарова. Застали Комарова за делом. Он сидел и писал на обороте удостоверения личности показание о совершенных им убийствах и в этом показании зачем-то путал и оговаривал своих соседей.
В Москве на Шаболовке в это время агенты осматривали последний труп, найденный в чулане. Когда чулан открывали, убитый был еще теплый».
В доме Комарова мужчины хорошенько выпили, надо же было обмыть покупку и продажу. По воспоминаниям самого Василия Ивановича, убивать крестьянина он тогда не собирался, на грех толкнула чрезмерная откровенность покупателя. После очередной опрокинутой чарки он неожиданно решил поделиться с Комаровым правдой. Так он узнал, что крестьянин — перекупщик. Он покупал в Москве лошадей, а затем продавал их в деревнях с наценкой или же менял на зерно. Его кстати крестьянин продавал уже в столице тоже с определенной накруткой. И Комарова заклинило, поскольку он питал классовую ненависть ко всем без исключения спекулянтам. Поэтому отправился во двор, где взял молоток. И спустя пару минут несчастный гость уже лежал на полу с разбитой головой. Но одного Василий Иванович не учел – большое количество крови. Поэтому к «делу» пришлось приобщить жену. Негоже взрослому мужику кровь оттирать. Больше таких оплошностью с кровью Комаров, кстати не допускал. А труп крестьянина он закопал в соседнем дворе.
Булгаков писал: «Он, оказывается, рогожи специальные имел, на эти рогожи спускал из трупов кровь (чтобы мешков не марать и саней); когда позволили средства, для этой же цели купил оцинкованное корыто. Убивал аккуратно и нечайно хозяйственно: всегда одним и тем же приемом, одним молотком по темени, без шума и спешки, в тихом разговоре (убитые все и были эти интересовавшиеся лошадьми люди. Он предлагал им на конной свою лошадь и приглашал их для переговоров на квартиру) наедине, без всяких сообщников, услав жену и детей.
Так бьют скотину. Без сожаления, но и без всякой ненависти. Выгоду имел, но не фантастически большую. У покупателя в кармане была приблизительно стоимость лошади. Никаких богатств у него в наволочках не оказалось, но он пил и ел на эти деньги и семью содержал. Имел как бы убойный завод у себя.
Вне этого был обыкновенным плохим человеком, каких миллионы. И жену, и детей бил и пьянствовал, но по праздникам приглашал к себе священников, те служили у него, он их угощал вином. Вообще был богомольный, тяжелого характера человек».
Новое убийство не заставило себя долго ждать, ведь деньги-то кончились. За один только 1921 год Комаров убил около двух десятков человек. Все они, как и первая жертва, являлись перекупщиками из деревень, которые на перепродаже надеялись хоть немного подзаработать. Всех своих «клиентов» Василий Иванович непременно находил на конной площади. Затем заманивал к себе в дом и убивал. Но удару молотком по темечку обязательно предшествовала церемония с обмыванием купли и продажи алкоголем. После этого Комаров еще и душил гостей. Делал он это на всякий случай для подстраховки. Затем раздевал их и упаковывал в мешок. А ночью избавлялся от тела.
О страшных находках в Москве заговорили в 1922 году. Булгаков писал: «С начала 1922 года в Москве стали пропадать люди. Случалось это почему-то чаще всего с московскими лошадиными барышниками или подмосковными крестьянами, приезжавшими покупать лошадей. Выходило так, что человек и лошади не покупал, и сам исчезал.
В то же время ночами обнаруживались странные и неприятные находки — на пустырях Замоскворечья, в развалинах домов, в брошенных недостроенных банях на Шаболовке оказывались смрадные, серые мешки. В них были голые трупы мужчин.
После нескольких таких находок в Московском уголовном розыске началась острая тревога. Дело было в том, что все мешки с убитыми носили на себе печать одних и тех же рук — одной работы. Головы были размозжены, по-видимому, одним и тем же тупым предметом, вязка трупов была одинаковая — всегда умелая и аккуратная, — руки и ноги притянуты к животу. Завязано прочно, на совесть.
Комаров быстро вошел во вкус. Чувство вседозволенности, безнаказанности и легкой наживы вскружили его голову. Василий Иванович ничего не боялся. Как только места для трупов в соседнем дворе закончились, он начал скидывать мешки в других дворах, но чаще всего в роли кладбища задействовал Москва-реку. При этом он весьма продуманно подходил к вопросу упаковывания тела. Комаров придавал трупу позу эмбриона, особенно старательно привязывая голову к ногам.
Тот факт, что новость об убийствах задержалась на год, не должен удивлять, ведь все жертвы являлись приезжими из разных деревень и не обязательно близлежащих. И родные не могли знать, где именно они пропали — в Москве или по дороге в столицу. Но когда из реки стали то и дело вылавливать мешки с телами, стражи порядка засуетились. Но толку поначалу было мало.
Вот что писал Булгаков: «Розыск начал работать по странному делу настойчиво. Но времени прошло немало, и свыше тридцати человек улеглись в мешки среди груд замоскворецких кирпичей.
Розыск шел медленно, но упорно. Мешки вязались характерно — так вяжут люди, привычные к запряжке лошадей. Не извозчик ли убийца? На дне некоторых мешков нашлись следы овса. Большая вероятность — извозчик. 22 трупа уже нашли, но опознали из них только семерых. Удалось выяснить, что все были в Москве по лошадиному делу. Несомненно — извозчик.
Но больше никаких следов. Никаких нитей абсолютно от момента, когда человек хотел купить лошадь, и до момента, когда его находили мертвым, не было. Ни следа, ни разговоров, ни встреч. В этом отношении дело действительно исключительное».
По Москве начал гулять слух о некоем жутком душегубе. Причем из уст в уста передавались все подробности пугающих находок. Народ, особенно жители Замоскворечья, начал паниковать. Люди перешептывались о неспособности новой власти обеспечить безопасность граждан. Кое-кто начал твердить о нечистой силе. В общем, краски сгущались. Для народной милиции это был настоящий вызов. Лучшие следователи взялись за дело. По одной из версий, лично Ленин распорядился поймать душегуба. Но отыскать преступника было крайне сложно. Лишь когда к расследованию примкнула группа криминалистов, дело немного сдвинулось. После тщательного изучения тел погибших стало очевидно, что орудовал один и тот же человек, предположительно как-то связанный с лошадьми. На эту версию следователей и криминалистов подтолкнули зерна овса, найденные в некоторых мешках. Особенно перспективным посчиталась теория о том, что убийца — извозчик. Эту версию и стали прорабатывать.
Но извозчиков в Москве было очень много. Найти среди них убийцу, все равно, что пытаться отыскать иголку в стоге сена. Но выбора у стражей порядка не было, поскольку начальство требовало результатов. И милиционеры были вознаграждены за свое упорство, преступник допустил ошибку. Булгаков писал: «Итак — извозчик. Трупы в Замоскворечье, опять в Замоскворечье, опять. Убийца — извозчик, живет в Замоскворечье.
Агентская широкая петля охватила конные площади, чайные, стоянки, трактиры. Шли по следам замоскворецкого извозчика. И вот в это время очередной труп нашли со свежей пеленкой, окутывающей размозженную голову. Петля сразу сузилась — искали семейного, у него недавно родился ребенок».
Действительно, Василий Иванович так увлекся, что потерял бдительность. Он был уверен, что его не смогут вычислить. Поэтому в ход пошла первая попавшаяся тряпка, оказавшаяся детской пеленкой. Видимо, ему было лень искать подходящую «упаковку», поэтому Комаров и решил не забивать голову пустяком.
Наличие маленького ребенка сильно сужало круг поиска среди извозчиков Замоскворечья. Точнее, сузило его до одного человека — Василия Ивановича, у которого как раз недавно родился ребенок. Милиционеры все тщательно проверили, «пазл» сложился идеально. Комаров жил на Шаболовке, являлся извозчиком, и в его семье был маленький ребенок. Таких совпадений не бывает. Подтвердил версию стражей порядка и опрос других извозчиков. Все как один утверждали, что Василий Иванович являлся странным продавцом. Он никогда не торговался и всегда куда-то уезжал с потенциальным покупателем. При этом у него постоянно при себе были деньги, хотя в трактирах Комаров частенько оставлял солидные суммы. Милиционерам стало все понятно.
«Чудаки» и «хомуты»
В один из майских дней 1923 года в дом Василия Ивановича наведались сотрудники милиции. При этом часть стражей порядка осталась на улице, на случай попытки бегства. Комарову предъявили ордер на осмотр. По легенде, милиционерам поступила информация о том, что здесь занимаются изготовлением самогона. Комаров был совершенно спокоен. Но когда милиционеры начали тщательный обыск, неожиданно занервничал.
Эксперты пытались отыскать на полу следы крови, но напрасно — жена Софья свою работу выполняла прекрасно. Один из милиционеров вдруг направился к чулану. И тогда нервы у Комарова сдали. Он выскочил в окно и побежал. И хотя дом был оцеплен, ему удалось скрыться от стражей порядка. Правда, долго Василию бегать не пришлось, уже через сутки его арестовали в подмосковном селе Никольское. А в том чулане следователи обнаружили труп с пробитой головой.
Булгаков писал: «Но ловили слишком серьезно и в ту же ночь поймали в подмосковном Никольском, у знакомой молочницы Комарова. Застали Комарова за делом. Он сидел и писал на обороте удостоверения личности показание о совершенных им убийствах и в этом показании зачем-то путал и оговаривал своих соседей.
В Москве на Шаболовке в это время агенты осматривали последний труп, найденный в чулане. Когда чулан открывали, убитый был еще теплый».
На удивление, Василий Иванович на допросах вел себя совершенно спокойно. Первым делом он заявил, что не раскаивается, поскольку убивал лишь «хомутов». Рассказал «серийник» и о том, что ни жена, ни дети при расправе над людьми в доме не присутствовали. Петров-Комаров при появлении покупателя выгонял их из дома. А Софья в обязательном порядке еще и запирала дверь с внешней стороны, чтобы у жертвы не было шансов выбраться. При этом она некоторое время и не знала об убийствах. Комаров раскрыл ей тайну своих доходов лишь в 1922 году. Удалось выяснить, что она помогала мужу избавляться от тел, а по ночам молилась за души покойников.
Во время обыска милиционеры нашли и специальные приспособления для устранения следов преступления. Вот что писал Булгаков о проведении Комарова на допросах: «Изъять. Он боялся? Нет. Он — сильное, не трусливое существо. По-моему, над интервьюерами, следствием и судом полегоньку даже глумился. Иногда чепуху какую-то городил. Но вяло. С усмешечкой. Интересуетесь? Извольте. «Цыганку бы убить или попа»... Зачем? «Да так»...
И чувствуется, что никакой цыганки убивать ему вовсе не хотелось, равно как и попа, а так — насели с вопросами «чудаки», он и говорит первое, что взбредет на ум.
Интервьюер спросил, что он думает о том, что его ожидает. «Э... все поколеем!»
Равнодушен, силен, не труслив и очень глупый в человеческом смысле. Прибаутки его ни к селу ни к городу, мысли скупые, нелепые. И на человеческой глупости блестящая, великолепная амальгама того специфического смрадного хамства, которым пропитаны многие, очень многие замоскворецкие мещане!.. все это чуйки, отравленные большими городами.
Что касается силы:
В одну из ночей, не знаю после какого именно убийства, вез запакованный обескровленный труп к Москве-реке. Милиционер остановил:
— Что везешь?
— А ты, дурной, — мягко ответил Комаров, — пощупай. — Милиционер был действительно «дурной». Он потрогал мешок и пропустил Комарова.
Потом Комаров стал ездить с женой».
Затем согласился Комаров и показать места, где он закапывал трупы. Когда проходил следственный эксперимент, на улице собралась толпа людей. Они требовали самосуда, и милиционерам чудом удалось защитить преступника от жестокой расправы. Михаил Булгаков вспоминал: «Приговор в первый раз вынесли Комарову, когда милиция под конвоем повезла его, чтобы он показал, где закопал часть трупов (несколько убитых он зарыл близ своей квартиры на Шаболовке). Словно по сигналу, слетелась толпа. Вначале были выкрики, истерические вопли баб. Затем толпа зарычала потихоньку и стала наваливаться на милицейскую цепь — хотела Комарова рвать. Непостижимо, как удалось милиции отбить и увезти Комарова. Бабы в доме, где я живу, тоже вынесли приговор «сварить живьем».
— Зверюга. Мясорубка. У этих тридцати пяти мужиков сколько сирот оставил, сукин сын».
По началу за Комаровым закрепилось прозвище «человек-зверь». Появилось оно благодаря стараниям журналистов, которые, словно соревнуясь друг с другом, старались сделать свои статьи более пугающими.
Михаил Булгаков весьма интересно описал момент «развенчания мифа»: «Репортеры, фельетонисты, обыватели щеголяли две недели словом «человек-зверь». Слово унылое, бессодержательное, ничего не объясняющее. И настолько выявлялась эта мясная хозяйственность в убийствах, что для меня лично она сразу убила все эти несуществующие «зверства», и утвердилась у меня другая формула: «И не зверь, но и ни в коем случае не человек».
Никак нельзя назвать человеком Комарова, как нельзя назвать часами одну луковицу, из которой вынут механизм.
Эту формулу для меня процесс подтвердил. Предстал перед судом футляр от человека — не имеющий в себе никаких признаков зверства. Впрочем, может быть, какие-нибудь особенные, доступные специалисту-психиатру, черты и есть, но на обыкновенный взгляд — пожилой обыкновенный человек, лицо неприятное, но не зверское, и нет в нем никаких признаков вырождения.
Но когда это создание заговорило перед судом, и в особенности захихикало сиплым смешком, хоть и не вполне, но в значительной мере (не знаю, как другим) мне стало понятно, что это значит — «не человек».
Когда его первая жена отравилась, оно — это существо — сказало:
— Ну и черт с ней!
Когда существо женилось второй раз, оно не поинтересовалось даже узнать, откуда его жена, кто она такая.
— Мне-то что, детей, что ли, с ней крестить! (Смешок.)
— Раз и квас! (На вопрос, как убивал. Смешок.)
— Хрен его знает! (На многие вопросы эта идиотская поговорка. Смешок.)
— Человечиной не кормили ваших поросят?
— Нет (хи-хи)… да если кормил, я бы больше поросят завел… (хи-хи).
Дальше — больше. Все в жизни этот залихватский, гнусный «хрен», сопровождаемый хихиканием. Оказывается, людей кругом нет. Есть «чудаки» и «хомуты». Презирает. Какая тут «звериность»! Если б зверино ненавидел и с яростью убивал, не так бы оскорбил всех окружающих, как этим изумительным презрением. Собаку — животное — можно было бы замучить этим из ряда выходящим невниманием, которым Комаров награждал окружающих людей. Жена его «римско-католическая пани» (хи-хи), много кушает». Ни злобы, ни скупости. Пусть кушает возле меня эта римско-католическая рвань. Злобы нет, но «оплеухи иногда я ей давал». Детей бил «для науки».
— Зачем убивали?
Тут сразу двойное. Но все понятно. Во-первых, для денег. Во-вторых, вот «не любил» людей. Вот бывают такие животные, что убить его — двойная прибыль: и польза, и сознание, что избавишься от созерцания неприятного божьего создания. Гусеница, скажем, или змея… Так Комарову — люди.
Словом, создание — мираж в оболочке извозчика. Хроническое, холодное нежелание считать, что в мире существуют люди. Вне людей.
Жуткий ореол «человека-зверя» исчез. Страшного не было. Но необычайно отталкивающее».
Три психиатра после обследования Комарова признали его вменяемым. Соответственно, Василия Ивановича и его жену приговорили к высшей мере наказания. Что же касается детей, то их отправили в сиротские приюты. Свой очерк Булгаков закончил так: «От души желаю, чтобы детей помиловал тяжкий закон наследственности. Не дай Бог походить им на покойных отца и мать».
Во время обыска милиционеры нашли и специальные приспособления для устранения следов преступления. Вот что писал Булгаков о проведении Комарова на допросах: «Изъять. Он боялся? Нет. Он — сильное, не трусливое существо. По-моему, над интервьюерами, следствием и судом полегоньку даже глумился. Иногда чепуху какую-то городил. Но вяло. С усмешечкой. Интересуетесь? Извольте. «Цыганку бы убить или попа»... Зачем? «Да так»...
И чувствуется, что никакой цыганки убивать ему вовсе не хотелось, равно как и попа, а так — насели с вопросами «чудаки», он и говорит первое, что взбредет на ум.
Интервьюер спросил, что он думает о том, что его ожидает. «Э... все поколеем!»
Равнодушен, силен, не труслив и очень глупый в человеческом смысле. Прибаутки его ни к селу ни к городу, мысли скупые, нелепые. И на человеческой глупости блестящая, великолепная амальгама того специфического смрадного хамства, которым пропитаны многие, очень многие замоскворецкие мещане!.. все это чуйки, отравленные большими городами.
Что касается силы:
В одну из ночей, не знаю после какого именно убийства, вез запакованный обескровленный труп к Москве-реке. Милиционер остановил:
— Что везешь?
— А ты, дурной, — мягко ответил Комаров, — пощупай. — Милиционер был действительно «дурной». Он потрогал мешок и пропустил Комарова.
Потом Комаров стал ездить с женой».
Затем согласился Комаров и показать места, где он закапывал трупы. Когда проходил следственный эксперимент, на улице собралась толпа людей. Они требовали самосуда, и милиционерам чудом удалось защитить преступника от жестокой расправы. Михаил Булгаков вспоминал: «Приговор в первый раз вынесли Комарову, когда милиция под конвоем повезла его, чтобы он показал, где закопал часть трупов (несколько убитых он зарыл близ своей квартиры на Шаболовке). Словно по сигналу, слетелась толпа. Вначале были выкрики, истерические вопли баб. Затем толпа зарычала потихоньку и стала наваливаться на милицейскую цепь — хотела Комарова рвать. Непостижимо, как удалось милиции отбить и увезти Комарова. Бабы в доме, где я живу, тоже вынесли приговор «сварить живьем».
— Зверюга. Мясорубка. У этих тридцати пяти мужиков сколько сирот оставил, сукин сын».
По началу за Комаровым закрепилось прозвище «человек-зверь». Появилось оно благодаря стараниям журналистов, которые, словно соревнуясь друг с другом, старались сделать свои статьи более пугающими.
Михаил Булгаков весьма интересно описал момент «развенчания мифа»: «Репортеры, фельетонисты, обыватели щеголяли две недели словом «человек-зверь». Слово унылое, бессодержательное, ничего не объясняющее. И настолько выявлялась эта мясная хозяйственность в убийствах, что для меня лично она сразу убила все эти несуществующие «зверства», и утвердилась у меня другая формула: «И не зверь, но и ни в коем случае не человек».
Никак нельзя назвать человеком Комарова, как нельзя назвать часами одну луковицу, из которой вынут механизм.
Эту формулу для меня процесс подтвердил. Предстал перед судом футляр от человека — не имеющий в себе никаких признаков зверства. Впрочем, может быть, какие-нибудь особенные, доступные специалисту-психиатру, черты и есть, но на обыкновенный взгляд — пожилой обыкновенный человек, лицо неприятное, но не зверское, и нет в нем никаких признаков вырождения.
Но когда это создание заговорило перед судом, и в особенности захихикало сиплым смешком, хоть и не вполне, но в значительной мере (не знаю, как другим) мне стало понятно, что это значит — «не человек».
Когда его первая жена отравилась, оно — это существо — сказало:
— Ну и черт с ней!
Когда существо женилось второй раз, оно не поинтересовалось даже узнать, откуда его жена, кто она такая.
— Мне-то что, детей, что ли, с ней крестить! (Смешок.)
— Раз и квас! (На вопрос, как убивал. Смешок.)
— Хрен его знает! (На многие вопросы эта идиотская поговорка. Смешок.)
— Человечиной не кормили ваших поросят?
— Нет (хи-хи)… да если кормил, я бы больше поросят завел… (хи-хи).
Дальше — больше. Все в жизни этот залихватский, гнусный «хрен», сопровождаемый хихиканием. Оказывается, людей кругом нет. Есть «чудаки» и «хомуты». Презирает. Какая тут «звериность»! Если б зверино ненавидел и с яростью убивал, не так бы оскорбил всех окружающих, как этим изумительным презрением. Собаку — животное — можно было бы замучить этим из ряда выходящим невниманием, которым Комаров награждал окружающих людей. Жена его «римско-католическая пани» (хи-хи), много кушает». Ни злобы, ни скупости. Пусть кушает возле меня эта римско-католическая рвань. Злобы нет, но «оплеухи иногда я ей давал». Детей бил «для науки».
— Зачем убивали?
Тут сразу двойное. Но все понятно. Во-первых, для денег. Во-вторых, вот «не любил» людей. Вот бывают такие животные, что убить его — двойная прибыль: и польза, и сознание, что избавишься от созерцания неприятного божьего создания. Гусеница, скажем, или змея… Так Комарову — люди.
Словом, создание — мираж в оболочке извозчика. Хроническое, холодное нежелание считать, что в мире существуют люди. Вне людей.
Жуткий ореол «человека-зверя» исчез. Страшного не было. Но необычайно отталкивающее».
Три психиатра после обследования Комарова признали его вменяемым. Соответственно, Василия Ивановича и его жену приговорили к высшей мере наказания. Что же касается детей, то их отправили в сиротские приюты. Свой очерк Булгаков закончил так: «От души желаю, чтобы детей помиловал тяжкий закон наследственности. Не дай Бог походить им на покойных отца и мать».
реклама
