Юмористический рассказ "Контракт"

В роскошной артистической гримёрной одного из крупных московских концертных залов сидят известный рок-музыкант Рюмин и Скобишевский, один из персональных помощников олигарха Мордвинова, приехавший заключать с Рюминым контракт на частное выступление. В широкое окно, обрамлённое красными бархатными занавесями с золотыми кистями, уныло смотрятся синие московские сумерки. На маленьком дубовом столике перед собеседниками – початая бутылка виски с надорванной этикеткой и стеклянная лампа в форме колбы – единственный источник света в помещении. От лампы, в которой, смешиваясь и разделяясь, плавают разноцветные пузыри, распространяется потустороннее сияние, неровное, как свет волнуемой ветром свечи. На противоположной стене гримёрной колеблются робкие, бледные тени говорящих, принимая затейливые формы, – то они складываются в ворону, потчующую птенцов, то в ведьму, мешающую своё зелье в огромным чане…
Рюмин, высохший мужчина с плоским морщинистым лицом и косматой бородёнкой колышком, в которой седые волосы путаются с рыжими, сидит, раскинувшись в кожаном кресле и мечтательно глядит в потолок. На коленях у него лакированная гитара с длинным чёрным грифом, в руке – стакан виски, в котором, тихо тренькая, толкаются кубики льда. Говорит он медленно, веско, так, словно каллиграфическим пером выводит слова на папирусе.
– …Или вот фестиваль «Монстры рока» в сентябре девяносто первого… – глухо произносит он. – Его ещё «Тушинским попоищем» иногда называют. Слыхал может? Нет? Ну да ладно, ты тогда мальчонкой был. А вот для нас, рокеров, это событие, переломный момент, так сказать. Представь себе: тушинский аэродром, полмиллиона зрителей, впервые на нашей сцене – легенды западного рока: «Металлика», Брайан Джонсон, Фил Ансельмо. Всякое там, конечно, случалось – и напились сильно – потому оно… гм… и попоище, и в милицию бутылками кидались, и даже на сцену, извини, мочились. Но главное – ощущение свободы, независимости, понимание того, что мы сломали, наконец, шею красной гидре, которая семьдесят лет душила страну.
Скобишевский, узкоплечий человечек в синем шерстяном костюме, сидит, всем корпусом подавшись вперёд, подобно лайке, принявшей охотничью стойку. В одной руке у него шариковая ручка, в другой – планшет, поверх которого лежит исписанный лист с десятками помарок и зачёркиваний – прообраз будущего контракта. По его серому, осунувшемуся лицу и остекленевшим глазам заметно, что он смертельно устал и мается от скуки. Если бы не бесконечные ностальгические отступления Рюмина, контракт давно бы был готов, однако, минуло уже полтора часа, а дело едва продвинулось наполовину.
– Степан Николаевич, а вот если на секунду вернуться к контракту... – робко вставляет Скобишевский, ёрзая в кресле. – Вы заказывали в раздевалку воду «Эвиан», ананасовый сок с мякотью и фрукты. Я насчёт фруктов хочу уточнить – что конкретно требуется?
– Ну, не знаю… Яблочек там положи, груш, бананов. Только чтоб свежее всё было, – расслабленно отвечает Рюмин. Сделав глоток виски, он дёргает на гитаре струну. В духоте гримёрной долго вибрирует трагическая нота «до». – Да-а-а-а, сидим вот, контракт с тобой составляем, гонорар обсуждаем, – продолжает он. – А вот, скажем, в восьмидесятых какой гонорар? Выступили по-быстрому, да разбежались. Ну разве что чаем нас хозяева напоят, или там пирожков испекут, и на том спасибо… А бывало ещё соседи в органы стучали. Я так в своё время насобачился от ментов да гэбэшников улепётывать, что и теперь лучше любого шпиона от погони смыться сумею. Где только не ночевал тогда – и в подвалах, и на чердаках, и в заброшенных домах. Однажды целую неделю как крыса в канализации жил. Да-а-а, – вздыхает он, – бунтарями мы были, революционерами. Ельцин, когда награждал меня в девяносто пятом орденом за заслуги, так, помню, и сказал – вы, рокеры, были партизанским отрядом демократии, подрывали, понимаешь, тоталитаризм изнутри. Если бы, дескать, не вы, то воздухом свободы России ещё лет двадцать не пришлось бы дышать…
Спина Скобишевского почтительно изгибается, на его тонких губах изображается вымученная кислая улыбка. Он открывает рот, чтобы произнести что-то, но Рюмин перебивает его, возвысив голос.
– А нищета страшная была, – говорит он, поглаживая бороду. – Жили на гроши – кто уборщиком, кто дворником подрабатывал. А на чём играли! Это сейчас у меня что хочешь есть – и «Фендеров» штук пять, и «Ле Пол» вот, – он ласково гладит лакированное брюхо гитары, – даже коллекционный «Гибсон» в студии стоит, с которым Би Би Кинг выступал в Нью-Йорке в восемьдесят пятом. А при совке что? Существовала одна правдинская фабрика да ещё этот, как его, завод в Ленинграде. Не звук у ихних гитар был, а мочало. Купишь, и потом ещё месяц напильником дорабатываешь, чтоб хоть чего-то добиться. Динамики из уличных мегафонов делали, которые по ночам с ребятами со столбов снимали, усилители изо всякого хлама паяли… Да, было время…
Договорив, Рюмин допивает виски и решительно бухает стаканом о стол. Громко чмокнув губами, он осторожно, как ребёнка, откладывает гитару в сторону и пристально смотрит на своего собеседника. Скобишевский отвечает ему опустошённым взглядом, в котором читается: «Делайте со мной всё, что хотите, я без сил». Скулы его нервно вздрагивают, синяя выбритая шея двигается вверх-вниз в твёрдом крахмальном воротнике рубахи.
– Ну так что хозяину твоему исполнить? – вальяжно кивнув головой кверху, произносит Рюмин.
Скобишевский оживает: наконец-то речь зашла о деле!
– Пожелания такие: начать хорошо бы с «Волчьих судорог», – торопливо перечисляет он, водя по листу кончиком ручки. – Потом «Кладбищенский холод», «Ницше и пустота»…
– Погоди, как это – с «Волчьих судорог», – степенно останавливает его Рюмин, выставив перед грудью узкую белую ладонь. – Я всегда с «Жала смерти» начинаю.
– «Жала» не надо, если можно, – извивается на кресле Скобишевский. – У Николая Георгиевича от него припадки случаются.
– Ну что ж тогда сыграть? – недоумевает Рюмин. – «Волчьи судороги» всё равно для открытия не подходят. Может, «Оргию в марсианском аду»?
– А вот эту я не припоминаю...
– Ну как же, лирическая баллада на двенадцать минут. «Смерть с косой брела по полю»… – выводит Рюмин сиплым испитым тенорком, дирижируя в воздухе расслабленными пальцами.
– Ах да, вспомнил, – угодливо улыбается Скобишевский.
– И как она начальнику твоему?
– О-о-очень нравится. Давайте её и поставим в начале. А за ней, как я говорил уже, «Ницше», «Холод»… Затем ещё – «Трепет усопших», «Грязные туфли», «Огры озимые»…
– Эх, я помню, играли мы «Огров» в Мытищах, в восемьдесят третьем, так половина дома содрогалась, – снова погружается в воспоминания Рюмин. – Колбасилась молодёжь что надо – три раза соседи милицию вызывали! Стёкла на первом этаже побили, гудрон на крыше подъезда подожгли, даже мусорные ящики на улице перевернули. С этой песни и началась, можно сказать, наша популярность. Впрочем, какая популярность… По рукам наши кассеты ходили, а вот попробуй-ка ты в то время издать подобный материал официально, на какой-нибудь «Мелодии»! Это сейчас любой наш альбом – что «Тайна вурдалака», что «Второклассник-людоед» – классика. В любом музыкальном магазине купить можно. А тогда… – он печально вздыхает и меланхолично машет рукой.
Скобишевский смотрит на него, состроив кислую мину и сочувственно моргая глазами. С минуту оба сидят молча и с выражением панихиды на лицах сожалеют о прошедшей без заслуженного признания молодости Рюмина.
– Послушайте, Степан Николаевич, – наконец, вполголоса заговаривает Скобишевский, поглядывая в сторону и зябко поводя плечами. – Тут ещё один деликатный вопрос есть… Понимаете, Николай Георгич когда выпьет, иногда, гм… бузить начинает. Ну там пивной кружкой кинет, или тарелкой приложит. Он не от ненависти, а просто, знаете, от широкой души.
– Да, знаю… Слышал… – вздыхает Рюмин. – Это же он, кажется, Агузарову на столе заставил плясать? И ещё Витьковскому из Арии в лицо плюнул...
– Да, он… Надеюсь, вы понимаете, что до суда такие дела нежелательно доводить. Деловая репутация, так сказать…
Рюмин согласно кивает, подливая в стакан ещё виски.
– Но только надбавить тогда надо, – холодно произносит он.
– Да это не вопрос, – соглашается Скобишевский. – Тысяч пять евро, пожалуй, приплатить можно. Это ещё в рамках бюджета.
– Ну какие пять тысяч... – возражает Рюмин.
Начинается долгий, нудный торг. Обсуждается каждая мелочь, каждая копейка. Скобишевский сыплет цифрами, чертит на листе какие-то сложные схемы, доказывает, убеждает, упрашивает. Рюмин, угрюмо насупившись и жуя губами, отвечает ему одними междометиями: «А!», «О!», «У!». Соглашаются, наконец, на восьми тысячах прибавки.
– Ладно, шут с вами, – машет рукой Рюмин. – Пусть будет восемь штук. Нам, рокерам, по-любому к потасовкам не привыкать. Только тогда ещё одно условие. Это ведь твоему шефу журнал «Тайны знаменитостей» принадлежит?
– Ему, – кивает Скобишевский.
– Ну вот ты корреспондентика ко мне пришли после концерта, пусть интервью возьмёт, то да сё… У меня тур по России начинается через пару месяцев, и реклама, сам понимаешь…
…После выступления на дне рождения Мордвинова Рюмин наскоро переоделся в гримёрной, зачехлил инструмент и вышел в коридор. В двух шагах от выхода его схватила за рукав чья-то робкая лапка.
– Извините, господин Рюмин. Меня зовут Антон Михайлин, я корреспондент «Тайн знаменитостей», – пробормотал нерешительный голос. – Меня на интервью прислали.
Обернувшись, музыкант увидел переминающегося с ноги на ногу в потёмках коридора субтильного белобрысого мальчика с испуганным взглядом.
– Ну что мы – здесь что ли беседовать будем? Пошли в машину, – пробасил музыкант, набрасывая на плечо узкую лямку гитарного чехла.
Огромный чёрный «Мерседес» Рюмина был припаркован в переулке за зданием. Постучав в окно водителю, музыкант открыл заднюю дверь автомобиля и пригласил за собой журналиста.
– Ну, молодой человек, – произнёс Рюмин, развалившись на кожаном диване. – О чём будем говорить?
– Во-первых, расскажите, пожалуйста, о том, как вы начали свой творческий путь, – сказал журналист, включая диктофон. – Наверное нелегко было работать в условиях тоталитаризма?
– Да, непростое было время, – вздохнул музыкант, заложив руки за голову. – Система, можно сказать, держала тогда творческих людей за горло, ограничивала индивидуальность…
Вдруг он вздрогнул, зло выругался, и, порывшись в шевелюре, за хвост выудил на свет божий длинную щучью кость.
«Чёртова туша этот Мордвинов, – пробормотал он про себя. – Мало того, что физиономией меня по барной стойке протащил, так ещё и тарелку ухи на голову надел».
– Что? – не расслышал корреспондент, с удивлением глядя на Рюмина.
– Да так, ничего… На чём я остановился? Итак, творить приходилось в атмосфере несвободы, унижения достоинства…