16133
38
Сегодня мы вспомним явление в СССР под названием «Картошка». «Колхоз» или «Картошка» - это организованные принудительные работы по уборке урожая городскими жителями, а именно студентами, школьниками и работниками государственных учреждений. А вы помните свои выезды на сбор урожая?
Ранним утром к дверям института подкатывала колонна автобусов с флажками. Несколько отделов в полном составе грузились туда и с песнями и шутками ехали за сто верст на отдаленное поле, где сквозь крапиву и лебеду матово белели упругие цилиндры кабачков.
Шпарило солнце, трещали кузнечики, поблескивала роса, от влажной травы восходили и растекались душистые испарения. От группы амбаров на горизонте отделялась темная точка грузовика; то ныряя в ложбину, то вспыхивая стеклами на очередном склоне бугра, она с рычанием подкатывала к пестрой, почти курортной толпе горожан.
×
Из кабины выпрыгивал бригадир в сапогах и с бумагами; уполномоченный от института вступал в переговоры; наконец по его команде все кое-как разбирались цепью и, спотыкаясь и путаясь в траве, начинали наступление в сторону леса.
Женщины шарили в бурьяне брезентовыми рукавицами, мужчины подбирали срезанные кабачки и несли их к дороге, где еще несколько человек грузили мешки и, завязав веревками, натужно закидывали в кузов. Из удалявшейся цепи потянулись пострадавшие: кто потерял в бурьяне нож, кто порезался, кто упал носом в крапиву.
Шоферы, курившие в кружок у автобусов, охлопывали слепней. Гора мешков в кузове постепенно росла. Отдельные фигурки уже махали руками с опушки. Бригадир, расписавшись в бумаге и затоптав окурок, лез обратно в кабину, и грузовик с ревом удалялся.
По вытоптанному полю брели к автобусам усталые фигуры, иногда нагибаясь за пропущенным кабачком. Рассевшись группами на обочине, где почище, жевали бутерброды, запивая чаем из термосов. Погода между тем начинала портиться, водители проявляли нетерпение, и наконец вся колонна пускалась в обратный путь.
Однако подавляющая часть колхозных работ осуществлялась вахтовым методом.
Каждая московская организация была прикреплена к определенному колхозу, который чаще всего находился по тому же направлению от города, куда тяготела и сама организация.
Заключался договор об оказании шефской помощи, на основании которого московское предприятие обязывалось высылать для работы определенное число сотрудников на известный срок, а колхоз предоставлял им жилье, питание, транспорт и, подобно овощной базе, оплату за трудодни.
Первая партия отправлялась в начале июня на заготовку сена, и после того их товарищи, сменяя друг друга, трудились в колхозе до середины ноября, когда заканчивалась уборка картошки и уже вовсю сыпал снег; таким образом, суммарно выходило как раз полгода.
Дирекция института разверстывала повинность по отделам пропорционально их численности; там бранились, но деваться было некуда. Обыкновенно отъезжали сменами человек по пятнадцать-двадцать, причем колхоз, исходя из планируемых работ, оговаривал пропорцию мужчин и женщин. Смена уезжала на десять дней, чтобы работать и в выходные; за воскресенье каждому начисляли по три отгула, за субботу почему-то два, будни приравнивались к работе на своем месте.
Если овощные базы вызывали у всех сотрудников одинаковое отвращение, то поездки в колхоз расценивались очень по-разному. Одни приравнивали их к стихийному бедствию и едва удерживали слезы. Другие, напротив, радовались, что можно надолго вырваться из семьи, забросить постылые чертежи, работать руками на свежем воздухе, днем загорать, а вечером пьянствовать и строить амуры. Поэтому всегда находились колхозные завсегдатаи, которых даже приходилось удерживать, чтобы они не позабыли окончательно своей профессии.
В любом случае никто не оставался на две смены подряд. Но несмотря на присутствие энтузиастов, прочим сотрудникам (за вычетом самых главных, самых старых и самых больных) ежегодно светила по крайней мере одна продолжительная поездка. Эти отлучки, накладываясь на сезон отпусков, настолько обескровливали проектные организации в летнее время, что работа там еле теплилась.
Иногда, как и в случае с базами, дирекция нанимала фиктивных работников, которые торчали в колхозе полный срок. Однако тамошнее начальство их не жаловало, потому что они быстро втягивались в беспробудную местную пьянку и уже ничего не хотели делать.
В назначенное утро группа сотрудников, одетых в старые куртки, потертые джинсы и сапоги, с рюкзаками и сумками переминалась у дверей института. Одни, собравшись в кружок, оживленно беседовали, то и дело откидываясь назад в порывах хохота; другие понуро бродили вокруг.
Работники разных отделов знакомились между собой. Мужчины и женщины оценивающе оглядывали друг друга, прикидывая шансы. Подъезжал старенький потрепанный ПАЗик; старшой перекликал собравшихся по списку, и наконец автобус трогался в направлении родного колхоза.
Всякий колхоз состоял из целого конгломерата всевозможных угодий, беспорядочно раскинутых на огромных пространствах. В него входило по десятку сел, множество полей, ферм, хранилищ, машинно-тракторных станций (МТС), подсобных лесопилок, покосов, игрушечная электростанция на запруде и Бог весть что еще. В сущности, это было свое маленькое государство, которым безраздельно управлял председатель, гнездившийся в центральной усадьбе.
Обычно для нее выбирали самое крупное в колхозе село, удобно расположенное вблизи железных или шоссейных дорог. Посередине на площади поднимался кирпичный корпус правления; перед ним среди тщательно выполотых клумб торчал памятник Ленину. Асфальтированные тротуары быстро обрывались в грязь, по которой шлепали пьяные трактористы в сапогах и осторожно семенили московские дачники.
Во все стороны от села растекались пыльные проселки, по мере удаления становившиеся еле заметными в траве колеями. Поля то сбегали к болотистым ложбинам, где звенели комары и одуряюще пахла таволга, то прерывались клиньями уцелевшего темного леса, создавая такую чересполосицу, в которой могли разобраться одни местные жители.
Заезжий москвич, колеся по проселкам, не мог понять, видел ли он уже эту группу амбаров, или они только похожи. В этой заколдованной местности произрастали всевозможные плоды земные, коих и требовалось убирать.
Автобус, волоча за собой шлейф бурой пыли, вкатывал на тихую улицу почти заброшенной деревни, где колея терялась в гуще мелкой курчавой травы. За покосившимися заборами буйствовала нетронутая зелень, сквозь которую проглядывали остовы изб с просевшими до дыр скатами крыш и накрест забитыми окнами.
Кое-где на лавочках отдыхали грязные старики с испитыми, коричневыми от солнца, морщинистыми лицами; по мягкой траве с криком носились их внуки. Аллея столетних дубов и широкие, заросшие ряской комариные пруды на другом краю деревни свидетельствовали о ее благородном происхождении. На середине длины улицы белел бетонный цилиндр колодца с изогнутой ржавой ручкой; возле него, оживленно гомоня, толпились отъезжающие сотрудники предыдущей смены.
За калиткой, в зарослях ничейной малины, поблескивали стекла веранды выделенного москвичам дома. Почти всю ее длину занимал грубо сбитый обеденный стол, заваленный стопками свежевымытой железной посуды армейского образца. Стол окружали узкие “шатучие” лавки. В углу белел пожертвованный институтом холодильник, напротив притулилась газовая плита.
В центре самой избы стояла бездействующая русская печь; от нее в разные стороны расходились перегородки, деля общий посторный объем на несколько комнат. Все перегородки не доставали до потолка, чем с удовольствием пользовались бесчисленные мыши, мухи и комары, непрестанно циркулировавшие по помещению.
В комнатах стояли железные армейские кровати, накрытые пыльными одеялами, ломаные стулья и тумбочки. Вместо дверей с косяков свисали чумазые занавески. Пахло куревом, грязным бельем и какой-то канцелярщиной, как нередко бывает в сторожках.
Женщины и мужчины располагались в разных комнатах, занимали приглянувшиеся кровати и, разобрав свои вещи, отправлялись гулять по деревне. Избранный еще до отъезда кашевар приступал к изготовлению нехитрого солдатского обеда из жареной картошки с тушенкой.
Он вообще не ходил на работу и целыми днями хозяйничал в избе со сменным помощником. Кашеварами нередко записывались самые любвеобильные сотрудницы и выбирали помощников по своему усмотрению.
Часов в семь утра на веранде поднимался металлический звон посуды. Дежурный помощник в насквозь промокших штанах, чертыхаясь, волок от колодца два плескавшихся полных ведра. Самые бодрые уже сидели на кроватях, производя возможно больше шума, чтобы разбудить остальных.
Страдальчески морщась, из-под одеяла выползал интеллигент с распухшим от ночного укуса глазом и чесался. Другие предусмотрительно заматывали голову рубашкой и дышали неизвестно куда. На веранде пыхтел вскипяченный для бритья чайник. С крыльца на свежий утренний ветерок выползали полуголые фигуры с полотенцами и плескались у рукомойника. Кашевар гремел половником по кастрюле: пора завтракать.
В мисках дымилась приятная с голодухи тюря; кто-то самый любезный разливал по кружкам черный крепчайший чай. Люди здоровались, садились, разбирали крупно нарезанные ломти хлеба и сосредоточенно звенели ложками. На дороге уже сигналил вчерашний автобус. Все занимали места и отправлялись через поля и перелески туда, где их ждал бригадир.
На просторном скошенном лугу ветерок шевелил разбросанные ряды золотого сохнущего сена. Неспешно ползущая машина подцепляла его длинными вилами и затаскивала внутрь себя, а из задней дверцы, будто навоз, комично вываливались большие, прямоугольные, перевязанные накрест двадцатикилограммовые брикеты.
Мужчины, разбившись парами, шли следом и, поднатужившись, забрасывали их через борт ползущего рядом грузовика; некоторые ухитрялись проделывать это вилами в одиночку. Наверху дежурил вдрызг залепленный травяным мусором человек и растаскивал брикеты по кузову. Колючая сенная труха засоряла глаза, чесалась в носу, першила в горле, разъедала потную кожу. Люди, склонные к аллергии, уже через четверть часа окончательно выходили из строя и больше здесь не появлялись.
С середины июля стартовала уборка зерновых. Теперь главная работа смещалась на ток, куда пыльные самосвалы непрестанно сгружали обмолоченное комбайнами зерно. Длинные гряды этого зерна тянулись по поверхности бетонной площадки между двумя линиями крытых загонов. С одного конца гряды наползал огромный тарахтящий сундук и, вибрируя всеми частями, медленно поедал зерно.
Золотые полоски струились внутри вверх и вниз и наконец по транспортеру высыпались далеко вбок, образуя сзади другую, параллельную гряду очищенного зерна, а в противоположную сторону под давлением выстреливались черно-зеленые семена сорняков. Чтобы не сгребать их по всей площадке, под струю подставляли ведро, которое наполнялось с пугающей быстротой. Тогда следовало сменить его на другое и поскорее тащить к забору, где уже вздымалась гора отходов.
Перед отправкой на хранение в городской элеватор зерно хорошенько высушивали, чтобы оно там не взопрело и не возгорелось. Для этой цели поодаль маячили громоздкие бункера сушилок, в которые засыпалось много зерна, а снизу подавался нагретый воздух. Однако то ли пропускная способность их была низка, то ли горючего жалко, но большую часть урожая приходилось сушить по старинке. Для этого очищенное накануне зерно перебрасывали лопатами в просторные крытые загоны, пока там не набиралось его с метр толщины, и ждали.
Дня через два из-под навеса уже тянуло влажным теплом. Тогда проектировщики, вооружившись совковыми лопатами, храбро лезли внутрь и начинали перелопачивать, т.е. перекидывали зерно из одного угла в противоположный, чтобы разогревшийся нижний слой остывал наверху.
Главная проблема заключалось в том, что зерно накануне протравливали химикатами, и теперь людям приходилось работать в облаке ядовитой пыли. Их стандартно вооружали душными масками-респираторами, фильтровавшими при дыхании ядовитую пыль; однако в дневные часы, когда солнце накаляло крышу навеса, а разогретая пшеница обжигала сапоги, пользоваться ими было не так-то просто. Многие вообще забрасывали их в сторону и работали так.
Иногда в загон затаскивали длинную трубу, внутри которой вращался винт. Тогда работа сильно ускорялась. С одной стороны в трубу подгребали зерно, и она послушно выплевывала его с другого конца.
С середины августа разворачивалась наиболее трудоемкая картофельная страда и тянулась без перерыва до самых морозов. На грязных, сплошь покрытых сорняками полях желтели увядшие, обглоданные жуками стебли картошки. Вдоль окученных гребней, глубоко увязая в размокшей глине, тащился картофелеуборочный комбайн - странное горбатое сооружение, окрашенное суриком в ржаво-коричневый цвет.
На спине его, словно мухи, сидели проектировщики, уставясь на ползущую мимо их носа черную резиновую ленту. Комбайн ковырял усами в земле, сдирая верхний слой, и затаскивал его наверх путаными звеньями транспортеров. По дороге осыпалось все лишнее, а клубни вместе с похожими на них камнями и комьями глины доползали до дежуривших наверху людей, и те едва поспевали выбрасывать мусор за борт. От комбайнов тянулись самосвалы, груженые россыпью.
Однако гораздо чаще по полю просто ехал трактор с плугом и неряшливо выворачивал клубни на поверхность. Следом брели фигуры с пустыми мешками и, наполнив их на три четверти, оставляли стоять, а сами шли дальше. Другие волоком стаскивали мешки в группы, где самые умелые скручивали их горловины и накрепко обвязывали веревкой.
Подходил грузовик с безобразно высокими бортами; двое мужчин ухватывали мешок с обеих сторон, раскачивали и ловко забрасывали наверх. Те, которые так не умели, надсадно корячились у самых колес, поднимая мешки над головой и переваливая через борт. Сверху у них принимали еще несколько человек, громоздя мешки выпирающим к небу горбом.
Грузовики чередой уходили в сторону гигантской сортировки, которая гремела и тряслась, распределяя клубни по степени крупности. Некоторые оставались в колхозе на семенной материал, самые мелкие скармливались скоту, прочие ждали отправки на овощные базы города. Тем не менее все они сыпались с транспортеров в мешки, которые теперь приходилось кидать в кузова целыми часами без передышки.
Сперва это казалось невозможным; руки отваливались, поясницу саднило, липкий пот застилал глаза. Однако изо дня в день работа шла все сноровистее, так что со временем никто уже не считал количество перебросанных тонн.
Иногда горожанам раздавали ржавые штыковые лопаты, и они, перепачкавшись до ушей, выковыривали из глины длинную оранжевую морковь. Другие пихали ее в мешки и тем же порядком грузили в кузов. Свеклу и редьку примитивно дергали за ботву.
В сентябре созревал кормовой турнепс - гигантские сочные корнеплоды с грубым вкусом, которые обожал скот. Иные вырастали длиной чуть не в метр и сантиметров двадцати в диаметре; они целиком торчали на поверхности, словно пни или кактусы, с дурацкими клочьями листьев наверху, которые легко отрывались. В землю, будто якорь, уходил мощный стержневой корень.
Забавно было смотреть, как городские интеллигенты, разъезжаясь в глине ногами, тщетно дергают и толкают упрямый цилиндр, пока не полетят вместе с ним носом в грязь. Более умелые ловко поддавали его ногой под низ, словно футбольный мяч. Женщины, вооружась устрашающими ножами, отсекали корни и листья, и потерявший свою солидность корнеплод гулко бухался на дно самосвала.
Но веселее всего проходила уборка капусты. По всему полю рядами стояли лохматые зелено-голубые кочны на длинных чешуйчатых кочерыжках. Женщины ножами срубали их чуть ниже кочна, мужчины подхватывали и с большого расстояния метали в кузов самосвала, словно баскетбольные мячи. Тут начиналось соревнование: женщины старались нарубить как можно больше, чтобы мужчины не успели, а те кидались, словно автоматы, и не давали женщинам разогнуться.
Когда кузов почти наполнялся, иной скользкий кочан, пролетев по касательной, шлепался на головы работавших с той стороны. Оттуда принимались кидаться уже нарочно; кто-нибудь выдергивал хилый кочан и, ухватив за кочерыгу, размахивал им, словно гранатой. Это называлось "капуста с ручкой"; запущенная в неприятеля, она смешно кувыркалась в воздухе, растопырив дряблые листья; кто-нибудь на лету подхватывал ее и посылал обратно. Наконец грузовик уезжал, и раскрасневшаяся бригада усаживалась отдыхать на обочине.
В середине дня появлялся автобус и отвозил всех к избе, где счастливая дама-кашевар с ухмыляющимся помощником уже накрывали на стол. Пообедав, одни лежали плашмя на кроватях, другие ополаскивались под рукомойником. За окном гудел автобус, и начиналась вторая половина дня. Когда к половине шестого все окончательно возвращались назад, их ожидал ужин.
Дальше до самой ночи тянулось свободное время, которое каждый использовал по своему вкусу. Одни группами бродили по окрестностям, болтая о пустяках; другие в одиночку обследовали прилегающий лес на предмет грибов; третьи дома слушали радио; кто-то лез купаться в грязный пруд.
Добровольцы с ведрами тащились на ближайшую ферму за парным молоком. Вдоль берега прогуливались трепетные пары, созерцая лунную дорожку на глади воды и отгоняя комаров веточкой. На веранде светила тусклая лампа, и желающим разливали молоко. По комнате пролетал ботинок и ударял в перегородку чуть ниже крысы.
Иногда в дверь вваливался пьяный абориген с гармошкой; мужчины спешили со своими бутылками, и начинался концерт. Под окном сегодняшний помощник со смехом объяснял завтрашнему его обязанности.
По деревне гасли огни, смолкали собаки; в кустах у запруды ритмично вскрикивала ночная птица. Заканчивался еще один трудовой колхозный день.
Источник:
Ссылки по теме:
- Необычный смерч над Чёрным морем
- Устройство, собирающее последние капли соуса со стенок банки
- Охранник нокаутировал туриста в испанском баре
- Концерт с разноцветными разрядами молний
- Тигрёнка пытаются изъять у семьи в Подмосковье
реклама
