875
1
Американские морпехи на одесских пляжах.
Ссылки по теме:
- ВЕкатеринбургае серьезно пострадал пассажир мотоцикла
- Американский комик разыграл людей, читая в метро очень неприличные книги
- Все псы попадают в рай: cпасатели с почестями простились с последней собакой, искавшей выживших после теракта 11 сентября
- Пьяный водитель а Чебоксарах
- Оба успели, куда спешили
Новости партнёров
реклама
Получилось вяло, жалко и совсем не убедительно.
[HRW: права тысяч солдат армии США ущемлены после пережитых изнасилований | РИА Новости]: Посмотри! http://ria.ru/world/20160519/1436557557.htmlhttp://ria.ru/world/20160519/1436557557.html
"Крошечный поселок встретил зловещими кумачовыми отблесками, промерзшей заброшенностью и показной мертвенностью. Половина домов лежит растянутыми ледяными муравейниками — последствия бомбежки старшей сестры — соседней Малониколаевки. Ни в чем не повинная Новобулаховка выхватила свое прицепом, за компанию. Поселок сам по себе давно уж даром никому не нужен. Когда в девяносто восьмом на металлолом порубили шахту Штеровскую — работы не стало окончательно. Так и вымирали потихоньку, пока с началом войны в села не ломанул вал городских беженцев — поближе к земле-кормилице и родным очагам. Города, в одночасье, стали слишком голодным и опасным местом. Теперь и здесь — не отсидеться…
На небольшой площади вокруг прогорающего костра — мрачная молчаливая толпа. В темноте все — как замершие черные кусты — ни одной яркой детали. Хотя нет — одна есть… полупрозрачным восковым столбом стоящий у самого кострища совершенно голый парень.
Подходим…
На земле блуждающими синими языками бьет жаром огромная куча углей. По бокам, выедая глаза, неохотно горят огрызки бревен и толстых веток. Впереди всех, всем видом показывая кто здесь главный, стоит рослый квадратный мужик лет за шестьдесят с древним «сорок седьмым» [«АК-47» кал. 7,62.] за широкой спиной. Возле него, важно прижимая к груди отполированный до хромированного блеска «АКМ», наш новый знакомый с разбитым носом. Тут же рядом, словно постаревшее фото похожий, старший брат.
— Командир группы оперативного резерва Деркулов.
Дядька перевел на меня неспешный взгляд и редким, тяжелым басом ответил:
— Мыколай Затолока… — Подумав, с расстановкой, добавил должность: — Вже никто… — Развернулся и опять погрузился в дышащие жаром головешки.
Содержательная беседа. Повел взглядом на летчика…
Невысокий. Худощавый. В целом хорошее, правильное лицо. Неприятных эмоций не вызывает. Заломленные назад руки бугрят крепкие мышцы и выпирают лысую, чуть конопатую грудь. Сам бесцветный, как моль, — рыжеватые, очень короткие волосы; невидимые, светлые ресницы на подслеповатых невыразительных глазах. Ну и бледность у парня, разумеется, мертвецкая. Даже и без лютого мороза состояние — полный аут: для проведения очевидной параллели меж босыми ногами и пылающими углями не нужно становиться обладателем неохватного, академического лба. Удивительно еще, что он вообще целый стоит; пяток ссадин да подряпин с синяками — не считается. Обычно в таких случаях сразу возле места посадки на куски рвут. В прямом смысле. Буквально…
— Как вас по батюшке, командир?
— Че трэба, хлопэць?
Тяжелые глаза полны запредельной боли. И не дипломат. Придется — в лоб.
— Я послан командованием бригады, чтобы забрать пленного в штаб. Это — пилот истребителя-разведчика. Он владеет важнейшей информацией. Его необходимо допросить. После — я передам его вам для последующего суда.
— Як тэбэ звать?
[мат]! Ну чего ты, дядько, такой «упэртый»…
— Кирилл Аркадьевич.
— Так ось. Я — тридцать годкив був начальником смены на трех шахтах. Институт закончив, колы ты ще пид стол ходыв. Два сына ось стоять. Поглянь! Доню, люба… — Он внезапно искривился лицом. — Вмисти з онукамы… — Из глаз, цепляя красные отблески, покатились круглые градины слез… словно кровью плачет… — Усых… разом… — Мужик, опустив голову и больше не сдерживаясь, бредя вслух, заплакал.
Сделав шаг вперед, я прижал к груди понуренную седую голову сотрясающегося в рыдании, мгновенно состарившегося деда. Он, словно теленок, ощутивший мамкин бок, прижался лбом к левому плечу, в аккурат меж подвешенным вниз рукоятью к кевларовой лямке ножу и ощетинившимся железными торцами магазинов краем «лифчика» [«Лифчик» (сленг) — карманы для автоматных магазинов, элемент разгрузочного жилета.].
Черная толпа молча изрыгала на нас невидимые волны яростного гнева. Мы — помеха, препятствие долгожданной мести. Они получили козлище, на котором — здесь и сейчас! — должны быть отпущены все беды войны. Немедленно! Скорее всех нас тут в клочья топорами порубят, чем кто-то посмеет воспрепятствовать торжеству справедливости. Всякая борьба бесполезна. Летчик — обречен. Только жестокой силой решительной крови можно вырвать эту несчастную, бледную тень из неумолимых лат расплаты. Можно! Но я не стану стрелять в этих людей…
Стоящие рядом сыновья, поправляя и дополняя друг друга, рассказывали, как в бомбежку погибла семья их сестры, как сломался отец, как сельчане хоронили убитых, всех вместе — закатывая в покрывала, скатерти и пододеяльники, в одном из снесенных взрывом погребов…
Я не слушал. Надо было очень быстро соображать. Еще пара минут неопределенности, и кто-то, не выдержав напряга, влупит по нам картечью. Потом рубку не остановить. Оно мне надо — из-за одного пленного?!
— Слушайте все! Мы согласны. Летчик — ваш!!! Нам только прямо сейчас — у вас на глазах — быстро его допросить… — Темная масса беззвучно выдохнула часть непрощающей злобы; похоже, мы в безопасности. — Далее! Через полчаса сюда придет бронетехника мазепанцев. Уходите! Ничего не берите! Налегке… Потом вернетесь. Мы останемся — прикроем. Время — пошло!!!
На окраине рычал Прокопын БТР. Подтянулись остальные пацаны. Дэн, по моему кивку, опять вызвал Воропаева.
Доложу, что есть. Извините, товарищи! Так уж вышло. Мы — старались…
Кто и как собирался уходить из поселка — неясно. Кажется — никто и никак. Народ, застывшей тяжкой глыбой, замер плотным кольцом. Никто не торопился бежать — ждали иного.
— Серега! Где его вещи?
Пацаненок кликнул брата:
— Дмытро?!
— А?.. Та не було у него ничо. Тряпкы — ось… — Он указал в сторону, где уже рылся Леха. Мой «Королевский Мышонок» поднял глаза и отрицательно помотал головой.
— Оружие?
Юноша молча распахнул куртку. За поясом штанов темным пятном выглядывала рукоять компактного «Глока» [«Glock» — семейство популярного с обеих сторон фронта австрийского автоматического пистолета.]. Краем заметил, как Жихарь хищно блеснул мгновенно озаботившимся взглядом. Занялись пилотом.
— Але, военный? Слышишь меня?!
Стоявший невдалеке Кузнецов с ходу съязвил:
— Командир, попроси — пусть «Марш Сифилитиков» [«Марш Сифилитиков» — презрительное наименование Гимна Польши, данное ему из-за издевательского толкования «сгнила» вместо «сгинула» в первых строках — «Jeszcze Polska nie zginetа» (еще Польша не погибла). На территориях Конфедерации термин появился с началом боевых действий.] исполнит — давно не слышали.
Что-то главного снайпёра разволокло… Никак поджилки трусятся заранее? Понимаю, самому муторно…
Обреченный затравленно шарил глазами по двум увешанным оружием фигурам боевиков. Мы, по всему, неожиданно оказались меж полными клубящегося ужаса пустыми глазами и полыхающим морозными волнами предвкушаемого кошмара раскидистым костром. Наконец, после очередного толчка в плечо, до него дошло…
— Не розумем… — Он, поэтапно включаясь, окатил меня осмысленным взглядом: — Пшэпрашам [Nie rozumiem (польск.) — не понимаю. Przepraszam (польск.) — извините.]! — нашел время для вежливости, неудобно ему!
— [мат]… Кто польский знает? — Понятно, мог бы и не спрашивать… — Имя? Как тебя зовут! Як тоби зваты?
— Бздышек Всесраньский [Бздышек Всесраньский, Чмарек Пшехуйский и Дупка Рванэвьска — герои телевизионного сериала-бурлеска команды КВН «Му-Му» (Малороссийский медицинский университет), очень популярной передачи Республиканского ТВ на первом этапе войны — до уничтожения Луганского телецентра.]! — вновь раздается сбоку.
— Антоша, рот свой драный закрой! Понял?! Бегом, вместе с отделением, на свое место! И — за секторами присматривать, а не дрочить! — Поодаль еще трое моих бойцов, подсвечивая себе фонариками, читали какие-то развешанные на старой вывеске поселкового магазина бумажки.
— Жихарь! Поди объясни щеглам, что познанье умножает скорбь…
Пленный заглядывал мне в глаза. Видимо, предельно обострившимся на пороге неминуемой смерти сознанием он понимал, что я — его единственная соломинка. По его лицу ветерком пробежала незримая волна, и он, чуть подтянувшись, спросил:
— Speak in English?
Я беспомощно взглянул на вновь повернувшегося к нам взводного. А — вдруг? Тот скривился:
— Ни дую вообще ни разу… — и кивнул в сторону бэтээра… — Денис! Иди сюда! Наш говорун по-английски ботает!
Дэн не успел…
Стоявшие позади приговоренного две крепкие фигуры внезапно загибают его носом вниз и тащат вбок. Навстречу им, из темноты, выныривают еще три сливающихся с толпой тени. Последние несут старую кроватную сетку. Меня аж мурашками продрало по шкуре. Поляка, подняв, иксом растягивают в воздухе и мокрой половой тряпкой шлепают животом на ржавый панцирь. Летчик заторможенно молчит и даже не дергается. Кукла… В секунды запястья и щиколотки примотаны пучками алюминиевой проволоки к раме, а под лицо влезает мгновенно захрустевшая ломким льдом по-деревенски огромная, мокрая подушка. Одна из фигур невесть откуда взявшимися граблями быстро вытягивает пышущую адским жаром кучу вдоль. Ни мгновения не раздумывая и ничего не говоря, немного провисающий помост поднимается и, ровно по середине вытянутого вала углей, опускается вниз.
Тело изгибается дугой, и на мои уши обрушивается вдавливающий барабанные перепонки в глубину черепа истошный визг. Секунду погодя вверх взмывают серо-синие тошнотворные струи горелого человеческого мяса.
Толпа, качнувшись вперед, завороженно замирает. По всей длине импровизированного мангала, заходясь в каком-то кошачьем вое, корчится их собственный страх, боль и горе всей этой войны. Совершенно незаметно человеческая масса сливается в единый организм и разом поглощает, хоронит в себе всех нас. Мы становимся одним, единым целым. Уже нет никого — ни самой группы прикрытия, ни мрачного Юрки с куражливым Антошей, ни суетного Денатуратыча с задумчивым Гирманом. И командира их — тоже больше нет. Мы теперь — монолит. И имя ему — Зло. Абсолютное и бесчеловечное, лишенное даже призрачного намека на жалость и милосердие. Под ногами, внизу, на освященном кровью алтаре войны бьется очередная жертва нового заклания. И мы, растопырив зрачки и ноздри, жадно вдыхаем, завороженно впитываем в себя фимиам нового всесожжения. Не надо больше ничего доказывать, спорить и говорить — никто ни в чем не виноват: это мы, люди — всем миром, а не отдельными народами, нациями или государствами — творим весь этот кошмар. Это мы, а не рисованные нетопыри с рожками и копытами — носители абсолютного зла. Это мы — творцы вселенского ужаса, а не низвергнутый на заре веков Князь. И мы в ответе за все сотворенное. И, впоследствии, выгребаем: каждый — по делам своим.
Сделав шаг назад, словно сбросил с себя морок. В окружающих глазах отражалось увиденное внутренним взором. Плывущие в предрассветной мгле тени вновь выплыли с боков и сняли с костра замолкнувшее тело. Три ведра ледяной воды привели несчастного в чувство. Перевернув спиной вниз, его вновь положили на угли. Все повторилось: нечеловеческий, задыхающийся в самом себе, рвущий бездонную глубину нескончаемой ночи крик и, словно под напряжением, конвульсивно скачущее в снопах искр, обугленное тело.
— Довольно! [мат] вашу мать! Хватит!!! — Толпа, приходя в себя, вздрогнула… — Вас всех сейчас рядом положат! Бегите! Бегите, [мат], отсюда на хер!!! — И, для закрепления сказанного, пропорол темень над головами длинной, залихватски закрученной в спираль очередью."