Истории

Приемлемая ложь



Антон Павлович Чехов замечал, что в любви, медицине и политике лгать можно. О любви и медицине поговорим в другой раз. Ушедший месяц произвел
на меня впечатление не только неотвратимой сбываемостью традиции «большой российской августовской неприятности» (кстати, кажется, что по итогам
многолетних наблюдений с наиболее высокой степенью вероятности «августовское нечто» происходит между 15 и 20 числами последнего летнего
месяца), сколько тем, насколько мощно и бестрепетно в этом августе крупные чиновники врали гражданам. То есть врали и раньше, а тут с каким-то
особым сладострастием. Или наоборот, с особой государственной мудростью и ответственностью.
Потому что когда чиновник публично говорит что-то, расходящееся реальностью, он, вообще-то, делает это не со зла и не по природной
испорченности натуры, а во многих случаях из самых лучших побуждений, - например, из стремления выполнить долг перед родиной, как он его
понимает. Разберем несколько кейсов.
Кейс первый.
Не секрет, что в пограничной с нашим Приморьем Северной Корее периодически испытывают что-то, подозрительно напоминающее ядерную бомбу и
регулярно запускают полетать что-то, подозрительно напоминающее средства ее доставки. Ядерные испытания идут всего в нескольких сотнях
километров от Владивостока (с городами-спутниками миллион русских людей), а ракеты иногда падают в российской экономической зоне. Причем одна
из ракет упала в 2006 году в нескольких десятках километров от Находки (170 тысяч русских людей).
На позапрошлой неделе генерал армии Николай Макаров объявил, что на Дальнем Востоке развернут дивизион зенитных ракетных комплексов С-400, и
эти комплексы, в случае чего, могут быть использованы против иногда летающих в тех краях северокорейских ракет. Будучи начальником русского
Генштаба, генерал Макаров не мог не знать, что С-400 на Дальнем Востоке нет. В течение 24 часов газеты разыскали все имеющиеся у российской ПВО
дивизионы С-400 – все два дивизиона. И ни один из них не развернут на Дальнем Востоке. Журналисты некоторое время радостно топтали генерала,
хотя ответ на вопрос, что плохого он сделал, вовсе не очевиден. Ну да, он публично сказал что-то, несоответствующее действительности. А чего
такого?
Смысл: Если половина населения, например, Владивостока, поверит генералу и станет стать спокойнее, не опасаясь, что однажды на рассвете на
город упадет шальная баллистическая ракета с ядерной боеголовкой от Ким Чен Ира – что тут плохого? Ведь вторая половина населения города вообще
не обращает внимания на новости об агрессивных планах северокорейской военщины. Теперь весь город спит спокойно; генерал - молодец. Кстати, у
власти в Пхеньяне параноики, и они вполне могут допустить, что их ракеты над Россией могут начать сбивать. Может быть, они перестанут их
запускать в сторону русской части Японского моря? И с этой стороны от генеральских слов выходит одна польза.
Кейс второй.
Сухогруз Arctic Sea, один из главных ньюсмейкеров августа. Вез неизвестно что неизвестно куда, захвачен неизвестно кем. Некоторое время был
неизвестно где, освобожден российским флотом, команду судна до сих пор мало кто видел. Подробную историю летучего сухогруза пересказывать
бессмысленно; что с ним происходило на самом деле узнаем, по всей видимости, только через годы. Кейс не об этом, а о том, как постоянный
представитель России при НАТО Дмитрий Рогозин заявил, что «в ходе операции в средства массовой информации сознательно выпускались иные версии
происходящего, которые не позволили вычислить истинные действия российских военных». Госслужащий, дипломат, официальный представитель России
объявляет, что государство кормило СМИ (то есть нас с вами) заведомой ложью. Заявляет он это не только без малейшего сожаления, а даже и с
гордостью.. Поскольку никто из вышестоящих г-на постпреда ни одергивает, и заявление его не дезавуирует, это можно рассматривать как публичное
обозначение позиции государства: «Дорогие сограждане, сообщаем, что мы берем на себя неотъемлемое право в сложных ситуациях не сообщать вам
правду, а сознательно кормить дезой».
Смысл: Вроде все живы, значит, «сознательно выпускать иные версии происходящего» - правильно, значит, следует лгать гражданам и впредь.
Кейс третий
Я раньше думал, что ложь прямо в глаза гражданам – может быть, дело и нужное, но никак не способное нравиться самим гражданам. Но вот в начале
августа в ЖЖ у drugoi
обсуждали случай вранья на Первом канале. Опять же не будем глубоко вдаваться в подробности, но телевизионщики довольно топорно выдали снимок,
сделанный российским фотографом, за снимок американского фотографа, - на этом был построен эпизод обличения кровавых грузин. Не подвергая
сомнению самую кровавость грузин, участники дискуссии обсуждали фальшивку, переданную отечественным телевидением.
В комментах к посту я обнаружил бодрое: «Ты, главное, будь уверен, что твой народ победил в этой войне. А геббельсовская пропаганда нужна,
чтобы запудрить мозг маргиналам. Зачем возить туда-сюда про эти снимки? Подделывали их с обеих сторон. Для кого-то это изменило результат?» В
ходе дискуссии эта точка зрения нашла немало сочувствующих.
Мораль: многие согласны, чтобы не на кого-нибудь, а на них лично обрушивалась «геббельсовская пропаганда», коль скоро она помогает их стране
побеждать.
А вы? Что вы сами предпочтете услышать из уст генерала, министра, дипломата своей страны в ситуации, когда произнесенная им правда может
повредить стране, государству, обществу? Вы предпочтете рискованную правду, или полезную ложь? Только, пожалуйста, обратите внимание: вопрос
касается лжи отечественного генерала, дипломата, министра, обращенной к вам – а не к абстрактной «неразумной массе», не к «несознательным», не
к «несогласным», не к вашим политическим противникам, не к «быдлу», а к вам лично. Что вы предпочтете и почему?
- Я согласен, чтобы государственные чиновники лгали мне, если это идет на пользу стране.
- Я не признаю за государственными чиновниками права лгать мне ни при каких обстоятельствах, даже в тех случаях, когда им кажется, что эта ложь
принесет стране пользу.


Крик



Он боится закрытых пространств и всегда был таким, с самого рождения. Родившись на исходе осени, он заставил маму с бабушкой проводить отнюдь не
теплые зимние ночи на улице, катая его в колясочке вокруг дома. Просто чтобы домашние могли спокойно выспаться и бежать утром по своим делам, и
обеспечить успехами от этих дел, крохотного больного человечка, заставившего близких своим недугом подчиниться себе.
Свое возмущение он высказывает до сих пор единственным доступным ему способом. Криком. Нет, он умеет говорить, и не отказывает в общении, если
пытаешься поговорить с ним на улице. Но как только он заходит в подъезд, сразу начинает кричать и вырываться. Кажется, что он кричит всегда.
Когда я встречаю в подъезде кричащего упирающегося мальчишку, он замолкает, ему запрещают кричать на людях. В глазах злость, боль, ненависть и
крик. В эти моменты он не отвечает на вопросы, просто смотрит черными, круглыми глазами и кричит. Кричит глазами. От страха. И, кажется, этого
нельзя исправить. И почему-то становится больно.
Мама и бабушка в эти моменты стыдливо прячут глаза. Они его любят, хотя он и измучил их. Стесняются его перед соседями. И благодарят взглядом за
понимание. Я привыкла общаться с этой семьей глазами, иногда слова это лишнее.
По возможности стараюсь что-то ему подарить или угостить яблоком, конфетой, неважно чем. Просто зову с собой и что-нибудь ему обещаю. Наши двери
находятся напротив. Он идет следом, иногда дает мне свою руку и всю дорогу кричит глазами, но идет. Молча. Берет подарок или угощение и спокойно
уходит к себе.
Этого купленного спокойствия хватает на несколько часов, а потом он снова рвётся из стен на улицу. И кричит. Он ни в чем не виноват, так же как и
его родители, которые давно вместе и это их третий ребенок, долгожданный мальчишечка, рожденный вместо погибшей много лет назад девочки.
Девочка приняла на себя удар первой, в тот момент, когда ее вместе с мамой и младшей сестрой сбила машина. Я не знаю, кто там был за рулем. Я не
знаю, кричали ли они в тот момент. Я просто знаю, что это страшно. И боюсь примерять на себя эту ситуацию.
И уже много лет живу с этим криком, кажется, я нему даже привыкла. Переживаю, в те моменты, когда долго слушаю тишину, мне кажется, что-то
случилось с мальчишечкой. И ничего не могу изменить. Просто принимаю как есть маленького человечка, который боится закрытых пространств.
Иногда при встрече опускаюсь перед ним на колени и прижимаюсь лбом к его лбу, смотрю в смоляные глазенки, чувствую колотящееся сердечко. Ощущаю,
как успокаивается и перестает кричать глазами. После этого сильно болит голова, каждый раз обещаю себе, что это не мое дело, и я больше не буду
делить чужую боль. Почему-то не получается сдержать слово. Три дня весь подъезд спит спокойно.
В эти дни мама и бабушка смотрят на меня с благодарностью, мальчишечка важно здоровается и смотрит уверенно. А в моей голове все эти дни живет
крик, постепенно он становится тише, отдаленнее и снова перемещается в подъезд. А я с ужасом жду встречи, когда по глазам мальчишечки пойму, что
откупиться не удастся и мне снова придется прижаться к его лбу и забрать себе. Крик.


Исполнитель желаний



Распласталась на диване. В левой — книга про Изумрудный город, в правой — пиво. Читаю про чудеса. Солнце бьет в амбразуру закрывающей окно
кирпичной кладки, в луче света танцуют пылинки. Толстым слоем пыли покрыта плазменная панель, проигрыватель, пол, стеклянный столик, заваленный
книгами. Пиво омерзительно-теплое. Опускаю полупустую бутылку на пол и заказываю новую.
* * *
Исполнитель желаний. Еще год назад его не было. Но однажды в мир явился Бог. Он взглянул из зеркал, возник миражом в облаках, зазвучал в ушах
незрячих… Шок. Тупое телешоу внезапно подернулось рябью, экран погас, а потом из тьмы полился теплый, чистый свет, и лицо засияло, красивое,
исполненное мудрости и любви. И голос: «Приветствую вас, дети мои». По-отечески, тихо так, что сразу поверилось: «Дети мои, нет сил — смотреть
на ваши беды».
Зачем мы были так глупы? Неужели ни у кого, кто верил в этого самого бога, не мелькнуло ни тени сомнения? Или их заставили замолчать остальные,
которым на все грядущие времена было обещано счастье? «Довольно вы жили в трудах и смятении, довольно вы страдали. Наступает миг избавления».
Странно, до меня только сейчас дошло, насколько происходившее тогда напоминало рекламу супервибромассажера. Смешно. Вслед за обещанием избавить
людей от страданий экран заполнило изображение исполнителя. Голос Бога, искренний и сострадающий, взахлеб нахваливал за кадром достоинства
чудесного прибора. И чуть ли не через слово звучало волшебное: «Бесплатно».
Сыр в мышеловке, и тот стоит денег. Как же легко мы повелись на халяву. Лично я чуть не кончила, когда Бог протянул мне руку, на ладони которой
лежала серебристая сверкающая капля — чудесный исполнитель желаний. Помню, с каким трепетом я приняла его, он обжигал, передавая частицу тепла
моего небесного отца. Я прижала исполнитель к сердцу, вскрикнула от боли, но боль прошла, стало хорошо, рука моя опустела. Отныне и навеки
исполнитель желаний стал неотъемлемой моей частью. Стоя на коленях, я бормотала благодарную молитву, а Бог смиренно улыбался с экрана.
Стыдно вспоминать происходившее потом. Одержимая азартом, я исполняла желания: новенькая плазма с широченным экраном, шампанское в серебряном
ведерке, а вокруг — розы, свежие, в капельках росы, платье, к нему — играющее бликами алмазное ожерелье, туфли… Впрочем, вскоре я выдохлась,
поняв заодно, что далеко не все желаемое доступно: книги исполнитель материализовать не умел. Бог с экрана упоминал что-то подобное, но мне,
близкой к оргазму, было не до того. Кажется, к исполнению не принималась информация на любом носителе, а еще — оружие, наркотики, кроме
алкоголя и сигарет, лекарства, топливо и многое-многое другое.
Никому не было дело до ограничений. Миром правил карнавал. Телевизор славил Бога на все лады, круглосуточно. Танцующие люди начинали молиться,
молящиеся сливались в объятиях и пели. Все занимались любовью, объедались и опивались. Или же просто плакали от счастья. Я тоже хохотала среди
восторженной толпы, кричала «Аллилуйя!» и обливала прохожих шампанским. Рай на земле оказался реальностью.
После явления Бога прошло несколько недель. Я забросила работу. Не было больше смысла трудиться ради денег. В любой момент я могла пожелать что
угодно. Исполнитель создавал любые блюда и напитки. Я одевалась в шикарные вещи изумительного качества, поглощала неимоверно вкусные кушанья,
восхищалась музыкой из своей коллекции, воспроизведенной на хай-эндовой аппаратуре. Отправляясь на прогулку, я встречала знакомых, которые тоже
прекратили вкалывать ради нищенской зарплаты, вволю наслаждаясь жизнью.
Спустя три недели потребления мне стало скучно. Книги были прочитаны, фильмы просмотрены, музыка прослушана. Все чаще я валялась в постели дни
напролет, бездумно пялясь в телевизор. Кстати, количество телеканалов с каждым днем уменьшалось, радиостанции умолкали одна за другой, серверы
в интернете становились вдруг недоступными. Надвигалось что-то страшное. Вот только никто пока этого не замечал.
Однажды утром мне пришла идея совершить дальнюю прогулку. Я пожелала велосипед и покатила по городу, держа курс на аэропорт. Улицы,
переполненные транспортом, превратились в непреодолимые пробки. Новехонькие машины были брошены, где попало, приходилось постоянно лавировать
между ними. Усталая и злая, я добралась до аэровокзала во второй половине дня и удивленно остановилась у закрытых дверей, украшенных
объявлением «Аэропорт закрыт. Все рейсы отменяются». Разочарование мое было неописуемо, лишь спустя время я сообразила, что и работники
аэропорта, подобно остальным, бросив работу, предаются праздности. Делать нечего, надо было возвращаться. Мне надоело крутить педали, велосипед
полетел на обочину. Я пожелала скутер, уселась и повернула ключ зажигания. Стартер заскрежетал, но мотор и не подумал заводиться. Разумеется:
исполнитель не мог создавать бензин. Ближайшая автозаправка располагалась неподалеку от аэропорта, я видела ее по дороге. Создав пустую
канистру, я подобрала велосипед и двинула в сторону заправки.
Въезд на заправку преграждал шлагбаум. Прикрученная к нему ржавой проволокой самодельная табличка гласила: «Убирайся прочь! Частная
территория». Я недоуменно прочитала корявую надпись, слезла с велосипеда и сделала шаг вперед. Тут же у шлагбаума возник здоровенный мужик с
автоматом на плече. Я онемела от страха. Нехорошо улыбаясь, охранник навел на меня оружие и беззлобно произнес: «Бах!» Отшвырнув канистру, я
запрыгнула на велик и яростно заработала ногами, желая оказаться как можно дальше от вооруженного человека.
Обратная дорога показалась мне бесконечной. Сумерки неузнаваемо меняли знакомый город. Время от времени вдали раздавались выстрелы и крики. То
и дело вжимая голову в плечи, я катила вдоль закрытых кафе и магазинов, объезжая пустые авто. Уже затемно я бросила велосипед у подъезда и
стрелой помчалась вверх по лестницам.
Впервые за последний месяц я заперла дверь в квартиру на все замки. Рухнув без сил в мягкое кресло, я нажала кнопку пульта, пожелав попутно
пару бутылок пива и бутерброд. Телевизор послушно включился, но ни один канал не работал. С радио творилось то же самое: шум в эфире и одинокая
морзянка среди помех. Мне стало дико страшно. Я помчалась в кухню и вооружилась ножом для разделки мяса. Спать я решила в одежде, не выключая
света. Я полночи ворочалась в постели, а за окном творилось что-то ужасное. Одиночные выстрелы и целые очереди раздавались то вдалеке, то
совсем близко, пару раз что-то взрывалось, звенели стекла, кто-то истошно голосил, проносились машины, пугая ревом моторов.
Я уснула под утро, уже начинало светать. Во сне я видела зловонный подвал, где я пряталась от стаи собак, вооруженных игрушечными автоматами.
Проснувшись в одежде, мокрая от пота, я поняла, что проспала почти весь день. Стояла мертвая тишина. Выглянув в окно, я похолодела: посреди
улицы, неестественно запрокинув голову, лежала женщина, ее одежда была разорвана, а из-под головы расплывалось бурое пятно. Меня вытошнило на
пол. Зажимая рот, я метнулась в ванную комнату, щелкнула выключателем, но электричества не было. Не было и воды, ни холодной, ни горячей.
Пожелав бутылку минералки, я впотьмах кое-как умылась и прополоскала рот. Меня колотил озноб. Все происходящее было неимоверным, невозможным
кошмаром. Бутылка водки показалась мне более подходящей к ситуации, чем пиво. Я упала в кресло, набулькала полстакана и залпом выпила.
Только спустя час, изрядно опьянев, я смогла расслабиться. В голове проносились мысли, я не успевала сосредоточиться ни на одной, мозг,
казалось, вот-вот взорвется. Было невероятно тихо, лишь однажды кто-то протопал по лестнице. Хлопнула дверь подъезда, и вдруг все стало
предельно ясно.
Не Бог, нет, не Бог, обещая рай земной, протянул мне исполнитель, Не удивлюсь, если та же рука поднесла яблоко моей давней прародительнице.
Ящик Пандоры распахнулся. Вслед за яркими безделушками мир наводнил хаос. Никто и ничего не желал больше делать, деньги потеряли смысл, у всех
было все, или почти все, что по сути одно и то же. Наверное, владельцы автомобилей первыми поняли подвох, но было поздно, запасы топлива
оказались в руках решительных личностей с оружием. Интересно, что предпримут эти люди, когда топливо на заправках закончится? Попытаются
штурмовать нефтезаводы? Вряд ли выйдет, наверняка уже сейчас, спустя три недели от появления исполнителя, все подобные объекты захвачены
кем-то, вооруженным не в пример лучше. То же касается электроэнергии. Электростанции должны работать, они почти полностью автоматизированы. Но
света нет, значит, кто-то просто повернул рубильник. Зачем? Кому это надо, если все и так доступно? Хотя — все ли?
Нет. Исполнитель желаний не всесилен. Он — кормушка, он дает материальное, которое люди тысячелетиями вынуждены были создавать руками, в поте
лица зарабатывая на хлеб. Но не хлебом единым жив человек. Так или иначе, люди всегда зависели от других людей, обменивая способности и таланты
на деньги, позволяющие приобрести нужные для жизни вещи. Выходит, сейчас, когда все блага стали доступны, никто ни для кого ничего больше не
сделает? Или же привычка окажется сильнее, и найдутся желающие лечить, развлекать и ублажать ради удовольствия, свободные от необходимости
думать о желудке? Вряд ли. Вероятнее иной, куда более мрачный вариант. Ничего не делается задаром. Кто, кроме меня самой, займется элементарной
уборкой в квартире? А если у меня нет желания убираться, но есть автомат? Вот так-то... В мире скопилось неимоверно много оружия, с его помощью
нетрудно заставить кого угодно делать, что угодно, и не за деньги — ради самой жизни. А это значит… Это значит… Рабство.
Я заплакала. Я ревела, хрипела и выла, катаясь по полу от отчаянья. Потом, все еще продолжая плакать, я перебралась на диван, где и уснула,
всхлипывая все реже и реже. И уже проваливаясь в сон, я поклялась, что никогда не стану рабыней.
Начиная со следующего дня, я упорно претворяла клятву в жизнь. Я месила цемент в ванной, неумелыми женскими руками закладывала кирпичами окна,
оставляя узкие щели для доступа света и воздуха, врезала в дверь новые замки, отчетливо понимая — ничто меня не спасет, приди кому-то в голову
обратить на меня внимание.
Подобно моллюску, я спряталась в раковине, убеждая себя, что не так уж плох мой мирок. Полгода назад снова появилось электричество. Вода из
крана так и не потекла, но я привыкла обходиться без нее. Не так давно я решила включить телевизор. Единственный канал показывал гладиаторские
бои, кровь брызгала прямо в камеру. Омерзительное зрелище. Побоище сменилось жестким порно, где женщин и детей насиловали, избивая попутно
бейсбольными битами. Изредка в кадр попадали вооруженные люди, держащие под прицелом актеров и операторов. Я повалила плазменную панель на пол
и долго топтала ее ногами.
* * *
Со второго пришествия прошел год. Не верится. Ем, пью, читаю старые книги. На улице почти не бываю, выношу накопившиеся бутылки украдкой, едва
рассветет. Мусор никто не вывозит, город стал огромной помойкой, царством крыс и одичавших собак. Моюсь холодной водой, перелитой из бутылок в
тазик. Как ни странно, канализация работает. Зиму я худо-бедно пережила, всего раз простыла, хорошо, дома был запас лекарств. Вторую зиму мне
явно не осилить. Ну и пусть. Честно говоря, жить — не хочется. Глядя сквозь амбразуру в кирпичной кладке, вижу дом напротив, окна в нем либо
выбиты, либо заложены наглухо. Людей на улицах почти нет. Когда они появляются, прячусь. Возможно, опасения напрасны, но как-то не возникает
желания разговаривать с вооруженными. Других за последние месяцы не видела. Разве что в виде трупов. Странно — они уже не вызывают тошноты.
Переворачиваю последнюю страницу «Изумрудного города». Элли вернулась домой. Чудом. В реальности чуда не случилось. Исполнитель желаний, версия
лимитед, справляется прекрасно, стоит лишь пожелать. Вот только ничего больше не хочется.