Эксклюзив! Юрий Стоянов о «Городке», «Чернобыле» и советской несвободе

29 августа на экраны выйдет спортивная мелодрама «Команда мечты», рассказывающая о противостоянии двух юных жокеев, ставших современными Ромео и Джульеттой. Параллельно в картине развивается история спортивного комментатора, уволенного с крупного телеканала и отчаянно жаждущего вернуть своё кресло.

Небольшую, но значимую роль директора телеканала в этой картине сыграл Юрий Стоянов, который рассказал корреспонденту Fishki о «Команде мечты» и других своих проектах.

О кино и телевидении

- В трейлере фильма «Команда мечты» ваш герой спрашивает у персонажа Владимира Сычёва, что бы тот выбрал между каналом (т.е., по сути, карьерой) и ребёнком. Какой выбор вы считаете правильным в данной ситуации?

- А разве тут может быть вопрос, для нормального человека?

- Как я понимаю, в контексте фильма имеется разделение личного времени между ребёнком и каналом.

- Хорошо, а если благополучие ребёнка зависит от благополучия канала? От того, чтобы ты приносил в дом деньги? Благополучие ведь дословно значит «получение благ».

Это очень лукавый вопрос. Между жизнью, здоровьем ребёнка и чем угодно ещё выбирать нельзя никогда. А вот благополучие — штука сложная. Меня, например, почти никогда не бывает дома, я всё время на съёмках. Но конечная цель всего, что я делаю — это благополучие моих детей. Согласны?

- Абсолютно.

- Честно говоря, мне немного неловко рассуждать об этом фильме, громко заявлять «поговорим о роли», ведь я был на площадке один съёмочный день, а внутри этого дня — по сути четыре часа. Так что моё участие в фильме очень скромное. Я просто не мог отказать симпатичным людям.

- Как я понимаю, вы вместе с режиссёром прорабатывали наполнение сцены, в которой снимались.

- Как у любого актёра, у меня были предложения. Мои предложения были приняты, не более того.

- В любом случае, вы ранее говорили, что качество роли не определяется количеством текста.

- Не определяется. Но время пребывания в кадре влияет на качество роли. Другое дело, что у меня важный эпизод в фильме. Это почти финал картины, и мы впервые видим, кто же у нас рулит «ящиком».

- Но вы-то хорошо знаете, кто им рулит. Однако при подготовке к роли вы решили не опускаться до пародирования конкретных личностей.

- Да, знаю хорошо, но никого из них я бы не стал пародировать. Мне посчастливилось знать руководителей крупных каналов как высочайших профессионалов, очень толковых людей. Что у тут пародировать, чёлку [Константина] Эрнста? В чём будет пародия? Мне уже предлагали нечто подобное в фильме «12», и мы вместе с [Никитой] Михалковым отказались от этой идеи, даже в вопросах грима.

Мне предлагали сыграть злую пародию на Дмитрия Лесневского, одного из руководителей РЕН-ТВ. Я категорически отказался. Во-первых, я не знал этого человека, во-вторых, мне было интересно найти в персонаже что-то хорошее, доброе. К тому же, как входить в кино, в крупный план, с пародией? Это невероятное, безумное форматное противоречие.

- Вы считаете, что в пародии нечего играть?

- В ней есть что играть. Но если делать пародию в кино, то жанр всего фильма должен быть заточен на это. А войти в нормальную, повествовательную, органичную картину с шаржем — значит разрушить её ткань. И про тебя твои же коллеги скажут, что ты чудовищно наигрываешь, не чувствуешь кадра. Мне есть, где делать пародии, кино я люблю за другое. Поэтому меня редко можно увидеть в откровенно комедийных фильмах.

- Говоря о фактуре фильма. Одна из главных тем «Команды мечты» — тема семьи…

- Это вопрос к режиссёру, а не к человеку, который пришёл на площадку в последний съёмочный день. Задача актёра, который пришёл на один день — точно выполнить режиссёрские указания, найти своё место в кадре, взаимодействовать с партнёрами и продолжить ту историю, которой подчинён этот фильм. Я не тот артист, который в таком случае начинает с режиссёром разговор о сверхзадаче и фактуре фильма.

Нет ничего пошлее, чем артист, рассуждающий о сверхзадаче и прочих высоких материях вместо того, чтобы выполнить свою задачу. Это я вам говорю как актёр и режиссёр. Когда я прихожу на площадку, я абсолютно подчиняюсь воле другого человека, если он не бездарный, и не лезу со своим уставом в чужой монастырь. Это профессиональная этика, так и должно быть. Когда Михалков снимается в чужих фильмах, он невероятно послушный и исполнительный артист, вы себе даже не представляете.

Как режиссёр, который занимается таким скромным делом, как простое юмористическое шоу, я задумываюсь над очень многими вопросами, но не люблю это декларировать. Это зритель должен почувствовать, а не я должен объяснить ему, чего я хотел. Если это остаётся благими намерениями, если мой профессиональный, человеческий, гражданский месседж не был прочитан, то объяснять постфактум, что я хотел сделать — это странно и жалко. Я помню огромное интервью с одним известным режиссёром в гостях у двух очень уважаемых мной кинокритиков, где он рассказывал, как годами готовился к фильму, изучил все артефакты, перелопатил всю древнерусскую историю — а потом я увидел очень плохое и беспомощное кино.

- Не совсем понимаю, как можно сыграть свою роль, не чувствуя общей канвы.

- Чтобы вы это поняли, нам с вами придётся вернуться в 1974 год, вместе поступить в ГИТИС имени Луначарского, закончить его и 40 лет поработать в кино, театре и на эстраде. Тогда мы будем говорить с вами на одном языке.

Об актёрском образовании и «Чернобыле»

- К слову об актёрском образовании. Сейчас для многих молодых актёров и режиссёров идеалом служат Нью-Йоркская киноакадемия или Университет Калифорнии в Лос-Анджелесе.

- Я понимаю, к чему вы клоните, вы сейчас скажете: а вы такой апологет системы Станиславского, вы всегда так восторженно говорите о нашем образовании. Но во мне вы тоже найдёте человека, влюблённого в американское кино — в то хорошее, что в нём есть.

Никакого противоречия не получается. Если ребята хотят учиться там профессии оператора, режиссёра, сценариста, продюсера — в добрый путь. Я вполне понимаю тех, кто хочет учиться этим специфическим кинопрофессиям там. Но если речь идёт об актёрстве, я пока не знаю ни одного примера, чтобы мальчик (или девочка) уехал учиться в упомянутые вами киношколы и стал выдающимся (или просто снимающимся) в Америке артистом. Или успешным у нас, вернувшись оттуда. Не знаю такого. Может быть, вы знаете?

- Александр Невский.

- Сильный пример.

- Да, в прямом смысле слова. Но ведь у нас уже появилось поколение молодых артистов, которые получили образование у советских мастеров и при этом хорошо владеют английским.

- Это люди, которым я безумно завидую.

- Могут ли эти актёры на равных конкурировать со своими заокеанскими коллегами?

- Должны! Если они научатся думать и чувствовать на этом языке — в добрый путь! Пусть Саша Петров снимается в Голливуде.

- Да, он же мечтает об «Оскаре».

- Ну и молодец, очень амбициозно. Я думаю, что он об этом шутит, и одновременно немного не шутит. Пусть стремится. Мир сужается, это естественно, и происходят уникальные вещи.

Возьмём, например, сериал «Чернобыль» (Chernobyl). После всех пародийных русских, которых мы видели в американском кино, вдруг мы увидели такую пронзительную картину. И я не вижу смысла придираться к ляпам и выискивать блох. Отдельные перегибы вроде министра угольной промышленности, который приезжает к тульским шахтёрам с двумя автоматчиками — это атавизмы. Но где вы ещё видели, чтобы американские и британские актёры так сыграли наших шахтёров, пожарных, членов Политбюро, физиков-ядерщиков. Пять лет подготовки к съёмкам увенчались не просто уважением, а любовью к деталям быта, всем этим артефактам эпохи. Они смогли прочувствовать эту трагедию, человеческую беду. Этот сериал — подвиг, и я бы ему вручил государственную премию Российской Федерации за лучший сериал «про нас», снятый ими. Главное ведь не только то, как там время показано. Как там люди сыграны — лезвие не подложить!

- Вернёмся к вопросу об актёрском образовании.

- Я, конечно, поворчу немного и скажу, что в моё время, наверное, имена педагогов были покруче — тогда у них и статус был другой. Сейчас педагогам во ВГИКе с их зарплатами всё тяжелее и тяжелее учить людей. 18 тысяч, или пусть даже 25 тысяч для художественного руководителя курса — что это за зарплаты? А речь ведь о выдающихся режиссёрах.

Когда я учился в ГИТИСе, в нём преподавали [Юрий] Завадский, [Мария] Кнебель, [Андрей] Гончаров, [Борис] Равенских. Со мной параллельно учились все литовские режиссёры, начиная от [Эймунтаса] Някрошюса. Но у современных выпускников театральных вузов есть фора, которую они могут дать моему поколению: они пришли в эту профессию свободными людьми. Наши педагоги на первом курсе должны были нас физически раскрепостить, снять с нас зажимы, табу, которые были заложены едва ли не генетически. Им было сложно с этим бороться, сложно не только научить нас органично держаться на сцене и в кадре, но и привить нам ощущение внутренней свободы.

Сейчас артисты безумно органичны. Они естественны, они свободны, и мне это нравится. Оборотная сторона медали заключается в том, что в некоторых случаях эта свобода становится у них своего рода «общим местом» — когда человеку что в кадр войти, что до ветру сходить, он в обоих случаях одинаково органичен. Как люди шутят под фотографиями [Джейсона] Стэйтема: «А он сам знает, в каком фильме сейчас снимается?». Миша Боярский как-то сказал: «Я всё время слышу: "Я снимаюсь в таком-то фильме". А ты сыграть в нём не пробовал?».

Так что в плане актёрского образования у нас всё прилично, не считая того, что оно минимум на 70% становится платным. А как же быть с талантливыми мальчиками и девочками из провинции и вообще детям из малообеспеченных семей? Ведь, как правило, именно такие студенты — это золотой фонд нашей профессии. Это ребята с судьбой, с болью, с биографией. Штучное актёрское образование становится им недоступно, а ведь в данной ситуации имущественный ценз, мягко говоря, ни о чём не говорит.

Ведь что такое интересный артист? Прежде всего это интересный человек. Воспитание артиста — это воспитание интересного, необычного человека и умение привить ему профессиональные навыки, необходимые для понимания им самим природы его собственного обаяния. Педагог должен огранить интересного человека, не заштамповать, не испортить то, что в нём есть замечательного, и всё это пустить на профессию.

О свободе и самоцензуре

- К слову о несвободе. Вы называли условия, в которых вырос ваш отец, рабскими.

- Да, он был раб. И он всю жизнь, по Чехову, с этим боролся, выдавливал из себя раба. Он ведь был из крестьянской семьи, советский колхозник. А колхозники были рабами, их паспорта были заперты в сейфе у председателя. Трудодни, как вы знаете, были введены в шестидесятых годах, и только тогда крестьяне увидели живые деньги. Сейчас в это сложно поверить, но они были рабами государства. Поэтому отец и бежал оттуда в Одессу, учился в мединституте, всё время работал над собой.

- А новое поколение вы называете по духу свободным.

- Конечно. Что бы мы ни говорили о том времени, в котором сейчас живём, но те дети, которым сейчас по 20 лет, всё-таки родились в свободной стране. По отношению к той, в которой жили мы — безусловно свободной.

- Но ведь и сейчас хватает несвободы.

- Конечно, хватает. Я вам ещё раз говорю: это нельзя сравнивать с тем, что было тогда. Если бы не наступили девяностые годы, разве у меня что-нибудь получилось бы? Я валялся на диване, целыми днями играл на гитаре, сочинял песни. Мне говорили: «Почему ты ничего не делаешь?», а я отвечал: «Потому что моё время ещё не пришло». И они мне: «А когда оно придёт?», а я им: «Когда страна изменится». Конечно, в этом был определённый понт. Но оказалось ведь, что я прав, наступило время, когда всё стало зависеть от меня.

Рассуждать о количестве несвободы и том, в чём она проявляется, в сравнении с 70-ми и 80-ми годами, когда я учился и начинал работать — это просто кощунство. Возьмём как пример Ленинградский рок-клуб. Вы что, думаете, что они были аполитичны? Я считаю, нет. Эти люди уходили в кочегары и дворники, потому что они были внутренне свободными людьми. Они не воевали с этим временем, а старались уйти от него, создать собственный мир, по крайней мере, в своих песнях.

Я помню, как мы запирались перед занятиями в аудитории и разыгрывали скабрезные порой сценки из матушки-истории, делали жёсткие пародии на знаковые события, от Октябрьской революции до освобождения [Луиса] Корвалана. И только бы никто не настучал. Разве можно сравнивать ту атмосферу с сегодняшней, при всех очевидных проблемах, которые безусловно, сейчас есть?

- Вы ранее упоминали, что при работе над «Городком» «решали вопросы самореализации. Свобода была и внутри нас, и снаружи».

- Так и было. Вы не поверите, если я сейчас скажу, что за время существования программы «Городок» мы не получили ни одного цензурного замечания, даже ни одного пожелания вроде «а вот этого не надо». За 20 лет, вплоть до 2012 года не было вырезано ни одного куска. Хотя когда я сейчас смотрю, я понимаю, что там есть что вырезать. Хотя я его редко пересматриваю. Я не люблю жить вчерашним днём, возвращаться туда, сравнивать. Но иногда по работе надо.

- То есть, цензуры как таковой не было?

- Я раньше говорил журналистам, что в нас хорошо развита самоцензура, но теперь критически отношусь к этому своему высказыванию. Есть элементарные вещи: нельзя смеяться над ветеранами, над стариками, над больными. Это не самоцензура, это воспитание.

Сейчас я понимаю, что самоцензура губительна и разрушительна, потому что ты сам себе говоришь: «Стоп!».

- Как бы ни вышло чего?

- Да. Говоришь себе: «Не подставляй программу, не снимай это». И вот такая самоцензура лишает тебя внутренней свободы творчества. Я с сожалением понимаю, что внутри себя подменял понятия, говорил: «Это неприлично» когда думал: «Это не пройдёт».

- Вы говорили, что программа «Городок» ушла, не став обузой для сознания зрителей. А по каким признакам можно понять, что передача себя изжила?

- Если говорить о юмористической программе, признаки таковы: те, кто её делают, не понимают, чем живёт сегодня страна, чем дышат люди, что им смешно, что им больно, что они хотят увидеть и услышать, что им нравится в этой программе. Она становится неактуальной, немодной, неискренней и вымученной.

О шоу «100янов» и Comedy Club

- Насколько мне известно, вы следите за развитием юмора в России.

- Не слишком пристально. Больше за кино и телевидением, но как зритель я не могу назвать себя апологетом телевизионного юмора. Если б вы знали, как я не люблю смотреть комедии. Если я еду в отпуск и подбираю себе плейлист фильмов, вы не увидите там ни одной комедии.

- Но что вам нравится в юморе?

- Сейчас много талантливых ребят. В отличие от многих моих коллег я был одним из первых, кто при всех «проблемах роста» приветствовал Comedy Club. Я считал, что это другой способ думать и шутить, юмор новой страны, других людей. За этим было очень интересно наблюдать.

И неправда, что там весь юмор ниже пояса. Да, там много пикантного, но ведь мы, когда смотрим старые английские или американские комедии или шоу, которые бывают очень жёсткими, думаем: «Ой, как смешно! Как они себе это позволяют?». Я понимаю, что как зритель я себе это разрешаю, а как артист — ни в коем случае. А вот ребята из Comedy Club стали себе разрешать очень многое. Этот шаг должен был произойти — пускай с перехлёстом, со всем этим максимализмом, свойственным всему новому. Знаете, пошло — это не когда шутят ниже пояса, а когда скучно и бездарно, когда сюжеты не меняются со времён передачи «Фитиль».

- Новые форматы юмора вас чему-то научили? Вы взяли из них что-то для себя?

- Прежде всего, я актёр. Я не юморист, я выступаю на эстраде с пародиями, миниатюрами и скетчами. Я профессиональный артист, я не играю маски, я играю людей. Желательно — знакомых, узнаваемых, чтобы можно было поплакать или посмеяться. Я не играю ситуацию. Я выхожу на сцену или в кадр не для чтобы, чтобы пошутить. У нас с Илюшей [Олейниковым] в кабинете висел плакат: «Мы не смешим — они смеются».

Чему я должен научиться? Конечно, я слышу их шутки, я должен быть с ними знаком, учитывать их, симпатизировать или не симпатизировать им, но не меняться в связи с ними. Одно подпитывает другое и поверьте мне: многие из этих талантливых, креативных ребят с превосходным чувством юмора тоже учитывают в своей жизни (и учитывали, когда росли и формировались, входили в профессию), что есть такая программа «Городок».

- У вас сейчас новое шоу, «100янов», в чём его основное отличие от «Городка»?

- Это шоу, безусловно, стоит на фундаменте «Городка», это нельзя отрицать, ведь в нём есть я, в нём есть небольшие смешные истории, в нём я играю разных людей. Мне даже смешно читать об этом комменты в интернете, только ленивый не заметит этой связи. Я не могу далеко убежать от «Городка», но могу выбрать немножко другой способ существования. Главное отличие в том, что нет постоянного второго партнёра. Илья Олейников незаменим.

Программа «Городок» была историей двух людей, которые собой населяли город, страну. Это была программа, в которой два уже немолодых человека вдруг придумали свой мир, в котором занимались самореализацией, делали всё то, в чём они были ужасно невостребованы до того, как появилась эта передача. И все их маленькие умения складывались в какое-то одно большое.

Шоу «100янов» выходит в другое время. Оно снято на другом технологическом уровне, уже не «на коленке», а с применением киношных технологий. Но главное отличие в том, что в нём появляются любимые мной артисты, с которыми я никогда не встречусь в большом кино. Мы с ними творим маленький мир, в котором предоставляем людям, истосковавшимся по профессиональному баловству и хулиганству, не размазывать одного персонажа на весь сериал, а сыграть четверых людей в течение одного дня. И не все оказываются к этому готовы.

Мы не снимали в этом шоу людей с телевизионным комедийным бэкграундом. Я приглашал тех людей, которых лично знаю, замечательных актёров, моих друзей. Я знаю, что всё проявляется из любви. Мы берём текст, начинаем друг к другу присматриваться, над чем-то смеяться, чему-то возмущаться. Потом входим в кадр, и человек становится свободным, смешным, интересным. Многие удивляются тому, как сыграл Дима Певцов — да он и был таким замечательным артистом, роли просто подходящей не было, чтобы он так смешно и мило себя проявил.

- Для этого шоу вы сбросили 22 кг. Расскажите, как вам это удалось без «звёздных диет»?

- Исключить сахар, хлеб, гарниры, свинину, поменьше всего жареного. Можно рыбу, говядину, гречневую кашу, молочные продукты. Есть маленькими порциями, желательно — пять раз в день, так что с собой на работу лучше таскать в контейнере. Не ложиться в течение 2,5 часов после еды, когда бы ты не поел, и лучше не есть после девяти. А ещё в день я проплываю километр и 30 минут занимаюсь на тренажёрах. Ничего особенного.

- Вы не только востребованный актёр театра и кино и автор двух книг. Вы храните дома коллекцию из более 20 гитар, хорошо играете и поёте. Когда нам ждать от вас музыкальный альбом?

- У меня нет такой цели. Зачем в магазине на полке альбом «ещё один артист запел»? Сейчас при наличии интернета и так все всё видят и слышат. Посмотрите на шоу «100янов»: параллельно с жизнью на телевидении оно существует на YouTube, в социальных сетях в качестве коротких сюжетов. И меня это очень радует.

У меня есть много друзей-музыкантов с собственными студиями и достаточно музыкального материала, чтобы записать альбом, но зачем? Чтобы потешить своё тщеславие? У меня столько дисков от всяких поющих людей, которых никто не знает, но они всё время дарят свои диски или плохие книжки. Никто не слушает их и не читает, но они таскают с собой эти диски целыми портфелями. Это смешно. Написал хорошую песню, спел её — и она осталась жить в рунете.