3142
1
1
"...Крематорий уже не в состоянии справляться с такой нагрузкой. Мертвецкая, расположенная рядом с ним, заполнена до предела, и теперь трупы укладывают в штабеля прямо на лагерной улочке. На сведенные предсмертной судорогой руки и ноги, на впалые животы и обручи ребер, на окоченевшие лица и остекленевшие, широко раскрытые глаза тихо падает мокрый снежок.
Это мой второй декабрь в концлагере Гузен — филиале Маутхаузена.
Это мой второй декабрь в концлагере Гузен — филиале Маутхаузена.
Скоро исполнится год, как я каждое утро ухожу в неизвестность. Я не знаю, вернусь ли вечером в барак. Мне может переломать все кости капо, если ему покажется, что я отлыниваю от работы. Меня может пристрелить любой эсэсовец, если ему не понравится выражение моего лица. Меня могут неожиданно ударить ногой в пах, если я нарушу строй во время вечерней поверки. Меня будут долго пытать, а потом повесят, если обнаружится, что мой сосед по блоку готовился к побегу.
Но и ночью — в бараке, погруженном в тревожный сон, — я не ощущаю уверенности, что доживу до утра. Меня уведут в умывальник и убьют, если на моем теле при внезапной проверке найдут одну-единственную вошь. Меня голым выгонят на мороз и не пустят в барак до утра, если обнаружат, что я сплю в кальсонах. Меня превратят в калеку, если я не отзовусь на свой номер во время ночной переклички.
И все же минувший год не прошел для меня зря. Я успел осмотреться, освоиться, многому научиться.
Если меня бьют, то я стараюсь стать так, чтобы не попало по почкам или между ног. Пусть уж лучше бьют по голове или животу. Кости черепа прочнее, чем кости кулака, а боли в животе быстро проходят, если сделать три-четыре энергичных вдоха и выдоха.
Какой бы я ни был голодный, я никогда не ем сырой картофельной шелухи, бумаги из-под маргарина и прочих отбросов. Я хорошо усвоил, что это кончается кровавым поносом, дизентерийным бараком и смертью.
Я сплю или, вернее, стараюсь спать «про запас» в любом положении: лежа, сидя и даже стоя, опираясь на лопату или вагонетку. Сон — пусть самый кратковременный — прекрасно восстанавливает силы.
Я освоил «работу очами». Я начинаю шевелиться и изображать необыкновенное трудолюбие только тогда, когда на меня смотрят капо или командофюрер. Но стоит им отвернуться — и я откровенно бездельничаю.
Я научился сохранять и накапливать тепло. Во время обеда я не сразу берусь за ложку, а долго нянчу в руках алюминиевую миску. Таким образом я грею озябшие, обескровленные руки. Вечером, перед отбоем, я прислоняюсь спиной к круглой печке, установленной в бараке, и впитываю в себя ее тепло. Казалось бы, нехитрая процедура. Но я почти не кашляю, и у меня никогда не болят простуженные почки.
Я постепенно научился преодолевать страх. Тот самый страх, который наряду с голодом эсэсовцы используют как главное орудие для подавления всего человеческого в заключенных, для низведения человека до уровня животного. Справиться с этим унизительным чувством, заложенным в каждом из нас самой природой, очень и очень трудно.
Но можно!
Страх — это продолжение неуверенности. Любой из нас пройдет по половице. Но если эту же половицу приподнять на два метра от земли, человек будет ступать по ней очень неуверенно. А с той же доски, укрепленной на высоте пятнадцать — двадцать метров, нетренированный человек обязательно сорвется. И столкнет его страх.
Другое дело, если доску приподнимать на два-три сантиметра каждый день. Постепенно человек привыкает к высоте и его покинет чувство неуверенности, чувство страха.
Нечто подобное произошло и со мной.
Теперь я довольно хладнокровно реагирую на брань и угрозы, пинки и зуботычины, на которые не скупятся эсэсовцы и их подручные.
Оскорбляться, возмущаться или — что еще хуже! — жалеть себя — не время и не место! Сочтемся позднее. А сейчас главное — это спокойствие и выдержка. Сей¬час главное — не сломаться, не впасть в панику, не поддаться мысли, что ты уже не тот, каким был прежде...
В лагере существует неписаный закон: как бы тебя ни били — молчи! Стонами и воплями ты ничего не изменишь, а удовольствие представителям «высшей» расы доставишь. Не зря старые лагерники не выносят «менестрелей» — так называют тех, кто вопит во время экзекуций. И я молчу.
Лагерь заставил меня отказаться от распространен¬ной ошибки молодости — от пренебрежения опытом старших поколений. Я убедился, что любой человек зрелого или пожилого возраста — будь это немецкий рабочий или польский профессор, французский инженер или югославский крестьянин, советский солдат или норвежский рыбак — знает жизнь и разбирается в людях, как правило, лучше меня. Конечно, я не все принимаю на веру, пропускаю услышанное через фильтры, но я вынужден признать, что советы старших приносят пользу.
И наконец главное. Для того чтобы бороться - надо жить. А выжить в лагере можно только в единении с теми, кто и здесь остался верен себе, не опустил руки и не сдался на милость судьбы. Другого пути для честного человека нет. И я уже давно отказался от борьбы за выживание в одиночку, обзавелся надежными друзьями..."
Но и ночью — в бараке, погруженном в тревожный сон, — я не ощущаю уверенности, что доживу до утра. Меня уведут в умывальник и убьют, если на моем теле при внезапной проверке найдут одну-единственную вошь. Меня голым выгонят на мороз и не пустят в барак до утра, если обнаружат, что я сплю в кальсонах. Меня превратят в калеку, если я не отзовусь на свой номер во время ночной переклички.
И все же минувший год не прошел для меня зря. Я успел осмотреться, освоиться, многому научиться.
Если меня бьют, то я стараюсь стать так, чтобы не попало по почкам или между ног. Пусть уж лучше бьют по голове или животу. Кости черепа прочнее, чем кости кулака, а боли в животе быстро проходят, если сделать три-четыре энергичных вдоха и выдоха.
Какой бы я ни был голодный, я никогда не ем сырой картофельной шелухи, бумаги из-под маргарина и прочих отбросов. Я хорошо усвоил, что это кончается кровавым поносом, дизентерийным бараком и смертью.
Я сплю или, вернее, стараюсь спать «про запас» в любом положении: лежа, сидя и даже стоя, опираясь на лопату или вагонетку. Сон — пусть самый кратковременный — прекрасно восстанавливает силы.
Я освоил «работу очами». Я начинаю шевелиться и изображать необыкновенное трудолюбие только тогда, когда на меня смотрят капо или командофюрер. Но стоит им отвернуться — и я откровенно бездельничаю.
Я научился сохранять и накапливать тепло. Во время обеда я не сразу берусь за ложку, а долго нянчу в руках алюминиевую миску. Таким образом я грею озябшие, обескровленные руки. Вечером, перед отбоем, я прислоняюсь спиной к круглой печке, установленной в бараке, и впитываю в себя ее тепло. Казалось бы, нехитрая процедура. Но я почти не кашляю, и у меня никогда не болят простуженные почки.
Я постепенно научился преодолевать страх. Тот самый страх, который наряду с голодом эсэсовцы используют как главное орудие для подавления всего человеческого в заключенных, для низведения человека до уровня животного. Справиться с этим унизительным чувством, заложенным в каждом из нас самой природой, очень и очень трудно.
Но можно!
Страх — это продолжение неуверенности. Любой из нас пройдет по половице. Но если эту же половицу приподнять на два метра от земли, человек будет ступать по ней очень неуверенно. А с той же доски, укрепленной на высоте пятнадцать — двадцать метров, нетренированный человек обязательно сорвется. И столкнет его страх.
Другое дело, если доску приподнимать на два-три сантиметра каждый день. Постепенно человек привыкает к высоте и его покинет чувство неуверенности, чувство страха.
Нечто подобное произошло и со мной.
Теперь я довольно хладнокровно реагирую на брань и угрозы, пинки и зуботычины, на которые не скупятся эсэсовцы и их подручные.
Оскорбляться, возмущаться или — что еще хуже! — жалеть себя — не время и не место! Сочтемся позднее. А сейчас главное — это спокойствие и выдержка. Сей¬час главное — не сломаться, не впасть в панику, не поддаться мысли, что ты уже не тот, каким был прежде...
В лагере существует неписаный закон: как бы тебя ни били — молчи! Стонами и воплями ты ничего не изменишь, а удовольствие представителям «высшей» расы доставишь. Не зря старые лагерники не выносят «менестрелей» — так называют тех, кто вопит во время экзекуций. И я молчу.
Лагерь заставил меня отказаться от распространен¬ной ошибки молодости — от пренебрежения опытом старших поколений. Я убедился, что любой человек зрелого или пожилого возраста — будь это немецкий рабочий или польский профессор, французский инженер или югославский крестьянин, советский солдат или норвежский рыбак — знает жизнь и разбирается в людях, как правило, лучше меня. Конечно, я не все принимаю на веру, пропускаю услышанное через фильтры, но я вынужден признать, что советы старших приносят пользу.
И наконец главное. Для того чтобы бороться - надо жить. А выжить в лагере можно только в единении с теми, кто и здесь остался верен себе, не опустил руки и не сдался на милость судьбы. Другого пути для честного человека нет. И я уже давно отказался от борьбы за выживание в одиночку, обзавелся надежными друзьями..."
Еще крутые истории!
- "Звонит любовница и просит отпустить мужа": пользователи рассказали, как узнали об изменах
- "Вдруг там очень маленький": девушки рассказали, что их больше всего пугает во время интима
- Плесень, нет горячей воды ночью и общая стиралка: переехавшие в Европу рассказали, что их больше всего бесит на съёмном жилье
- "Вместо кофе молол макароны": люди рассказали, какие глупости делали из-за недосыпа
- Стрёмные ситуации на свадьбах, которые никому не понравились
Новости партнёров
реклама
Ради интереса посчитал сколько времени нужно для сжигания одного трупа при условии что печь работает непрерывно. Получилось что то вроде 20мин.
Самые совершенные современные печи справляются с этой задачей за 4 часа. А ведь те печи требовали регулярной чистки и ремонта.
Кто то, что то, сильно преувеличивает.
И время пришло , и скоты...
Дальше я приведу информацию с ваших еврейских сайтов.
Рабби Меир Симха а-Коэн из Двинска в книге «Мешех Хохма» писал: «Когда евреи решат, что Берлин — это Иерусалим… придет на них беда, и именно от жителей Германии, к которым они так хотят приблизиться…».
Германия — колыбель Аскалы (Просвещения). Именно оттуда вышли евреи, которые отбросили свою Традицию и объявили себя «немцами Моисеева вероисповедания». Они выбросили из своих «молитвенников» упоминание о возвращении в Сион и провозгласили, что Берлин — это и есть Иерусалим!
Так, что можете поблагодарить своих же евреев, которые создали немецкий нацизм и стали убивать свой род.
У меня в роду семь моих дядек ушли на фронт и все там погибли. Благодаря погибшим на фронтах, твой отец остался жить...
Насчет=евреев, которые создали немецкий нацизм и стали убивать свой род=. У вас там 3 абзаца в стиле-в огороде бузина...Кстати,Рабби Меир Симха а-Коэн из Двинска не является к-либо авторитетом. Советую брошюрки со ссылками на более авторитетных персон.
Учитывая, на сколько быстро, евреи любят убегать, когда запахло жаренным, возможно и эти цифры завышены. Многие историки, кто отважился поднимать документы и проверять цифры, приходят к мнению, что эти цифры завышены.
А кто для вас вообще может быть авторитетом, кроме вас самих? Хотя мне это, честно говоря без разницы. Я долго просидел на еврейских сайтах и слушал разные лекции (рава Ашера Кушнира, Ицхака Зильбера и д.р.)некоторые до сих пор лежат на моем диски. Хорошо про ваш род сказано еще несколько веков назад.
Персидский царедворец Хаман говорит: «...есть один народ, разбросанный и рассеянный между народами... и законы их отличны от законов всех народов, и законов царя они не выполняют...» (Эсф. 3:8).
Библейская книга Эсфирь
Вы всегда смотрите на другие народы с высока и плюете на их законы и обычаи, хотя и живете в их стране.
Собственно, сегодняшнее пение корпоративных гимнов и прочий тимбилдинг во многом использует разработанные тогда методы создания "идеальных работников".