Истории

Зверюга
- А не сходить ли нам на озеро искупнуться? - отец отложил в сторону рубанок и вытер мокрое лицо, размазывая пот по щекам. Летний день был в
разгаре и столбик термометра уверенно перешагнул отметку в 30 градусов.
- Сейчас, батя, только вот энту хреновину к той заразе прифигачу - молоток уже не держится в руке, а кровь циркулирует по телу тяжелыми
упругими толчками...
Кучка стройматериалов на заднем дворе с нашей помощью превращается в новый сарайчик для садового инвентаря, удобрений и прочих полезных в
дачном хозяйстве вещей.
- Все, сейчас помру! Хорош мучиться, еще пол-отпуска впереди. Успеешь в свою казарму, курсант! Отдыхать тоже надо...

- Да бегу уже, бегу- выхожу на крыльцо в плавках и шлепанцах. Даю «отмашку» полотенцем. - Вперед, «гвардия»!
Дорога до озера занимает минут десять и проходит мимо обычной пригородной платформы с незатейливой и облезлой табличкой: «Пл. 54 км.».
Дачная публика, заслышав шум подъезжающей электрички на Ленинград, уже собирается в кучки, распространяя вокруг себя стойкий запах клубники и цветов, заботливо выращенных на «шести сотках».
Особнячком на платформе стоит отделение солдат-первогодков под командой загорелого крепыша-лейтенанта. Машинально отмечаю, что полевая форма у него совсем новая, погоны не обмятые, не иначе, парень «по первому году» из училища...
Ну, тут все понятно. Между учебкой в Лемболово и стрельбищем в Васкелово всего-то минут сорок ходьбы. Или двадцать пять минут бега. Но если
проявить смекалку и знать расписание, то пять минут комфортной езды в тамбуре «пригородной». Выбор очевиден.
Двери зашипели пневматикой, едва не прищемив замешкавшегося лейтенанта, с размаху «утрамбовавшего» своих бойцов, и электричка, коротко хрюкнув гудком , шустро рванула с места...
Машинально провожаю ее взглядом... и застываю статуей Командора.
АВТОМАТ. Новенький АКМ, забытый кем-то из воинов стоит, сиротливо прислонившись к перилам платформы.
Отец следит за моим взглядом, присвистывает от изумления, подходит и берет в руки детище знаменитого оружейника.
- Знатный зверюга... - взгляд становится задумчивым... Рука по-хозяйски поглаживает ствол и как бы невзначай щелкает предохранителем. - Знатный зверюга... (Мечтательно...) А у нас дрозды расплодились, всю клубнику склевали, сволочи... Вороны снова мыло украли... От кротов опять же житья нет...
Представляю отца, ревностно защищающего грядки, стрельбу очередями под вопли соседей и пернатые тушки, валяющиеся по всему участку...
- Батя, не дури. Патронов все равно нет. Да и летехе уже сегодня ж.. на британский флаг порвут. Жалко мужика. За утерю оружия и отклонение от маршрута огребет он, естественно, на полную. И командир его. И командир командира. А об участи бойца-растяпы вообще лучше и не думать.
...Случайный прохожий испуганно шарахается в сторону и ускоряет шаг. Представляю, как мы выглядим со стороны! Два небритых мужика в плавках и с автоматом. Сюр! Захват электрички с последующим угоном в Турцию... Душманы на отдыхе... Прохожий оглядывается еще раз и на всякий случай
переходит на бег...
От греха отсоединяю магазин, передергиваю затвор, делаю «контрольный» вверх и заворачиваю «трещотку» в линялое пляжное полотенце. Кончик ствола с мушкой все равно предательски торчит из свертка.
- Пошли лучше расписание смотреть, когда ближайшая на Сосново пойдет... Чует мое сердце, увидимся мы еще с летехой сегодня... И очень скоро...Злорадно прикидываю про себя: так, вот сейчас выгрузились, строятся, проверяют снаряжение... Опаньки! Чего ищешь, солдат? Автоматик? Всего-то? Вот радость-то в доме! И куда же он подевался? Хомяк сгрыз?
Еще пару секунд на раздумье... Ну что, осознал в полной мере? А чегой-то лицо у тебя, лейтенант, побледнело? И озноб вдруг в такую жару
пробрал... И Забайкальский округ перед глазами вдруг замаячил... На всю оставшуюся службу.
Интересно, даст он бойцу в ухо или удержится? Почему-то чувствую, даст. Но очень быстро и только один раз, ибо времени в обрез. Вернее, его
просто нет. А стрелка на часах бежит и бежит себе, потихоньку сводя на нет и так невеликие шансы вернуть пропажу.
Расписание ехидно подсказывает: обратная электричка через полчаса. Спокойно сидеть и ждать на платформе - инфаркт через пять минут
гарантирован. Значит, побежит. И очень быстро. Бойцов с оружием бросить не может, значит, и их погонит... Не загнал бы только...
Засекаю время, мысленно командую: «На старт... Внимание... Марш!» и почти физически слышу командирское: «За мнооой!!! Бегооом!!! Бегом, я
сказал, е..., б...!!!» Вот и голосок «прорезался»! Вперед, орлы! Даешь рекорд! Посрамим все нормативы, они не для таких ситуаций писаны! Вся карьера мгновенно валится под откос и единственное, что он может сделать, прибавить. До судорог, до рвоты, до белых мух в глазах, подгоняя пинками отстающих и задавая всем бешеный темп.
Три километра. Из них два - по извилистой тропке вдоль насыпи и последний - по раскаленному асфальтовому шоссе. Солнце жарит нещадно,
безветрие... Автоматы, подсумки, сапоги. Особо не побегаешь...
В общем-то не смертельно, не марафонская дистанция, нас, бывало, поутру и на «пятерик» для разминки гоняют... Ничего, привыкли... Вот только
приз у тебя, летеха, сегодня особый. Потерять автомат в начале службы - это тебе не кот начхал... Это серьезно.
Да нет, мужик, вроде, крепкий, выдержит. А солдатикам просто деваться некуда, вот и несутся, задыхаясь и отбивая себе бока подсумками...
Прикидываю: вот уже асфальт начался, теперь затяжной подъем... Не отставать! За мной, чудо-богатыри! Только осторожнее, там как раз за
поворотом совхозная машина молоко привезла, уже и очередь, наверное, выстроилась. Вы уж там поаккуратнее, не опрокиньте никого с ходу. А то
бабульки бидонами закидают.
Ну вот... А я предупреждал! Издалека вижу, служивые, вылетев из-за поворота, аки стая диких кабанов, сносят половину любителей свежих молочных продуктов. Што, ребятки, тормоза отказали? Разгневанные вопли дачников хорошо слышны даже на станции.
Так, не расслабляться, последние пятьсот метров остались. А приз ваш - вот он. У меня. В полотенце завернут. Старое такое, с розочками.
А лейтенант молодца! Бегут колонной, слаженно... Он, как отцу-командиру и положено, несется впереди, задает темп группе, постоянно поправляя
ремни от ЧЕТЫРЕХ висящих на плечах «стволов», снятых с отстающих. Ну давай-давай, родной! Ставка в этом забеге не «золото»... Вся служба твоя на кону сейчас. По крайней мере, ты так думаешь.
Все. Финиш. Смотрю на часы: так и есть, все нормативы посрамлены. Пора резервировать место в олимпийской сборной.
Метров с десяти вижу, как все буквально взлетают на платформу, озираются по сторонам, рассыпавшись в разные стороны, прочесывают метр за метром густой кустарник возле перил. Как лейтенант обмахивается фуражкой, задыхаясь и ловя ртом раскаленный воздух, обреченно садится прямо на
придорожный камень...
Потом выхожу из-за дерева, негромко окликаю, жду, и... не торопясь разворачиваю полотенце. «Знатный зверюга» маслянисто и успокаивающе
поблескивает в свете палящего солнца.
Одновременно отец недвусмысленно показывает пальцем на вывеску: «Гастроном». Лейтенант дышит как загнанная лошадь, но счастливо кивает головой и тянется за бумажником...
...Я выгружаю в холодильник из сумки бутылки «Жигулевского», отец молча стоит рядом и укоризненно посматривает на стаю дроздов, методично
уничтожающих наш урожай прямо под носом у совершенно размякшего от жары пушистого «сибиряка» Макса, который в наше отсутствие, похоже, заключил договор о ненападении с местной живностью.
...Потом машет рукой, дескать: «Да подавитесь вы!», тоскливо вздыхает, берет ящик с инструментами и идет на задний двор...

Радиация
Я родилась в интеллигентной петербургской семье. Отец мой был филологом с еврейскими корнями, а мать – литературным критиком; она писала статьи для “Невы” и ”Литературного обозрения”. Воспитание моё заслуживает особого внимания, впрочем тема это нелегкая, и анализировать его сейчас,
когда времени остается катастрофически мало, я не собираюсь. Скажу лишь, что к десяти годам я сносно разговаривала на французском и английском, а ”Онегина” знала наизусть почти всего. Кроме того, воспитание моё можно с определенной долей условности назвать пуританским. Плохо это или

хорошо – решать не мне. Разумеется, подобное детство наложило на меня некоторый отпечаток; нельзя сказать, что у меня были проблемы в общении со сверстниками, но, грубо говоря, сверстники с их житейскими проблемами меня мало интересовали. Так называемый переходный период, в
особенности старшие классы средней школы, выдался сложным.
И потому философский факультет Санкт-Петербургского государственного университета стал для меня глотком свежего воздуха. Я наконец-то нашла
людей, с которыми было удивительно приятно общаться, и на первом курсе у меня даже снизилась успеваемость, столько нового мне пришлось
пережить. Впрочем, моя страсть к иностранным языкам и классической литературе никуда не делась, и вскоре я акклиматизировалась в новой,
безусловно благотворной и творческой среде. Спустя некоторое время в мою жизнь вошла Любовь, и она также внесла некоторые коррективы в
практически завершенное сознание; так сказать, финальные штрихи. Любовь вышла долгой и счастливой, мы встречались до четвертого курса. Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Стоит заметить, что разошлись мы относительно легко и безболезненно.
Две недели назал мне исполнился двадцать один год. В Петербург пришла осень, и серые воды Невы, подняшиеся на добрых полтора метра, создавали тревожное ощущение незащищенности. Я шла по набережной лейтенанта Шмидта к университету. Заканчивалась юность; начиналась взрослая жизнь –
учиться оставалось каких-то три месяца. В то время я уже работала внештатным корреспондентом в одном аналитическом издании, жила на семнадцатой линии Васильевского острова в оставшейся от бабушки комнате и не знала, что делать дальше. Перспективы были обозначены довольно четко, но
радости от этой самой взрослой жизни я никакой не испытывала. Впрочем, это неважно.
Вскоре я достигла университета и вошла в старое, построенное еще в Петровскую эпоху здание. Широкие полупустые коридоры, которые за пять лет
стали для меня родными; эти широкие коридоры, в которых сохранилась атмосфера традиций русской науки и культуры, и кроме того – дух неизбывного студенческого братства, вселили в меня покой и уверенность. Я подошла к окну и посмотрела на серые облака, бегущие над гранитными набережными. Здание Сената и Синода, Медный всадник, спешащие куда-то люди и моросящий дождь.
В тот же момент заревела сирена. Страшный голос, который можно услышать в старых фильмах про войну, спел поминальный катехизис над могилой моей прежней, мирной жизни. Всем жителям города предлагалось немедленно спуститься в бомбоубежища, или проследовать к ближайшим станциям метро,
ежели таковые рядом имеются. Кроме того, отдельно оговаривалось, что тревога не учебная.
В самые первые секунды сердце сковал страх. Руки предательски затряслись, и тяжелая, невыразимая тоска заныла в груди. Но решение пришло само по себе; я понимала, что если начнется третья мировая война, то о привычной мне жизни можно и не думать. И потому я решила остаться наверху, во что бы то не стало. Если бы каким-то чудом смогла я узнать, к чему приведёт меня это неосмотрительное решение, я с радостью погибла бы под
завалами в любом бомбоубежище. Но этого не случилось.
Вокруг началась паника. Люди давили друг друга, пытаясь занять место в ближайших подвалах. Социум показывал свою самую отвратительную личину, но я была выше этого. Институтские коридоры быстро опустели. С набережной доносился рёв толпы, а я вошла в свободную аудиторию, огляделась и
обнаружила на окне электрический чайник, кружку и баночку кофе. Заварив себе ароматного напитка, я достала принесенный с собой одиннадцатый том собрания сочинений Достоевского, уселась на подоконник и приготовилась встертить смерть с достоинством.
Я листала книжку и думала о жизни. О людях, которые мне дороги. О дороге, которую я не успела пройти. Огромная ракета, несущая ядерную
боеголовку не та сила, которой я могу что-то противопоставить. Но проиграть с улыбкой на лице – о да, это было бы невероятно красиво.
Раздался страшный рёв, и взглянув в окно я увидела эту самую ракету. Она пронеслась над университетом с огромной скоростью, и за считанные доли секунды скрылась в облаках за куполом Исскаиевского собора. Спустя еще одно мгновение я ослепла от страшной вспышки и потеряла сознание.
Но это был не конец. Я обнаружила себя в той же аудитории, лежащей на полу, поздним вечером. Лицо моё было изранено осколками стекла, его
выбило взрывной волной, но видимо раны были неглубокие и кровь уже запеклась. В ушах гудело, сильно болела голова. С трудом я поднялась на ноги и выглянула в окно. Из-за темноты ничего не было видно, электричество не работало, вдалеке, на другом берегу невы, полыхали пожары. Я вышла в коридор, чтобы укрыться от холода, ведь окна были разбиты. Силы покинули меня, и закутавшись в оконную штору я заснула прямо на полу.
Проснулась я утром. Во рту стоял неприятный металлический привкус, но голова уже не болела. Несмотря на слабость, я чувствовала себя гораздо
лучше, чем вечером. Поднявшись и отряхнувшись, я отправилась на поиски выживших. Внизу, на выходе из института, я обнаружила небольшое зеркало и посмотрела на себя. Раны действительно были неглубокими, и лишь одна оказалась странной: во лбу проходила черная, глубокая черта с загнутыми внутрь краями, а сверху её венчал красный прыщик. Потрогав это непонятное образование пальцем, я с ужасом ощутила, как палец заходит глубоко
внутрь, чуть ли не за лобовую кость. Бросив зеркало на пол и еще раз убедившись, что с координацией движения и памятью у меня всё в порядке, я вышла на улицу.
Набережную патрулировали военные; они сразу же заметили меня и отвезли в наспех созданный пункт первой помощи для пострадавших. То ли в спешке, то ли из-за усталости на мою странную рану не обратили внимания, её просто смазали зеленкой. Получив необходимую медицинскую помощь, я
отправилась домой.
Видимо, удар пришелся по восточной части города, поэтому Васильевский остров особо не пострадал, разве что стёкла кое-где были выбиты и
рекламные щиты повалились от взрывной волны. Добравшись до дому, я с радостью обнаружила что он в порядке. Я вскипятила себе кофе, разделась, перекусила и в очередной раз почувствовав слабость легла спать.
Проснувшись, я попыталась позвонить друзьям, но телефон не работал. В задумчивости я прошла в ванную комнату и остолбенела, увидев себя в
зеркало. За время сна рана на лбу увеличилась приняла очертания женских половых органов. В этом не могло быть сомнения; особенно ярко
выделялись половые губы, а красный прыщик спрятался под ними и превратился в клитор. Чуть выше из кожи пробивались темные волосы. В ужасе я
прошла в комнату, села на пол и заплакала, обхватив лицо руками. Слёзы текли как из ручья, меня трясло – и вдруг я почувствовала, что моё
второе влагалище увеличивается, а по телу растекается приятное тепло. Не в силах удержаться я принялась ласкать и массировать свой лоб. Вскоре я кончила. Грустная ирония овладела мной, и я рассмеялась, лежа на дивание. Впрочем, вскоре я пришла в себя, повязала на лоб марлевый бинт и
отправилась искать друзей.
Жизнь постепенно налаживалась; в город завезли гуманитарную помощь, и уже через пару недель меня пристроили корректором в одну районную газету, не без знакомств разумеется. Но марлевый бинт здорово осложнял жизнь, к тому же плотские желания стали одолевать меня гораздо чаще, чем это
случалось до взрыва. По вечерам я давала волю своим чувствам и тёрлась лбом о дверные косяки, обитые для комфорта резиной и латексом. Вскоре я не смогла ходить на работу – онанизм стал настолько опасной привычкой, что мне хотелось трахать себя постоянно. Мне приходилось дрочить оба
влагалища одновременно, чтобы хоть как-то снять накопившееся за день напряжение, но страсть к плотским утехам всё росла. Наконец я
почувствовала себя по-настоящему счастливой, когда прогуляв работу весь день пролежала в кровати, удовлетворяя себя огурцами и бананами. Но
наутро я уже не смогла выйти на работу.
Целыми днями я сидела дома и трахала себя в оба влагалища. Когда кончалась еда, я одевала бинты и выбегала на улицу, чтобы занять у друзей и
знакомых немножко денег. Они удивлялись, увидев меня в таком странном состоянии, но виду не подавали. Купив тушенки и хлеба, я бежала домой.
Жизнь превратилась в ад. И когда в очередной раз я увидела, что комната моя больше похожа на помойку, а в холодильнике кончилась еда, я решила побороть эту страшную привычку. Взяв волю в кулак, я оделась и вышла на улицу.
Первое время прогулка давалась мне легко. Я прошлась по набережной, подышала воздухом и вышла на Дворцовый мост. Может быть, у меня и
получится, думала я, шагая по дворцовой площади. Война оказалась быстротечной, и глупо считать, что жизнь закончена. Конечно, первое время
придётся сложно, но если как следует постараться...
Увы. Вскоре похоть опять начала одолевать меня, и я с трудом сдерживала своё желание наброситься на первого встречного прохожего. Каждый шаг, каждое движение ног только усиливало страсть. В ужасе я побежала по улице, стараясь не думать о своих физических ощущениях. Удивлённые взгляды прохожих провожали меня, пока я не оказалась на Казначейской улице, в старом и угрюмом районе, который называют Петербургом Достоевского. Не
выдержав тяги к самоудовлетворению, я было приметила арку и захотела забежать во дворик, чтобы сделать там своё грязное дело, но вдруг передо мной возник Фёдор Михайлович. Каменный памятник, установленный великому писателю, взирал на меня суровым и беспристрастным взглядом. Но я
вспомнила, сколько за этим взглядом скрывалось доброты и человечности. Я вспомнила рвение Достоевского к идеалам чистоты и нравственности;
вспомнила силу, с которой он стремился к царству мысли и света, стремился до самого конца, несмотря на кошмар, творившийся вокруг. Я вспомнила его трогательную жалость к бедным людям; вспомнила его суровое отношение к нигилизму и безразличию; вспомнила старое, пахнущее прелой бумагой тридцатитомное собрание сочинений, которое с таким трудом выкупил мой отец еще в семидесятых годах.
И я приняла решение.
Сейчас я стою на поцелуевом мосту. Ночь, минус десять градусов. Канал Грибоедова скован льдом, но под мостом чернеет большая полынья. Если враг не сдаётся, его уничтожают. Я победила себя. Я сделаю это. Прощай, жестокий мир.

Прощай целка
Притаившись в двух шагах от кустов, где происходило захватывающее действие, мы с Димкой слушали затаив дыхание. К нашему чрезвычайному
сожалению, из-за внезапно навалившихся сумерек ничего четкого увидеть с выбранной позиции не получалось. Подойти поближе мы не решались, боясь спугнуть влюбленных голубков. Стремительно развивающиеся действия подошли к своей кульминации. Наконец, тихое неразборчивое бурчание кавалера и монотонные плаксивые просьбы дамы, не делать этого, закончились эротическим девичьим вскриком. Он словно прорезал спокойное сумеречное

пространство своей невероятной возбуждающей силой.
**************************************
Когда тебе шестнадцать и гормоны днем и ночью кипятят кровь.
Когда наступает долгожданное лето и три месяца не нужно прогуливать скучную школу.
Когда знакомые девочки носят так мало одежды на своих почти совсем развившихся телах, и от них так возбуждающе пахнет желанием.
Когда от онанизма уже на самом деле появляются мозоли.
Когда родители по приходу домой требуют дыхнуть и, не улавливая запаха алкоголя, не обращают внимания на запах сигарет.
Когда так хочется полной, бесконтрольной свободы.
Что же делать тогда?
Нужно идти в поход.
Что такое для нас был выход на природу с палатками на несколько дней? Да все для чего стоит жить!
Природа.
Свежий веселый лесной воздух.
Прохладная быстрая река.
Пьянящая сама по себе свобода без оглядки на слишком бдительных родителей!
Дешевое крепленое вино с поэтическим названием - “Изабелла”, несущее с собой веселый шум в голове и четкое ощущение, что возможно все!
Возбуждающая борьба в палатке со своей, ставшей на много покладистей от хмельного напитка подружкой. Вероятность, получить то, чего на свете
нет слаще и желанней. А если до конца дойти не удастся, то пополнить багаж эротических переживаний.
В общем, настоящая, приносящая каждую секунду наслаждение жизнь.
Счастье!
Конечно, если не перепьешь и не умрешь с похмелья утром. Но на моем веку, еще никто от этого не умирал. Хотя испытывали такое неописуемое
чувство все без исключения.
Колька и Серега не являлись исключением, и, так же как и все, а может, даже и больше других любили походы. Но на этот раз лень подсказала им
гениальное решение. Зачем ехать, куда-то на природу на электричке, когда она, родимая, совсем рядом? Взяв напрокат две старые брезентовые
палатки, они разбили лагерь невдалеке от городского пляжа в ивовых зарослях, убив тем самым двух зайцев. И ехать никуда не надо, а если сильно захочется кушать, можно домой сходить, перекусить. Да и магазины в пяти минутах ходьбы.
Прожив так пару дней, они открыли еще одно неожиданное преимущество своего нового положения. К ним начали ходить гости, принося с собой
веселящие напитки и еду. Вскоре, маленький туристический островок свободы стал популярнейшим местом сбора молодежи. Друзья с хозяйской
степенностью принимали посетителей и наслаждались походной жизнью. Соучредитель новомодного пляжного кемпинга Серега был двоюродным братцем,
моего друга Димки. Мы знали о ново организованной турбазе, и в один и жарких летних дней, по дороге с пляжа, завернули на огонек. И на самом
деле все в стане свободы было великолепно. С нашим не запланированным визитом, на удачу, совпал приход Андрюхи Потакашкина. Он единственный из нас работал, но самое главное, получал аванс и зарплату.
Так получилось, что Андрюха после восьмого класса поступил в дорожно-строительный техникум, но, не дожив до первой сессии, он снова появился
возле родной школы. Бывший ученик занял новую позицию на окрашенной зеленой краской трубе низенького заборчика, что опоясывал учебное
заведение. Он восседал в позе курицы на жердочке, курил и поминутно сплевывал под ноги. На переменах, выходя на улицу, мы общались со свободным человеком, бессовестно стреляя у него сигареты "Астра". Когда же приходило время покидать альма-матер, мы тепло прощались с Андрюхой, и
наблюдали великолепную белопенную, словно маленькое море разлившуюся наплеванную лужу под его ногами. Он так добросовестно исполнял свой
ежедневный ритуал, что казалось, такова его миссия в этом мире. Мороз заставил бездельника устроиться на работу. Заборчик у входа в школу
осиротел. Мы любили рано повзрослевшего однокашника за его щедрость и необузданное влечение к одурманиванию сознания любыми средствами. Ацетон сменял чифирь, чифирь колеса, колеса трава. Молодой рабочий был не чужд экспериментированию, но неизменным оставалось все-таки вино.
На этот раз Андрей принес с собой сетку "Агдама", и уже половина опустошенных бутылок из его авоськи сиротливо валялась невдалеке от базы на
нагретом солнцем песке. Костер, потрескивая, давал свет, тепло и ощущение великолепного праздника свободы и взрослости. Зеленая бутылка похожая на противотанковую гранату времен великой отечественной войны перемещалась по кругу. Короли лагеря вальяжно восседали у пламени и вели разговор о современной музыке. Группа "Воскресенье" несомненно, являлась фаворитом в локальном хит-параде. Больше всего им нравилась, на мой взгляд,
слишком тенденциозная песня - "Лети, я песню допою". Кроме нас и спонсора из рабочей молодежи у костра сидели еще две симпатичные залетные
девчушки. О великое время застоя, когда спонсорами были рабочие! Одну из них я знал. Ее звали Наташа. Она жила в моем дворе и носила кличку - "Одноушка" из-за врожденного искривления ушной раковины, что с успехом скрывалось ассиметричной не стандартной, в те времена, прической. Не
смотря на это, она была довольно симпатичной в свои четырнадцать лет, и почему-то очень нравилась мне.
Серега выделялся из толпы. Нет, не внешностью, она была тривиальной, да еще слишком курносый нос. Что то загадочное, сильное, уверенное в его поведении, разговоре, жестах, невероятно притягивало девушек, особенно помоложе. Вот и теперь Наташа с открытым ртом следила за своим кумиром. Слишком блестящие голубые глаза, говорили о приобщении девушки к зеленому змею. Кузен моего друга вполне отдавал себе отчет о своем влиянии на противоположный пол и с успехом пользовался этим.
Заметив неподдельный интерес к своей персоне со стороны хмельной девчонки, он продолжал развивать тему, как бы безразличного обольщения.
Наконец, ощущая свое подавляющее влияние, он резко встал, ни сказав, ни слова взял за руку Наташку и повел ее прочь в темноту, в кусты. Отходя, он как то слишком испуганно оглянулся на темную, чуть колыхаемую ветерком палатку.
- Пойдем за ними, будет интересно - с азартом выпалил Дима, увлекая меня в сторону покинувшей диспут пары. Я не сопротивлялся.
Серега что-то монотонно бубнил, обнимая подружку за талию, ведя ее в кусты ивы неподалеку от костра. Наконец место было найдено. Мы тоже заняли наблюдательную позицию. Вначале все происходящее было отчетливо видно. Кавалер обнимал даму, все время монотонно бубня что-то невразумительное в искривленное ухо. Видимо он уговаривал девочку, которая нехотя сопротивлялась его натиску абсолютно готовая в душе на все что угодно. Но для порядка следовало сопротивляться. И она сопротивлялась, но как то уж слишком вяло и нехотя.
Вот Серегина рука уже под майкой. Она словно беспокойный ужик шарит по молодой груди.
Вот его нога между ее ног и поступательно двигается взад вперед.
Рука уже сменила ногу, шустрые пальцы занялись привычным делом и девушка, запрокинув голову, бормочет
- Не надо. Ну, пожалуйста, не надо.
Мы с Димкой, невероятно возбужденные наблюдаем, забыв обо всем на свете.
Парочка сменила положение. Они уже лежали на песке под ивой, и Серега боролся с глупостью сопротивления возбужденной подружки. Обстановка
накалялась. Вот-вот должно было произойти то, зачем мы глупо прятались в кустах. Пока Серегины руки были заняты борьбой вверху, его босая нога, наработанным движением поднялась вверх, к самой талии партнерши. Грязным оттопыренным большим пальцем он зацепил белые трикотажные девичьи
трусы и резким движением сдернули их вниз. Затем брезгливым движением кота отряхивающего воду с задних лап он отбросил ненавистный предмет
женского гардероба прочь. Через секунду они уже по-сиротски белели в стремительно наваливающихся сумерках в ногах влюбленных в унисон такой же белой заднице возбужденного кавалера. Когда борьба стала слишком яростной, мы внезапно перестали видеть происходящее в темноте. Наш юный чуткий слух, тем не менее, улавливал все звуки. Из-за отсутствия картинки, наши уши стали главным центром восприятия. Возбуждение из-за этого,
усилилось невероятно. Я краем глаза заметил, как мой друг ловким движением поправил что-то выпирающее в штанах в сторону. Мне пришлось
произвести тоже привычное действие, заметив невероятную крепость причинного органа.
Вдруг в монотонное бурчание просьбы и возню прервал томный хриплый девичий вскрик.
- Все засадил! - с восторгом прошептал Димка.
Мы ничего не видели, и воображение ориентируемое органами слуха выстраивало в нашем воспаленном сознании картину происходящего в кустах.
Серегино томное кряхтение сопровождалось еще более эротичными чуть приглушенными звонкими криками Наташки в такт поступающим движениям.
Возбуждение, захватившее меня, было невероятно сладким. Сердце, перекачивая адреналин, вылетало из груди. Хриплые, невероятно эротические
девичьи стоны сводили меня сума. Я позабыл обо всем на свете. Исчез песок, деревья, костер невдалеке, прохладные летние сумерки, я сам. Все мое внимание захватила невидимая, но так отчетливо слышимая сцена. Казалось, я был там, в них, и наслаждался всем, чем наслаждались они. Время
остановилось.
Внезапно невероятная теплая волна наслаждения заставила меня вздрогнуть. Что то освободилось внутри меня, и я мгновенно вернулся назад. Все
было на месте. Димон находился рядом, место действия, окружение, воздух, ночная прохлада, темнота, ничего не изменилось. Но я знал абсолютно
точно, что меня самого здесь не было, мгновение назад.
- Все, кончил! - возбужденным шепотом прокомментировал мой товарищ, когда вскрикивания прекратились. Эротическое возбуждение, захватившее все вокруг, безвозвратно исчезло.
- Я была девочка! А, Теперь!!!!!!!! - с душераздирающим, сдавленным, горестным визгом провыла девочка, точнее уже женщина.
Ответное шелестящее бурчание не действовало, как ранее. Наташка горько плакала и причитала
- Я была девочка! А теперь!!!!!!!!
- Я была девочка! А теперь!!!!!!!!
Она яростно, всем сердцем оплакивала непоправимую потерю. Боль и наслаждение улетучились, словно ничего и не было. Она осталось совершенно
одна. Другая. Совсем взрослая. Слезы легко и сладко лились из распухших глаз.
Бурчание становилось раздражительней. С великим трудом Сереге удалось успокоить новую подругу. Что он говорил ей, нам слышно не было. Вероятно, его дворовое красноречие не знало границ.
- А может не все так уж и плохо. Рано или поздно! Не я первая! Да и все равно уже. Произошло! - Думала она успокаиваясь. И невероятное чувство гордости, непонятно откуда пришедшее к ней, захватило все ее существо. Теперь она знает. Знает все. Далеко в уголке души разливалась маленькая радость.
То, что творилась у нее в голове, совершенно не отражалось снаружи. Наташка все причитала и плакала, успокаиваемая тихим басом нового кавалера. Так было положено. Вскоре, обняв за хрупкие плечи, утирая слезы, нежный рыцарь повел только что сподобившуюся женщину к костру.
Нежно посадив Наташку на то же самое место, откуда она недавно встала, Серега снова покосился на стоящую в тени костра палатку. Там, убаюканная "Агдамом", сладко спала его постоянная подруга Танька.
На следующий день, Сергей, взяв свой заветный замасленный блокнот с золотой эмблемой московской олимпиады в правом углу, и невероятно красивым подчерком записал:
35. 17/08/1984 Танька Одноушка - целка.